Выставка фотография
В Мультимедиа Арт Музее (МАММ) открыта выставка "Аркадий Шайхет. Продолжение. 1928-1931", сделанная внучкой знаменитого репортера Марией Жотиковой-Шайхет при поддержке Росбанка. Вторая часть многосерийного проекта МАММ, посвященного классику советской фотографии, показывает, как меняется фотограф, если его немного подержать в Бутырке. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
В 1928-м Аркадию Шайхету исполнилось всего-то тридцать, но за плечами его были уже и медные трубы, то есть слава автора эффектных обложек "Огонька" и "Красной нивы", и огонь, то есть отсидка в Бутырке за какой-то якобы контрреволюционный снимок — своего любимого фотокора выцарапал из лап НКВД огоньковский главред Михаил Кольцов. Говорят, Шайхет до конца жизни на всякий случай подозревал всех родственников подряд, думая, что кто-то из них написал донос, хотя энкавэдэшные архивы показывают, что это один из коллег позавидовал его популярности. Выйдя из тюрьмы, Шайхет усердно снимал успехи социалистического строительства в СССР: примерял революционные ракурсы Родченко к "Новым домам на Усачевке", отдавал дань конструктивистскому пафосу упорядоченных множеств, воспевая бесконечный конвейер заводов — Сталинградского тракторного, Балахнинского бумажного, Нижегородского автомобильного — и фабрик-кухонь, запечатлевал смычку Турксиба, строительство Каракумского канала и прокладку нефтепровода Грозный--Туапсе. Но по бакинским "Нефтяным вышкам в воде", фотографии пауль-клеевской графической красоты, видно, что ему близок фронтальный (а не резко сверху вниз или, наоборот, резко снизу вверх) взгляд и близка хаотическая и неровная (а не самоорганизующаяся в правильные шеренги) геометрия. Глядя на его "Рабочих со знаменем", тяжело и устало (потому что достижения первой пятилетки не имели ничего общего с вальсирующими ударниками Дейнеки и Пименова) идущих вдоль стен завода "Красный пролетарий", думаешь, что если переводить это в термины живописи, шайхетовская поэтика куда ближе АХРРу, чем ОСТу. И действительно, в 1931-м он выступил одним из организаторов РОПФа (Российского объединения пролетарских фотографов), предъявившего родченковскому "Октябрю" те же обвинения в формализме, что и ахрровцы — остовцам. Впрочем, оппозицию Шайхет--Родченко можно описать и в других терминах, как противостояние "еврейского" экспрессионизма и "арийского" классицизма. Этот экспрессионизм — в диапазоне от приторной сентиментальности до глубокого трагизма — проявляется и в репортаже из еврейского колхоза "Бухариндорф" в Криворожье, где вереница тракторов робкой изломанной змеей уползает в светлое будущее, и в снимке с открытия ЦПКиО имени Горького, где культурно отдыхающие растерянно бродят среди брусьев и шведских стенок, и, конечно, в "Красном обозе", где сдающий хлеб государству крестьянин горестно воздевает руку с шапкой, словно приветствуя голодающего с мооровского плаката "Помоги!".
Все это, вероятно, не слишком соответствовало складывающемуся канону идеологически верного репортажа, и Шайхет искупал изъяны формы безупречностью содержания. Он становился все проще, банальнее, слащавее, что проявилось уже в 1928-м — в хрестоматийной обложке "Огонька" с умильными "Физкультурником и физкультурницей". Его драматургия стала примитивнее, как в сценке "Фининспектор у нэпманши", построенной на диалоге взглядов, не оставляющем сомнений в том, что тот, кто худой, борется за правое дело, а та, которая жирная, врет и увиливает. Он почувствовал вкус к незамысловатой рифме "теперь и прежде", снимая новую технику, идущую по улицам старых, деревянных и одноэтажных, городов, автомобили, бегущие наперегонки с ишаками, мотоциклы, встречающиеся нос к носу с верблюдами, и "Футбол во дворе мечети". Вообще, шайхетовский Узбекистан менее интересен, чем Узбекистан Зельмы: у Шайхета больше туристического этнографизма — женщины в паранджах, пионеры в тюбетейках, мужчины с кальянами, чайханы под открытым небом. Но его посылали во все концы СССР — даже к пограничникам на Памир, ему доверяли снимать вождей — товарища Сталина у Большого театра, товарища Кирова на охоте, ему поручили работать на первых политических процессах — шахтинское дело, процесс Промпартии, процесс меньшевиков-интернационалистов. Место действия — одно и то же: Колонный зал Дома союзов. Протагонисты одни и те же: вот профессор Рамзин дает показания по делу Промпартии как главный обвиняемый, а вот он, оговоривший множество невинных людей, уже в качестве важного свидетеля обвинения по меньшевистскому делу. В объектив Шайхету лезло много чего такого, что вскоре надо было бы прятать или ретушировать. Например, "Раскулаченные у своего бывшего магазина. Украина": бабы сидят прямо на дороге возле хаты, мужиков нет — видать, уже расстреляли. Шайхет ведь и начинал ретушером в фотоателье — кто бы мог подумать, что эти навыки пригодятся ему в пору зрелого мастерства. В финале выставки мы видим, как из трех кадров с буревестником революции по заказу "Огонька" создается один канонический — "Встреча писателя Горького с рабкорами". Настолько удачный, что академику Бродскому закажут потом картину по этому фотомонтажу. Родченко, однако, понимал под монтажом нечто совсем другое.