Аксель Шпрингер был газетчиком по профессии, самовлюбленным донжуаном по характеру и диктатором по призванию. Сам он считал себя вторым земным воплощением Иисуса Христа. Своим апостолам он завещал миллиард марок и самый большой газетный концерн Европы.
На протяжении сорока лет Германия носила ту одежду, которую Аксель Шпрингер называл элегантной, ездила в автомобилях, рекомендованных его экспертами и голосовала за политиков, которых он поддерживал.
Он превратил издание бульварной прессы в точную науку и преподал ее своим сотрудникам. Прежде чем сделать свою последнюю — пятую — жену почти единоличной наследницей своего состояния и издательства Axel Springer Verlag AG, он заставил ее закончить колледж и изучить менеджмент издательского дела.
Эта предусмотрительность окупилась, как окупались решительно все его начинания. В 1994 году его издательский дом принес сто двадцать миллионов марок чистой прибыли, превзойдя все собственные рекорды и оставшись крупнейшим концерном масс-медиа в Европе.
Через десять лет после смерти издателя Германия по-прежнему одевается, покупает автомобили и голосует на выборах в соответствии со вкусами Axel Springer.
Между войнами
Акселю Шпрингеру было шесть лет, когда закончилась Первая мировая война. Его жизненное предназначение состояло в том, чтобы унаследовать маленькую отцовскую типографию и газетное издательство в крохотном немецком городе Альтона.
Мать, Оттилия Шпрингер, любила искусство и боготворила сына. Сын любил искусство и боготворил модисток.
Оттилия надеялась, что гениальный сын станет певцом. Отец-издатель из всех видов пения предпочитал хоровое (в пивных) и подозревал всех артистов в неблагонадежности. Как и полагается респектабельному гражданину, в пригороде он содержал любовницу. Не отказываясь при этом и от совсем мимолетных приключений.
Юного Акселя обучали типографскому делу и не стесняли в расходах. Он представлялся новым знакомым: "Я — Аксель Шпрингер, сын богатых родителей".
От отца он унаследовал хорошее чутье на полезных сотрудников, вкус к сальным шуточкам, любовь к недорогим проституткам и непреодолимую обывательскую трусость.
Трусость не помешала ему впоследствии приобрести репутацию грозы политиков и коллег (дома перед зеркалом он тщательно репетировал приступы необузданного гнева).
Его личным, а не унаследованным достоянием, была изумительно деликатная щедрость по отношению к друзьям. Он называл подарки кредитами и никогда не требовал деньги назад.
Женщин он любил, но требовал от них безоговорочного обожания, к которому его приучила мать. Если ему в этом отказывали — роман отменялся.
Берлинская красавица Ирмгард Бибернель — хозяйка модного берлинского салона — была несколько критичнее, чем следовало — и на всю жизнь осталась всего лишь другом. Спать он предпочитал с ее манекенщицами. А на одной даже женился вторым браком.
К началу Второй мировой войны юный Аксель успел как следует погулять по притонам берлинской богемы, научиться носить фрак и отказаться от карьеры оперного баритона.
К религии он относился всерьез, как его приучили в заспанном городке Альтона, где по воскресеньям наступало царство протестантских пасторов.
Он рано научился смотреть прозрачными голубыми глазами сквозь собеседника и держать дистанцию.
В том, что ему предстоит ошеломляющая карьера, он не сомневался ни секунды. И потому никогда не пытался скрыть собственное высокомерие.
Открытие радио
От призыва в армию Акселя Шпрингера спасли влиятельные берлинские друзья, доставшие вожделенное освобождение по состоянию здоровья.
Власти были так любезны, что разрешили Шпрингеру-старшему, сдержанно не одобрявшему новый политический режим, сохранить типографию. А за ликвидированную газету выплатили 275 тысяч рейхсмарок компенсации. На эти деньги сыну удалось и дальше посещать берлинские кабаре.
Негодуя по поводу национал-социалистов, он не собирался расплачиваться за это жизнью. Карьера героя внушала ему отвращение. В 1945 году на вопрос американского следователя: "Преследовали ли вас во время войны?" Аксель гордо ответил: "Только женщины".
Лояльность Акселя Шпрингера произвела на американские власти самое благонадежное впечатление. Лицензию на самостоятельное занятие газетным делом ему дали без проволочек.
За несколько лет Аксель Шпрингер стал самым преуспевающим газетным магнатом послевоенного времени.
Оставаясь завсегдатаем салонов, кабаре и дорогих ресторанов, Аксель Шпрингер занялся созданием газет "для народа". К которому относился с неизменным и непреодолимым презрением.
Газетный рынок Германии был уничтожен американской военной цензурой. Издательское дело считалось безнадежно убыточным и небезопасным. Но прессу, принадлежавшую Шпрингеру, сложно было подвергнуть цензуре.
Свои первые миллионы он заработал на публикации... радиопрограмм в журнальчике Hoer zu. Радио оставалось единственным всенародным развлечением, журнальчик оказался золотым дном. Он отличался безвкусным оформлением и, главное — низкой ценой.
Крикливость, бульварность и дешевизна превратились в фирменный знак всех издательских начинаний эстета и сноба Акселя Цезаря Шпрингера.
Король дураков
За сорок лет беспримерно успешной издательской деятельности Шпрингер завалил европейские газетные рынки десятками изданий, общий недельный тираж которых временами превосходил двадцать миллионов экземпляров.
Если бы кто-то хотя бы в шутку сказал Шпрингеру, что цель прессы — объективно информировать сограждан — его хватил бы удар от смеха. Или от возмущения.
Кричащий заголовок на первой полосе был в его понимании высшим достижением журналиста. Заголовок, при взгляде на который обыватель решит, что ему предлагают прямой репортаж о конце света. Его журналисты были отменно выдрессированы.
Случайное убийство прохожего превращалось в зверское массовое жертвоприношение. Кража восьми марок — в разгул темных сил. Нежелательное политическое заявление — в агонию демократии.
Он не видел ни малейшей разницы между простым преувеличением и откровенной выдумкой.
Тот, кто не умел добывать или хотя бы сочинять сенсации, не имел у Шпрингера никаких шансов.
Интеллектуалы морщились, либералы негодовали, тиражи ползли вверх. Любимая газета шефа — Bild — продавала по четыре миллиона экземпляров в день и была превращена в отдельный концерн. С приложением для автомобилистов, приложением для женщин и воскресным приложением.
Вместе с тиражами росла его власть, которая к началу шестидесятых в несколько раз превосходила государственную.
Если он в исключительных случаях лично снимал телефонную трубку, то представлялся ошарашенному собеседнику:"С вами говорит сам король." Тот, кто принимал это за удачную шутку и рисковал захихикать, мог считать себя уволенным.
Когда Шпрингер невзлюбил канцлера Вилли Брандта, правительству пришлось посылать к Шпрингеру ходоков, чтобы добиться перемирия. Шпрингеровские газеты каждый день отнимали у Брандта по нескольку пунктов в рейтинге.
Ходоков доставили в поместье Шпрингера на его личном самолете. Конфликт был погашен, издатель снял телефонную трубку и двумя словами прекратил издевательства над чересчур уж либеральным канцлером во всех своих изданиях.
Это не мешало ему настаивать на том, что все его редакторы абсолютно независимы и печатают только то, что думают.
В дни политических волнений 1968-го студенты несли лозунги не против правительства, а против Акселя Шпрингера.
Для них он был торговцем дешевыми эмоциями, жирной и изолгавшейся капиталистической свиньей, наживающей миллионы на буржуазном простодушии и консерватизме.
Если бы студенты увидели один день из жизни своего главного политического противника, они бы сильнейшим образом удивились.
Пост и молитва
Среди всех его поместий одно, купленное за сто тридцать тысяч швейцарских франков, было надежно запрятано в швейцарской глубинке среди гор и снега. Добирались до него как правило на вертолете.
Дом был обставлен как аскетичная протестантская молельня. Единственным дозволенным украшением была строго религиозная картина Лукаса Кранаха и портрет св. Франциска Ассизского. Прочий интерьер был редуцирован до деревянного стола с Библией.
Здесь король европейской прессы, любимец женщин, магнат, решающий судьбы немецкой политики, проводил дни, которые считал самыми важными в своей жизни. Он молился, постился и ждал небесных знамений.
Он считал, что должен спасти человечество.
Когда мама — Оттилия Шпрингер — предрекала гениальному сыну лучезарное будущее, она все же имела в виду нечто другое. Но его юношеская мания величия в пятидесятые годы стала развиваться в религиозную сторону.
К счастью его очередная — четвертая — супруга была в свое время наездницей и сохранила с той поры железные нервы. Она безропотно сносила припадки христианского экстаза, а если случались гости, непринужденно замечала:"У него опять температура".
Она невозмутимо наблюдала за тем, как Аксель величественно осеняет соседей крестным знамением и не забывала наполнять холодильник продуктами. Шпрингер уверял, что не нуждается в земной пище, но по ночам, случалось, испытывал зверский голод.
В конце пятидесятых Шпрингер к немалому ужасу близких утвердился в мысли, что является вторым земным воплощением Иисуса Христа.
Удивительным образом это никак не сказывалось на коммерческом успехе его изданий.
Он отказывался выходить из дому и посещать издательство. Но его личный секретарь сновал между виллой шефа и офисом.
Неизвестно, то ли секретарь отличался выдающейся деловой сноровкой, то ли христианские раздумья и впрямь не мешали бизнесу.
Именно в эти годы он приобрел контрольный пакет акций старейшего издательства Ullstein, выкинул пару ежедневных изданий на австрийский рынок, расплодил еще с десяток бульварных изданий и приступил к завоеванию радио и телевидения. Газетная империя стала империей мультимедиа.
Где-то в середине этого процесса религиозный кризис не то чтобы закончился, но как-то ослабел. Шпрингер развелся с четвертой женой, женился в пятый — последний — раз и перестал пугать соседей крестными знамениями. Но характерную пастырскую жестикуляцию сохранил навсегда.
Хотят ли русские войны?
От чего именно нужно спасать человечество, Шпрингер знал совершенно точно.
Еще в юности он от всей души возненавидел коммунизм и фашизм — за военизированное мышление и убогий стиль. Фашизм был разгромлен, а зловредный коммунизм получил в свое распоряжение четверть Германии. Эта кошмарная мысль преследовала его как днем, так и по ночам.
Ему снился Рейхстаг под красным знаменем и исписанный русскими матерными словами. Значения слов Шпрингер не понимал, но страх от этого только усиливался.
По личному указанию "короля" каждая его газета ежедневно выносила на первую полосу какое-либо устрашающее сообщение из "Восточной зоны". Прокоммунистически настроенные западные интеллектуалы вроде писателя Генриха Белля были готовы эмигрировать из страны — личная тайная полиция Шпрингера не оставляла их в покое.
Гигантское здание, в котором располагалось издательство, высилось в непосредственной близости от берлинской стены — чтобы не выпускать из виду вражеские позиции. Злые языки, впрочем, утверждали, что причина была прозаичнее — участки земли "у стены" не стоили ровным счетом ничего.
В 1958 году, раздраженный бездействием собственного правительства, Шпрингер лично предпринял героическую попытку освобождения Восточной Германии. Он отправился в Москву и добился встречи с Хрущевым.
Секретарь Шпрингера передал Хрущеву меморандум, в котором издатель гарантировал Советам нейтралитет немцев на веки вечные. В обмен Хрущев должен был обещать объединение Германии.
Правда, с меморандумом вышла досадная ошибка, которая, вероятно, все и испортила.
Шпрингер был не только религиозен, но и суеверен. Он содержал личного астролога и не начинал новый день, не прочитав гороскоп. К визиту в Кремль гороскоп, разумеется, был составлен особенно тщательно.
Он включал в себя подробнейшие инструкции, где и в котором часу должен взлететь и приземлиться самолет, во что должны быть одеты участники переговоров. И главное — в котором часу должна состояться передача меморандума.
Одного астролог не предусмотрел — разницы во времени между Москвой и Берлином.
Меморандум был передан на два часа позже запланированного.
Разумеется, после такого чудовищного упущения вся затея пошла насмарку. Правда, Шпрингеру удалось побеседовать с Хрущевым и даже заинтересовать его идеей объединенной Германии.
Шпрингер считал, что Германия должна быть единой и нейтральной. Хрущев же темпераментно заверил издателя, что Германия непременно будет единой. Но коммунистической.
Вероятно, Хрущев был в этот раз не только темпераментен, но и убедителен. Страх Шпрингера перед грядущим торжеством антихриста превратился в панику.
После возвращения из Москвы Шпрингер принял ряд мер, которые должны были, по крайней мере, обеспечить его личную безопасность.
Он потратил несколько миллионов и купил множество квартир — в Швейцарии, Дании, Норвегии и Англии. Разумеется, не сам, а с помощью подставных лиц. Квартиры эти располагались в основном возле государственных границ — чтобы удобнее было сбегать из одной страны в другую, "когда придет русский".
За дополнительные четыреста тысяч марок были куплены еще две резиденции внутри самой Германии — если все же удастся пережить нашествие, не покидая страны.
Больше всего он надеялся почему-то на Швейцарию, считая, что уж так далеко "русский" не зайдет. Именно швейцарские квартиры были обставлены антикварной мебелью и увешаны ценными картинами — там король предполагал задержаться надолго.
К тому же, был нанят двойник. Чтобы сбить врага с толку. Двойник, правда, помогал и в более прозаичных обстоятельствах — например, отвлекал журналистов во время последнего бракоразводного процесса Шпрингера.
Все это ни в коей мере не было порождением его собственной фантазии. Аксель Шпрингер сам был профессионалом и считал, что для каждого дела нужно нанимать специалиста.
План спасения короля прессы в случае наступления русской армии был разработан его советником по вопросам безопасности военным журналистом и стратегом Паулем Шмидт-Кареллом.
Венцом его стратегических разработок была покупка, во-первых, большой надувной лодки, а во-вторых большого запаса консервов.
Лодка лежала где-то около канала, соединяющего Северное и Балтийское море. На случай, если враг захватит все сухопутные транспортные средства.
Консервы же предназначались вовсе не для зимовки в экстремальных условиях — даже нашествие мирового коммунизма не заставило бы Шпрингера питаться такой гадостью.
Секретарь Шпрингера вскрывал консервные банки, выкидывал содержимое и набивал их стодолларовыми банкнотами. После чего крышки снова запаивали фабричным способом. "Консервы" переправляли в купленные квартиры и надежно запрятывали под крыльцо или в диван.
Русские так и не пришли.
Лодка мирно плесневела в прибрежных кустах вплоть до 1985 года. После смерти издателя ее убрали. Некоторые "конспиративные" квартиры не обнаружены по сей день. Судьба сотен тысяч консервированных долларов неизвестна.
Ангелина Сирина