О том, что и кто мешает России использовать в ее внешней политике «мягкую силу», спецкору ИД «Коммерсантъ» Владимиру Соловьеву рассказал глава Федерального агентства по делам СНГ, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество) Константин Косачев.
— Ведомство, которое вы недавно возглавили, попадало в информационное пространство в основном в связи с кадровыми изменениями в его руководстве. Широким массам о нем известно мало. С чем это связано?— Я не стал бы умалять значение работы, которая была проделана в последние три года. Просто это специфическая работа, она направлена главным образом на зарубежную аудиторию. Смею утверждать, что в мире, особенно среди наших соотечественников за рубежом, Россотрудничество известно. Разнятся оценки. Кто-то его хвалит, кто-то ругает. Сколько людей, столько мнений. Это проблема не столько агентства, сколько раздробленной и разобщенной российской диаспоры за рубежом, но об этом нужно говорить отдельно.
Другое дело, что деятельность агентства очень слабо подсвечивалась в СМИ. Слабо рекламировалась, если хотите. А грамотный пиар порой имеет чуть ли не большее значение, чем содержательная работа. Одна из моих задач на позиции нового руководителя агентства заключается в том, чтобы то, что мы здесь реально делаем, было не просто востребовано теми, кому это нужно, но и известно всем, кто следит за нашей деятельностью и ее комментирует.
— Когда в 2008 году создавалось Россотрудничество, идея состояла в том, что оно будет продвигать российское влияние в мире при помощи так называемой мягкой силы. Россия умеет пользоваться этой «мягкой силой»?— Пока не так эффективно, как многие наши соперники. Часто мы упрощенно понимаем определение «мягкая сила». Кто-то считает, что это набор инструментов к принуждению партнеров сделать что-то, только не прямых, а косвенных. Когда где-то аккуратно меняется регламентация экономического сотрудничества, где-то перекрывается вентиль. И вот такая полужесткая сила формально называется мягкой. Это одна, радикальная, трактовка этого понятия.
Противоположное, но не менее ошибочное мнение заключается в том, что мягкая сила — это некие мероприятия: концерты, выставки, фуршеты. Когда за влияние выдается присутствие и не более того.
И первое, и второе я считаю в равной степени неправильным. Термин «мягкая сила» придумал американский политолог Джозеф Най, который, если не ошибаюсь, определил его так: реализация собственных интересов через добровольное согласие к этому союзников, их соучастие в такой реализации, а не принуждение к союзничеству. Такое добровольное согласие наших потенциальных партнеров, наших потенциальных союзников на взаимодействие с Россией и должно быть предметом реализации нашей страной концепции мягкой силы. Но пока она находится в зачаточном состоянии, только начинает развиваться.
— Вам ближе трактовка Ная?— Она наиболее близка к тому, что должно быть на самом деле. Речь ведь действительно идет о том, чтобы образ России был естественно притягательным. Не просто потому, что нам хочется, чтобы Россию любили и относились к ней с симпатией, а потому, что наши потенциальные партнеры видят в России пример и модель для подражания. Эта задача звучит амбициозно, но она вполне реализуема. Нужно стать моделью для подражания с точки зрения обустройства экономики, политической системы, рецептов решения актуальных современных проблем вплоть до кричащей проблемы коррупции (где мы пока точно не являемся примером для подражания). Но, повторюсь, задачу надо ставить именно так.
Если брать постсоветское пространство, геополитические соперники России приходят на это пространство под лозунгом «Мы пришли к вам, чтобы помочь вам решать ваши проблемы». Россия же часто пытается восстановить свое присутствие и влияние на постсоветском пространстве, не скрывая того, что это нужно нам. Вот мы, Россия, присутствуем в такой-то географической точке, потому что это отвечает российским интересам. Это затрудняет реализацию концепции мягкой силы, это настораживает и отталкивает потенциальных партнеров.
— Несложно заметить, что из всех стран постсоветского пространства только Казахстан и Белоруссия совершают шаги по реальному сближению с Москвой. Не маловато союзников?— Нынешняя ситуация не может вызывать удовлетворение. Но я не соглашусь с тем, что наши союзнические отношения исчерпываются только Белоруссией и Казахстаном. Да, с ними проекты интеграции находятся в самой продвинутой форме, но ни для кого не секрет, что и Киргизия, и Таджикистан если и не мечтают, то во всяком случае внятно обозначают намерения присоединиться к Евразийскому экономическому союзу. Здесь нет отсутствия желания с их стороны. Скорее с нашей стороны пока есть отсутствие готовности расширять эту конструкцию, не убедившись, что она заработала хотя бы в стартовых формах с участием ограниченного числа государств.
У нас союзнические отношения с Арменией, и это не преувеличение. То, что Армения является членом Организации Договора о коллективной безопасности,— исчерпывающее тому подтверждение. У нас серьезные и качественные отношения с Азербайджаном. Серьезные и качественные отношения с Украиной, несмотря на огромное количество разногласий и споров. Поэтому Россия точно не находится в какой-то изоляции, не действует в одиночку на постсоветском пространстве.
Упущено было много возможностей. Мы могли бы сейчас находиться в значительно более высокой стадии реинтеграции этого постсоветского пространства — прошу не путать с воссозданием Советского Союза. Но то, что было сделано ошибочно, осталось в прошлом. Будем учиться на этих ошибках и двигаться вперед. Слава богу, проект Евразийского союза сейчас заработал реально и движется вперед семимильными шагами.
— В этих проектах многие видят именно попытки воссоздать подобие Советского Союза.— Тут дело не в том, что Россия что-то делает не так,— ей это приписывают. Идет осознанная кампания противодействия любым интеграционным процессам на постсоветском пространстве нашими геополитическими соперниками, которые успели объединиться раньше, которые сильны своими интеграционными союзами. И Европейский союз в экономической и политической сферах, и НАТО в военной и опять же в политической области — это мощнейшие интеграционные объединения. Им комфортнее и выгоднее иметь дело с разобщенными партнерами. Это классический принцип «Разделяй и властвуй». Поэтому нам, поскольку мы отстали в этом процессе, всегда будут ставить палки в колеса. Эта последовательная, осознанная дискредитация усилий России по активизации интеграционных процессов в этой зоне земного шара совершенно прозрачна, очевидна, предсказуема, но, думаю, не должна никого здесь, в России, смущать.
— Не раз возникали ситуации, которые показывали, что экзамен на союзничество провален. Например, после войны с Грузией никто из союзников Москвы не признал вслед за ней независимость Абхазии и Южной Осетии. Да и в ходе голосований в ООН по проблемным вопросам позицию России часто не разделяют даже ее ближайшие соседи.— У каждой страны есть собственные национальные интересы. Я не стал бы осуждать партнеров, которые ими руководствуются. С той же Грузией, если уж разбирать данный сюжет, я не считаю, что союзничество было провалено. Да, никто или мало кто последовал примеру России, но мы об этом никого и не просили. Я говорю это искренне. За все время работы на посту главы комитета Госдумы по международным делам и особенно с августа 2008 года я не получил ни одной просьбы ни от одного органа власти РФ как-то дополнительно поработать с партнерами по парламентской линии, чтобы сподвигнуть их к признанию Абхазии и Южной Осетии. Мы никогда не пытались загнать наших партнеров в неудобные для них позиции, спекулируя на союзничестве. А то, что они, не последовав примеру России, тем не менее все-таки высказали понимание нашей позиции, говорит о том, что союзнические отношения на самом деле крепки. В этих отношениях каждый уважает партнера. Здесь и в помине нет и не может быть ситуации, когда большая Россия в этом союзе навязывает свою волю малым странам.
— Есть и другая точка зрения. Согласно ей Россия осталась в одиночестве.— Удивительно, но, когда обсуждается проблема Северного Кипра, никто не вспоминает, что Турция осталась одна. Нет такой проблемы. Турция продолжает быть в НАТО, ведет переговоры о вступлении в ЕС, и тема Северного Кипра считается темой отношений между Турцией и Кипром. Никто не драматизирует эту ситуацию, потому что она очень специфична.
То же самое произошло и в этом случае (с Грузией.— «Власть»). Не надо эту ситуацию драматизировать, хотя это, безусловно, драма, трагедия для всех, кто оказался в это втянут. Я говорю не только о Грузии, я говорю об Абхазии, о Южной Осетии — и о России не в последнюю очередь. Но что произошло, то произошло, и рассуждать на эти темы в координатах кто больше выиграл, кто проиграл, кто больше прав, а кто больше виноват уже не так актуально. То, что случилось, носит необратимый характер. Если ситуация когда-нибудь и поменяется, то только как результат свободного и демократичного выбора тех народов, которые сейчас живут в Абхазии и Южной Осетии, и никак иначе. Здесь ни Грузия, ни Россия не имеют права решающего голоса. Он у народов этих стран.
— Не так давно широко обсуждалось решение Грузии в одностороннем порядке отменить визовый режим с Россией. Не было бы проявлением «мягкой силы» со стороны Москвы решение в одностороннем порядке отменить визовый режим с Грузией?— Наверное, было бы. Я уже высказывался на эту тему. Повторю — в принципе я считаю правильной ликвидацию любых визовых барьеров. Но здесь ситуация комплексная. У России нет дипломатических отношений с Грузией, причем не по нашей вине. Кроме того, люди, которые живут в Абхазии и Южной Осетии, сейчас, по сути, дискриминируются в своих правах с грузинской стороны. Их отказываются рассматривать в качестве реальных, живых, нормальных людей со своими правами, потребностями. Их классифицируют как нечто не существующее. С точки зрения Тбилиси есть только российское присутствие в Абхазии и Южной Осетии, которое в Грузии называется оккупацией. Есть еще какие-то термины, но, что такое абхазы и югоосетины в этой интерпретации как категория — оккупанты, оккупированные, кто-то еще, никто в руководстве Грузии сказать не может. Это и есть корень проблемы. Если мы эту проблему изначально не решим, никакие визовые послабления, к сожалению, ни к чему реальному не приведут. Это будет не более чем хорошая мина при плохой игре с грузинской стороны.
— Когда Россотрудничество создавалось, говорили, что оно должно стать российским аналогом USAID (Агентство США по международному развитию). Эта установка актуальна?— USAID в американской терминологии занимается официальной государственной помощью. В России используется на этот счет другой термин — «содействие международному развитию». Еще в 2007 году президентом РФ была утверждена концепция нашего участия в содействии международному развитию. И в этой концепции уже тогда было предусмотрено создание соответствующего российского механизма, но не было обозначено, что это за механизм. Однако сама идея того, что такую работу нужно «окормлять» организационно, была прописана. С тех пор минуло почти пять лет, но пока никаких организационных решений на этот счет не принято.
Один из возможных вариантов действий — не буду скрывать, что я его сторонник — заключается в том, чтобы придать соответствующие функции Россотрудничеству. Я бы лично считал это оптимальным решением с точки зрения российских государственных интересов. Такое решение не потребовало бы больших финансовых затрат, организационных затрат, можно было бы опираться на имеющуюся у Россотрудничества сеть зарубежных представительств и эти программы запустить остаточно быстро и эффективно. Но повторю, что вариантов несколько и окончательное решение здесь за руководством страны, за президентом и за правительством РФ, и мы ожидаем этих решений — надеюсь, в ближайшее время.
— Как вы определите круг задач, которые должно решать Россотрудничество?— Если отталкиваться от того, что уже наработано, то сейчас компетенция Россотрудничества сконцентрирована преимущественно в гуманитарной сфере. Это поддержка русского языка за рубежом, организация культурных мероприятий, просветительских мероприятий, выставок, гастролей, предоставление образовательных услуг уже в более широком контексте, не только связанных с русским языком. И вольно или невольно, нравится нам это или нет, оказывается, что эти усилия сосредоточены главным образом на среде наших соотечественников за рубежом. Это, с одной стороны, абсолютно правильно и востребовано самой жизнью. На мой взгляд, никто даже не должен обсуждать целесообразность поддержки наших соотечественников в части русского языка и в части содействия их сопричастности русской (или российской) культуре. Так будет и впредь.
Но при такой организации работы если не за бортом, то в зоне вторичного внимания оказываются политические и экономические элиты стран, с которыми мы работаем, уже не относящиеся к категории наших соотечественников. Те, кто, может быть, интересуется Россией, симпатизирует ей, равно как и те, кто нами не интересуется или, может быть, нам не симпатизирует. Эти люди не менее важны для нас, потому что они в конечном итоге формируют государственную стратегию соответствующего государства по отношению к России. Пока, возможно, это не более чем точка зрения новичка, но, на мой непредвзятый взгляд, это является очень серьезным ресурсом дальнейшего развития Россотрудничества.
Если взять зарубежные аналоги, то тот же USAID, Британский совет, Институт Гете, Институт Сервантеса — они же в России работают прежде всего с российскими гражданами, политиками, общественниками, с кем-то еще. И это для них не менее важно, чем работа со своими соотечественниками.
Чтобы заниматься аналогичной работой, продвигать интересы своей страны в окружающем мире, только проектов по русскому языку, по культуре и по образованию, при всей их несомненной важности, уже недостаточно. И здесь содействие международному развитию, включение в социальные и экономические проекты, которые были бы в равной степени интересны нам и нашим партнерам, были востребованы, иными словами — усиление прагматичной составляющей деятельности Россотрудничества при сохранении того, что уже делается в гуманитарной сфере, и является для меня стратегией дальнейшего развития агентства.
— Я ознакомился с программой мероприятий Россотрудничества на этот год и обнаружил там удивительные вещи. У меня вопрос: как развитию гуманитарного сотрудничества, например с Францией, могут способствовать мероприятия по празднованию 200-летия победы России в Отечественной войне 1812 года во французских регионах?— Могут. На самом деле мероприятия по 200-летию победы в Отечественной войне у нас реализуются, естественно, в основном в России. Но частично и в двенадцати зарубежных странах, которые либо участвовали в той войне, либо потом возникли на базе государств, существовавших тогда. Конечно, есть страновая специфика, в этом нет никакого сомнения. Но это праздник во славу подвига наших солдат, и понятно, что во Франции эти мероприятия не должны носить характера победы над поверженным врагом. Это совершенно точно. Но это наша общая история, и мы от нее никуда не денемся.
Я буквально на днях участвовал в заседании государственной комиссии по подготовке к празднованию двухсотлетия победы в войне 1812 года в Малоярославце. Так вот оттуда — я, кстати, этого никогда не знал — пошло выражение «сесть в лужу». Оказывается, под Малоярославцем течет река Лужа, где завязли обозы, перевозившие Наполеона. Наполеон там завяз в Луже, и потом это вошло в русский язык. Вот пример того, как завязший обоз Наполеона обогатил русский язык.
Таких примеров полно и во Франции. Все знают нашу традицию не оставлять на столе пустые бутылки. А откуда она пошла? Вот вам исторический факт. В 1814 году наши казаки заходят в Париж, начинают гулять в местных трактирах и быстро выясняют, что счет в конечном итоге выставляется по количеству пустых бутылок, стоящих на столе. Как же упустить такую возможность — сэкономить на счете? Вот и стали прятать бутылки под стол. А мы до сих пор этому слепо следуем — во всяком случае те, кто потребляет спиртные напитки.
Таких исторических точек соприкосновения, уже не разводящих наши народы, не делящих их на победителей и побежденных, огромное количество. И нужно их находить, из них создавать объединительные мотивы для, если хотите, дальнейшего сближения современных народов, в данном случае народов России и Франции.
— Главное — через два года не отмечать во французской столице двухсотлетие вхождения в Париж казаков.— Ну, будем думать, в каких формах подходить и к этому юбилею, хотя на самом деле в предстоящие годы очень много серьезных международных юбилеев: памятных дат, важных для России, но имеющих общемировое значение.
— Я заметил, что в плане мероприятий вашего ведомства, которое призвано заниматься «мягкой силой», много внимания уделяется воспоминаниям как раз о силе жесткой. О войнах. Там предостаточно мероприятий по случаю победы русского оружия. Начиная от победы в Великой Отечественной войне и заканчивая Ледовым побоищем. Почему до сих пор воюем?— Это уже не война, а просто история, которую мы прежде всего восстанавливаем для самих себя. Мы ведь все эти даты очень часто не помнили, не видели в прежнее советское время. И это огромная работа, которая сейчас ведется в России и результатами которой, мы, если хотите, спешим, в хорошем смысле слова, поделиться и с окружающим миром. Что касается плана, он составлялся без моего участия. Что-то я бы сделал по-другому. Но специфика в том, что предложения приходят с мест — от наших центров науки и культуры, находящихся за рубежом. У нас такие центры более чем в 70 странах, и там наши представители хорошо ощущают умонастроения людей, то, что им было бы интересно. То, что можно использовать для того, чтобы в хорошем смысле слова напомнить о России, о ее великой истории, но при этом не превращать все это в милитаризацию этой истории. В демонстрацию военной силы. Я уверен, что необходимый баланс будет в наших мероприятиях соблюден. Справедливости ради отмечу, что план не сводится только к празднованиям наших исторических побед. Там много мероприятий, связанных с более «мягкими» сюжетами, с российской культурой, наукой, образованием. То есть со всем тем, что наряду с нефтью и газом, пожалуй, сейчас составляет главный российский экспортный потенциал.
— Эксперты выделяют несколько составляющих успешного применения мягкой силы: культурная привлекательность страны, привлекательность ее политических ценностей и программ. С первым у России проблем вроде нет, а со вторым и с третьим?— Это очень важная тема. И совершенно очевидно, что то, что происходит внутри страны, является первоосновой для ее внешнего образа, для ее имиджа. Не хотелось бы никого обижать, но предположим, если бы сейчас Северная Корея потратила бы миллиарды долларов на улучшение своего образа за рубежом, я думаю, это были бы бесцельно потраченные миллиарды в силу специфики ситуации, которая сейчас существует в Северной Корее.
— Россия не в такой же ситуации?— Нет, мы конечно же не в такой ситуации. Если говорить об образе любой страны, то, на мой взгляд, он распадается на три составляющих. Это репутация страны — то, что о ней думают вовне. Это реальность — то, что страна собой представляет на самом деле. И это бренд — то, что сама страна хотела бы, чтобы о ней думали, и то, что она хотела бы продвигать в качестве своего образа за рубежом. Так вот, в идеале эти три позиции — репутация, реальность и бренд — должны совпадать. Когда реальность соответствует и тому, что сама страна о себе думает, и тому, что о ней думают за рубежом.
В России, увы, пока ситуация не такая. Я считаю, что репутация России за рубежом занижена. Откровенно занижена. И о нас думают гораздо хуже, чем мы есть в реальности. Бренд, который мы бы хотели продвигать в окружающем мире, пока тоже отличается от реальности. Он искусственно завышается, мы продвигаем весьма приукрашенную картинку происходящего в нашей стране. Еще раз повторю — то, что происходит в нашей стране, имеет свои плюсы и свои минусы, свои достижения и свои дефициты, но репутация России за рубежом, радикально хуже того, что есть на самом деле. Выправление этого перекоса и есть задача, в том числе для Россотрудничества. Разумеется, наряду с другими задачами агентства, о которых шла речь выше.
— Если почитать западную прессу и обобщить описываемый ею образ российского государства, оно предстает в виде жадного, коррумпированного чиновника с газовой трубой наперевес, который пугает своих соседей.— И это не так.
— Разве это сильно отличается от реальности?— Конечно. Это радикально отличается от реальной ситуации. Вспомню пример из другого прошлого. Вот Хонеккера в свое время привлекали к ответственности в ГДР по конкретной статье — гибель восточных немцев, которые пытались перелезть через Берлинскую стену. Если не ошибаюсь, в общей сложности за несколько десятилетий существования Берлинской стены погибло 49 человек. Это считалось самым кровавым преступлением режима, существовавшего в ГДР, за которое и судили Хонеккера. А если взглянуть на статистику, скажем, гибели мексиканцев, которые пытаются пересечь границу с США, а там сейчас, кстати, строится аналог Берлинской стены, так там за последние несколько десятилетий погибло около 2 тыс. человек или более. Но кто об этом говорит? Кто в мире пытается предъявить претензию американцам? Вот классический пример того, как подается та или иная ситуация.
То же самое касается России. Вот случилась, я тоже употреблю это слово, трагедия в российско-украинских отношениях несколько лет назад, когда мы не договорились по газу и был перекрыт вентиль. Да, все, кому этого хотелось или было выгодно, представили конфликт как демонстрацию того, что Россия использует энергетику в качестве политического оружия. А это был чисто хозяйственный спор, и я это буду утверждать во весь голос до сих пор. В качестве примера могу привести поставки нашего газа в страны Балтии. Куда как более плохие политические отношения, чем с той же Украиной,— достаточно посмотреть, что там происходит с нашими соотечественниками. Мы когда-нибудь вентиль на трубе в Балтию перекрывали? Нет. Война с Грузией — август 2008 года. Пушки стреляют, танки ездят. Но газ — идет! Газ шел все это время по трубам, мы его не перекрывали ни на секунду!
Та ситуация с Украиной была искусственно подана соответствующим образом, чтобы дискредитировать Россию. Образ России, как и образ любой другой страны, это фактор конкурентной борьбы. И образ России искусственно занижают, в том числе с тем, чтобы ослабить наши конкурентные преимущества в естественных для России областях.
— Получается, в этой конкурентной борьбе Россия проигрывает.— С точки зрения информационных войн очевидно проигрывает.
— Чья вина?— Наша. Да, против России действуют осознанно и целенаправленно. Но на это нельзя обижаться, нужно понимать, что так будет, потому что мы являемся вызовом для многих других стран, сильным конкурентом. И что нас будут искусственным образом ограничивать и загонять куда-то подальше в Сибирь и на Дальний Восток, подальше от тех реальных и уже освоенных источников процветания, которые существуют на Западе. Нас будут от этого всегда стремиться отодвинуть.
Но, еще раз повторю, огромная, основная доля ответственности за то, что происходит в информационных войнах, лежит на наших собственных недоработках. Когда мы просто недооцениваем фактор «мягкой силы» и считаем, что главное, что определяет отношение к нашей стране, это цены на нефть и газ или маршруты трубопроводов. Это важнейшие темы, и они тоже очень сильно влияют, но состояние общественного мнения определяется уже не этим, во всяком случае не в первую очередь.
— Отлично, определились, кто виноват. Что делать?— Менять подходы. Обращать внимание в первую очередь на то, как воспринимаются наши действия за рубежом. Иногда наши действия, которые мы считаем правильными и которые, по сути, являются правильными, с нашей точки зрения не подразумевают никакой дополнительной защиты. Например, наши специалисты из Роспотребнадзора пытаются защитить российский рынок от некачественной продукции из-за рубежа. Последний пример — история с украинскими сырами. Я уверен, что в качестве украинских сыров действительно заключается определенная проблема, у меня нет оснований не доверять нашим специалистам. Но когда мы просто закрываем путь этим некачественным сырам или каким-то другим видам продовольствия, не объяснив, что называется, на пальцах простому обывателю (подчеркну — не специалисту, а именно обывателю), что это не политика, а элементарная защита рынка от некачественной продукции, если мы дополнительно не осуществляем информационное сопровождение наших действий — правильных и адекватных по сути, мы всегда будем сталкиваться с ситуацией, когда эти действия в глазах того же обывателя будут интерпретироваться ложным образом и дискредитироваться.
— Как показывает практика, Роспотребнадзор встает на защиту российского рынка именно в те моменты, когда у России портятся политические отношения с той или иной страной.— Это впечатление такое сложилось, и оно последовательно навязывается. Если в этом был бы элемент политики, я лично был бы против. Но я убежден, что там политики значительно меньше, чем пытаются приписать Роспотребнадзору, а вслед за ним и России. А может, политики нет в принципе. Но еще и еще раз повторю: до тех пор, пока мы не будем уделять должного внимания информационному сопровождению наших действий, мы так и будем сталкиваться с проблемами вольной интерпретации образа России за рубежом.
— А нет ощущения, что в плане привлекательности России прежде всего следует поработать над собой? Уровень коррупции высокий, и это факт. Из сводок новостей видно, что творится полицейский беспредел. Эти вещи не спрячешь. Как можно привлечь партнеров к более тесному сотрудничеству, когда внутри самой России происходят такие вещи?— Две позиции. Первое — конечно, нам нужно гораздо больше работать над собой, и мы это делаем. Идет политреформа, была реформа полиции. К последней разное отношение, но цель была в любом случае заложена благородная — решить в том числе проблему коррупции. Предпринимается огромная масса усилий, чтобы изменить ситуацию внутри России.
Но есть и второе. Есть наш, наверное, специфический феномен, когда Россию начинают последовательно дискредитировать не только извне, но и изнутри. Я имею в виду отечественных оппозиционных политиков. Я работал с наблюдателями Парламентской ассамблеи Совета Европы, приезжавшими на последние парламентские и президентские выборы. Многие из них после встреч с нашими оппозиционерами, в том числе внесистемными, с распахнутыми от изумления глазами мне говорили, что они ни в одной стране мира не видели, чтобы ее собственные граждане перед иностранцами так поливали грязью свою страну. Это была абсолютно искренняя реакция недоумения и непонимания, как такое может быть? Так что здесь тоже есть определенная проблема. Когда дискредитация наших выборов, дискредитация нашей политической системы становится инструментом политической борьбы. Это плохо. Это переход за красную линию, и это бремя, с которым нам предстоит жить предстоящие годы.
— Вы придумали, как это исправлять? Есть стратегия развития Россотрудничества?— Она складывается. У меня еще не закончился первый месяц моей работы в агентстве. Я не тороплюсь с выводами и понимаю, что речь идет о действительно серьезных вещах. И в конечном итоге мы должны выстроить систему, которая будет востребована страной. Когда за те деньги, которые выделяются из бюджета на реализацию ресурса «мягкой силы», наша страна будет получать конкретный продукт, связанный и с защитой наших интересов за рубежом, и с защитой прав наших соотечественников за рубежом, и с воссозданием пояса добрососедства вокруг России, и с выстраиванием тех самых реальных союзнических отношений, которых нам, увы, пока не хватает.
— USAID получает на свои нужды сумму примерно в 1% бюджета США. Какими средствами будете или хотите располагать вы?— Хотим-то мы, естественно, располагать максимальными ресурсами. Но все на самом деле зависит не от наших желаний, а от возможностей страны. Так или иначе, на мой взгляд, пока ресурс мягкой силы рассматривается многими у нас как вторичный инструмент. Но это касается не только нашего агентства и не только «мягкой силы». У нас и культура часто финансируется по остаточному принципу, и образование, к сожалению, от этого страдает. Это общая тема — необходимо осознание того, что нематериальная, гуманитарная часть нашей жизни не менее, а может быть, и более важна, чем часть материальная, осязаемая. Но для такого осознания должны, разумеется, произойти изменения не только и не столько в деятельности руководства и персонала Россотрудничества. Должна состояться серьезная, основательная общественная дискуссия на этот счет, по итогам которой будет затем формироваться государственная стратегия. И мои коллеги, и я будем прилагать к этому соответствующие усилия. Мы верим в хорошие перспективы той работы, которой нам поручено заниматься.