Остаточная империя

Россия стоит перед выбором — она может стать русским национальным государством или остаться империей в измененном виде. Будет ли она говорить от лица русских или попытается сохранить свою роль великой державы?*

Джеффри Хоскинг

* Книга Джеффри Хоскинга "Правители и жертвы. Русские в Советском Союзе" (перевод В. Артемова) выходит в издательстве "Новое литературное обозрение"

Россия до сих пор колеблется между этими двумя концепциями. Она приняла распад Советского Союза вместе с существованием отдельного украинского национального государства (проглотить такую пилюлю для русских дело трудное); она вывела войска из стран бывшего советского блока и бывших прибалтийских советских республик, с явной неохотой согласившись с тем, что Европейский союз и даже НАТО могут закрепиться в этих регионах. С другой стороны, она продолжает выполнять имперские обязательства и утверждать имперское влияние вокруг старого Советского Союза, включая оборону таджикской границы, продолжающееся военное присутствие в Молдавии, Центральной Азии и Закавказском регионе.

Из всех форм, которые может принять Россия, как представляется, скорее всего, возобладает модифицированная имперская идентичность. Угроза международного терроризма усилила эту тенденцию, поскольку убедительно оправдывает действия России за пределами своих границ, при неимении на то международного мандата, и ее очередное соревнование с Соединенными Штатами. Большинство русских признают, что Советский Союз уже не вернется, но верят тем не менее, что Россия играет наднациональную роль на постсоветском пространстве, которое официально называется ближним зарубежьем, что подразумевает противопоставление дальнему зарубежью. Для постимперской державы совершенно нормально стремиться к продолжению контактов со своими бывшими колониями: у англичан до сих пор имеется их Содружество, у французов есть Ломейские конвенции. У России есть еще один мотив — беспокойство о стабильности и безопасности в пограничных с ней странах. Так что ее интерес к постсоветскому пространству вполне закономерен, даже если ее методы иной раз носят сомнительный характер. Ввиду приведенных соображений можно с вероятностью ожидать, что определенное время Россия будет остаточной империей, а не национальным государством.

Модернизация против общества

Создается впечатление, что модернизация скорее замедлила, а не ускорила формирование статуса русской нации. Когда Петр Великий в начале XVIII века сознательно проводил смелую модернизацию страны, он делал это, перенимая иностранную культуру и усиливая систему власти, которая опиралась на архаические социальные структуры "круговой поруки", а вовсе не на правовые институты.

Ныне представляется, что советский проект модернизации осуществлялся подобным же образом, с резким авторитарным креном и беспощадной настойчивостью, сопровождавшимися такими же результатами.

...Однако в Советском Союзе все происходило совершенно по-иному. Несмотря на то что Советское государство взяло на себя и выполняло многие функции государства эпохи модерна, это не сформировало политическое сообщество. Коммунистическая партия функционировала в качестве замены такого сообщества, и власть осуществлялась по преимуществу сверху через личные каналы. На нижних уровнях власти, на рабочих местах и в частной жизни социальные единицы воссоздавались, опираясь на архаичную практику "круговой поруки". Урбанизация в СССР на деле означала "одеревенщивание" городов. Рядовые граждане возлагали вполне оправданные надежды на иерархию отношений патрон — клиент и взаимовыручки, но не на институты и законы. Советский проект модернизации не стимулировал, а скорее, затруднял формирование русской нации, особенно в плане вызревания гражданского общества.

Может показаться, что Советский Союз все-таки имел многие характерные черты современной нации: крупные промышленные города, массовую образовательную систему, разветвленную сеть коммуникаций и публичных средств массовой информации, а также всеобщую воинскую обязанность для молодых взрослых мужчин. Цементировалась эта система при помощи русского языка. Общая история, мифы и память, за которые отвечала система образования, были в основном русскими; Советское государство много делало также и для преодоления раскола между элитарной и народной русской культурой. Но создававшаяся таким путем нация не была "русской", это был "советский народ". Русские являлись носителями государственности Советского Союза, но вместе с тем это делало их анонимами. Их республика, РСФСР, была тихим и пребывающим в спячке гигантом, кричащей аномалией, которая, будучи разбуженной, обладала потенциалом, способным уничтожить Советский Союз.

Большую часть своей символики "советская нация" позаимствовала из русской культуры, но в качестве инструмента советизации, а не как выражение растущего русского национального самосознания. Так или иначе, "печатный социализм" произвел на свет "деревянный язык", который был настолько далек от реальности, что, в сущности, препятствовал нормальной коммуникации. Вместо этого информация и мнения передавались преимущественно с помощью сплетен, слухов и анекдотов. Более того, советские власти так и не смогли нарисовать картину прошлого и написать о нем воспоминания, которые помогли бы советским народам (как русскому, так и всем остальным) почувствовать себя членами единого сообщества. Строительство нации, когда для этого подходило время, оборачивалось оппозицией советскому многонациональному сообществу, а поэтому чаще всего и против его главных носителей — русских.

Новая русская империя

Как бы там ни было, но Советский Союз оказался в определенном смысле по-настоящему русским. Большевизм возродил элементы уходящей в прошлое, в XVI век, и унаследованной от него системы русских мифов и символов, идею, что у России особая миссия в этом мире — жить праведно и распространять "правду" (то есть истину и справедливость), которая основывалась на эгалитаризме и скромном образе жизни простого трудового народа. Это была, если хотите, "круговая порука" в новом обличье. Подразумевалось, что в силу этой особой миссии на русских лежит долг попечения или защиты менее развитых народов, а также они должны заступаться за всех бедных и угнетенных в развитом, или "капиталистическом", мире. Это было своего рода служение им, и это можно было бы назвать "бременем России". Такие взгляды являлись вполне совместимыми с советским коммунизмом, и он составлял практическую "рабочую идеологию" многих русских, взятую на вооружение Советским государством.

Получается, что Советский Союз явил собой новый кризис русского мессианства. Это была форма государства, при которой русские на деле чувствовали себя избранным народом. Правда, сверхличной силой, определявшей этот выбор, теперь был не Бог, а сама история.

...Русские вошли в Советский Союз уже в состоянии, когда их собственная национальная идентичность распадалась на имперские и этнические элементы. Разделены были и те русские, которые слышали мессианский зов своей культуры,— на обоюдно враждебные православную и социалистические тенденции, обе из которых отчасти, но отнюдь не в полной мере совпадали с крестьянскими воззрениями. Советский проект проводился не только русскими, но и над русскими, борьба за коммунизм велась правителями против управляемых, социалистами против христиан, горожанами против крестьян. Только во время Великой Отечественной войны русские с имперскими и националистическими, социалистическими и православными убеждениями воистину сплотились, чтобы победить смертельно опасного внешнего врага. Война прошла, и они снова разбежались по своим углам.

В определенном смысле интернациональное мессианство было русской идеей. И все-таки оно противоречило потребностям и обычаям русского народа. Как выразился один современный ученый, "эксплуатация большевизмом русской мифосимволической системы имела двоякие последствия. С одной стороны, обеспечивалась убедительность коммунистической идеологии, задавалась грандиозная динамика во всех сферах жизни общества, получали легитимацию новые государственные и социально-политические институты. С другой стороны, разительное противоречие новой реальности этническим интересам русских в перспективе привело к ослаблению мобилизационных свойств советских мифологем и деградации имперской мифологии".

Противоречие усугубилось тем, как искоренялась и дробилась революцией и Гражданской войной историческая память русских в период между 1917 и 1921 годом. Был разрушен и дискредитирован краеугольный камень, скреплявший вместе национальную и имперскую Россию. Православная церковь выжила, но в искалеченном виде, и находилась под постоянной угрозой, что закрывало ей возможности участвовать в социальной и культурной жизни русского народа. Средства массовой информации не давали своевременной, надежной и правдивой информации, и серьезные факты становились уделом сплетен и слухов. Попытки Советского государства создать новые ритуалы и церемонии отчасти удались, но они не компенсировали утраты органической связи с прошлым.

Победа во Второй мировой войне восстановила для русских, как "первой среди равных" советской национальности, чувство национальной гордости. Она также дала героический материал и набор убедительных символов, чтобы связать с ними русское национальное самосознание и советское гражданство. И в то же время обращение режима с перемещенными лицами при их возвращении на родину, жестокие социальные реформы в новых республиках на западном пограничье, депортации целых народов и антисемитские кампании одновременно и ослабляли русское национальное чувство, и подрывали лидерство русских в Советском Союзе.

Во второй половине существования Советского Союза мессианское начало приняло новые формы. Отчасти оно обратилось в прошлое, сосредоточившись на Великой Победе. В своем отношении к будущему оно кристаллизовалось вокруг амбиций стать великой мировой державой, сравняться с США и занять место лидера народов, отвергнувших американский вариант капитализма и демократии. Соединенные Штаты всегда пьянили мозги советских идеалистов. Теперь они стали Великим "Другим", примером для подражания и объектом ненависти одновременно.

В поисках растворителя

Гигантские усилия по мобилизации, особенно военной мобилизации, без которых нельзя было поддерживать эти амбиции, обратили СССР в милитаризированное общество, ресурсы которого направлены целиком на первоочередные потребности Вооруженных сил, и большая часть работающих была прямо или косвенно связана с ВПК. Люди жили тесно, но в пригодных для жизни вновь отстроенных многоэтажках. Их труд плохо оплачивался, а получение большей части необходимых товаров, социально-культурного и бытового обслуживания зависело от места работы. Все молодые люди в принципе должны были отслужить в армии, и офицеры Вооруженных сил пользовались в народе особым уважением. Простые люди ворчали по поводу взваленного на них тяжелого бремени и часто жаловались на плохие жилищные условия, но ценили основные услуги, которые предоставляло им социалистическое государство, и гордились статусом великой державы, который их страна все-таки имела, хотя в полной мере они осознали это только тогда, когда этот статус был утерян.

Оборонная мобилизация была осуществлена за счет всех остальных сторон жизни общества, особенно в трех славянских республиках. Пришли в упадок деревни и малые города России, Белоруссии и Украины, особенно расположенные в нечерноземной зоне; они стали одними из самых обнищавших областей всего Советского Союза, покинутые всеми, кто мог выбрать себе иное место жительства. Таким образом, содержание неороссийской империи означало забвение сердцевины коренной России. Точно так же непрекращавшаяся проповедь интернационалистической идеологии социализма вела к жесткой регламентации существования православной церкви и надзору за ее деятельностью, преследованию древней и укоренившейся в русском народе религиозной веры. Более того, постепенно становилось ясно, что урбанизированный и милитаризованный образ жизни республик, составлявших ядро Советского Союза, вел к падению рождаемости среди славянских народов.

Вдвойне тягостным для интеллигенции и работников творческих профессий было господство номенклатуры, на котором держался и статус великой державы. Идеологическая система отводила интеллигенции особый статус, но она же накладывала на нее такие формы самоконтроля, которые жестко ограничивали ее свободу мысли и творчества. В наибольшей степени это относилось к ученым-естественникам и работникам культуры, то есть людям искусства и литературы. Они-то и изобрели тот растворитель, который в конце концов разъел цемент советской системы. Брошенный ими советским институтам и установкам вызов стал жестоким ударом, так как его наносили из самой глубины русской системы ценностей, которую долгое время презирало и изничтожало Советское государство. Он откликнулся в сердцах русских и вызвал доверие к себе благодаря тому, что они фактически в равной степени с другими советскими народами вынесли при Сталине, и тому, что преступления прошлого так и не были по-настоящему разоблачены и за них никто не понес наказания.

В тоске по утраченному

Кончилось тем, что русские сами разрушили Советский Союз, не потому, что желали того (к этому стремились очень немногие из них), а потому, что к этому привела логика положения их республики в институциональной структуре Советской империи. По мере того как она набирала все больше реальных полномочий в годы перестройки, ее аномальную позицию использовали либералы — для ослабления чрезмерно централизованных КПСС и Советского государства, а консерваторы и русские националисты — для наступления на Горбачева. Они не сходились ни в каких других пунктах, но, поскольку и для тех, и для других РСФСР была тактическим инструментом, они, не сговариваясь, объединились в победоносный альянс, чтобы подорвать СССР.

Большинство русских согласится с тем, что распад Советского Союза был катастрофой — и не потому, что они являются закоренелыми сталинистами, а потому, что это была "их" страна. В отличие от других советских национальностей "независимость" они переживали не как освобождение, а как утрату. Сейчас они строят национальное государство, появления которого желали лишь немногие из них. Впрочем, у них нет выбора. Как сказал президент Путин: "У того, кто не сожалеет о развале Советского Союза, нет сердца. А у того, кто хочет возродить его в прежней форме, нет головы".

Русские по-прежнему обладают колоссальными ресурсами — экономическими, политическими и культурными, годными прежде всего для того, чтобы вложить их в это нежеланное предприятие по строительству национального государства. Они начинают формировать из советского и постсоветского прошлого целостное самосознание и институты современной нации. И все же из-за того, что над ними так сильно довлеет имперское и мессианское прошлое, многое из того, что они создают, самим русским видится временным и негодным. Подобно англичанам, они утратили империю и все еще не нашли своей роли вне нее. Пройдет еще немало времени, прежде чем русские смогут с уверенностью сказать, каким обществом стала Россия.

Справка