Тамара Эйдельман, дочь знаменитого историка Натана Эйдельмана, оказалась на слуху после появления лагеря "ОккупайАбай". Там она прочла лекцию о гражданском протесте. Взгляд на события последних месяцев учителя истории и одновременно ее участника — в интервью "Огоньку"
— Вы преподаете историю со времен перестройки. Что-нибудь изменилось или мы до сих пор учим ее по советским лекалам?
— Изменилось, правда, не так много, как хотелось бы. Тот же XX век сегодня преподают гораздо приличнее, без всей этой партийной идеологии. А вот сама методика так и осталась прежней: учитель говорит — ученик слушает. Ну, может, еще даст текст или набор фактов, которые ученику на следующем уроке нужно пересказать. Есть у такого подхода преимущества? Естественно!
Но есть и обратная сторона: зубрежка у нас возведена в абсолют. И это в некотором роде — основа недемократического мышления. То есть ученик полностью зависит от того, какой у него учитель. Если учитель либерал — он излагает ему либеральную точку зрения. Если коммунист — дает коммунистическую. А ведь в истории вообще нет единой точки зрения ни по одному вопросу. Да и время изменилось: интернет, "Твиттер", "Фейсбук"... На нас обрушивается невероятный объем информации. Все это требует совершенно иных методик.
— Например?
— Давать ученикам самим активно работать, анализировать, сопоставлять. Я всегда и везде упорно цитирую одного голландского учителя, который много лет назад мне сказал: "Главная задача учителя истории — научить детей читать газеты". Мне тогда это показалось жуткой профанацией: какие газеты? Зачем? А сейчас я понимаю, что он говорил о работе с информацией.
Да и потом: бесконечно зубрить даты — это же тоска зеленая!
— Так что же мешает учителям делать уроки более разнообразными? Получается, время изменилось, а они нет?
— Да нет, что вы! Я же председатель Объединения преподавателей истории, так у нас учителя такое вытворяют. Какие-то исторические путешествия, мероприятия, допустим, по античности, в которых они всю школу задействуют...
Но, конечно, очень давит необходимость выполнять программу, которая невероятно перегружена. Возьмите систему "концентров", когда до 9-го класса вы проходите с учениками всю историю, условно, от Адама до нашего времени, а затем, в 10-м и 11-м, повторяете наиболее важные проблемы. В результате получается, что Великую французскую революция изучают в 7-м классе, когда дети вообще ничего не понимают... Когда "концентры" обсуждали, за них высказались учителя сельских школ: там после 9-го класса большинство школьников уезжают, поэтому надо успеть все рассказать. И это можно понять. Но для Москвы, где все учатся 11 лет, это совершенно неэффективно. Вот многие учителя и жертвуют, к примеру, западной историей в пользу российской, потому что иначе не успеть. А потом для школьников становится открытием, что Иван Грозный жил в одно время с Шекспиром...
— А какие есть еще подходы?
— Ну, к примеру, в британских школах вообще нет хронологической программы. Там изучают отдельные темы: учитель должен раз в год выбрать одну мировую, одну британскую, одну региональную, условно, шотландскую. И одну локальную, краеведческую. То есть школьникам не пытаются рассказать все, снизу доверху, зато выбранные темы изучают досконально.
— Ну а учебники? Неужели они тоже не изменились с советских времен?
— Наше огромное достижение: сегодня много самых разных учебников. От совершенно монархических, как, к примеру, учебник Боханова, где говорится, что декабристы посмели поднять руку на царя-батюшку, или учебника Филиппова, где фактически восхваляется Сталин, до либерального учебника Долуцкого. Сегодня их около 100, кто-то считает, что это слишком много. Зато нет и "вечного" учебника.
Другой вопрос, что они тоже вполне традиционны. Факты, факты, факты и какая-нибудь блеклая картинка для иллюстрации. Ну и задания такие же: "Перескажите, какова была позиция Ленина по такому-то вопросу..." И это, конечно, невероятно скучно!
К тому же это по-прежнему история российского государства: царей, князей, войн, решений... Как будто больше никто не жил и ничего не делал. Да, быт сейчас вставляют в конце параграфа, но делают это так, что не каждый прочтет.
— Какой сегодня самый сложный период для преподавания? Наверное, XX век?
— Наоборот, он самый интересный. Конечно, есть проблема идеологическая, вроде как нельзя очернять свою историю в глазах учеников. Но опять же, тот учитель, которому симпатичен Сталин, будет и рассказывать о нем с симпатией. И наоборот. Мне говорили, что в Москве один учитель давал детям конспектировать Ленина. Родители возмутились, пошли жаловаться. Им ответили: у нас демократия, раз учитель считает нужным задавать Ленина, это его право.
И обратный пример — холокост. Про него не написано ни в одном российском учебнике. Соответственно, если учитель не расскажет о холокосте, ученики о нем даже не узнают.
— А вы сами как поступаете?
— Сначала даю им минимально необходимый набор фактов: пятилетки были тогда-то, партийные чистки тогда-то. Потом мы их обсуждаем. Но я всегда подчеркиваю, что по тому или иному вопросу есть разные точки зрения — это снимает множество вопросов и возражений.
Помню, специалисты ельцинского фонда пытались выяснить, насколько сложно учителям преподавать все, что связано с демократией. Оказалось: крайне сложно, потому что, когда ты говоришь про независимый суд, ученики сразу начинают сравнивать, сопоставлять: а что у нас с судами сегодня? И возникает опасность (в этом учителей обвиняли еще в советское время), что ты как бы подталкиваешь детей на баррикады. Так вот если я считаю, что у нас нет справедливого суда, то я не буду этого скрывать. Но и на баррикады призывать не стану — наоборот, вместе с ребятами постараюсь выработать какую-нибудь позитивную программу.
— Как же тогда быть с фальсификацией истории? Сейчас это считается большой проблемой, а Минобрнауки даже хочет писать о фальсификациях в учебниках...
— Опять вспомнят про пакт Молотова — Риббентропа. Понятно, что из этого выйдет... Понимаете, если хочешь бороться с фальсификациями, развивай аналитические навыки. У меня есть урок, когда ребята ищут аргументы за и против по какой-нибудь проблемной теме. Например, о правлении Петра I. А потом это обсуждают и даже, бывает, меняют свое мнение. Это единственный путь по-настоящему бороться с фальсификациями.
— То есть ваш подход к образованию: дать разные точки зрения и еще чтобы не скучно?
— Не скучно — это самое важное. Как и мой отец, я рассказываю увлекательные истории — наверное, от него передалось. Но, конечно, дело не только в лекциях. Надо дать возможность ребятам самим что-то обсудить, высказаться, подумать. В музеях задаю делать самостоятельные работы: описать картину или статую. Устраиваем открытые процессы над теми или иными историческими личностями, например Наполеоном... Я однажды была в швейцарской школе, и меня поразил тамошний урок. Кто-то из учеников проматывал запись на телевизоре, кто-то что-то вырезал, кто-то читал, но при этом все занимались одним делом — готовили проект для ответа учителю. Это для меня такой вот идеал урока.
— А как такая либеральная методика сочетается с ЕГЭ?
— Прекрасно сочетается. Я вообще большой сторонник ЕГЭ прежде всего потому, что экзамен становится более объективным. Школьник не трясется перед комиссией, которая может его запросто задавить. К тому же там, в тестах, проверяется не только память. Некоторые ответы можно вывести логически, даже если ты не помнишь какой-нибудь конкретный год. В части "С" вообще нужно работать с информацией в том или ином источнике. Поэтому не могу понять кампанию против ЕГЭ. Здесь есть четкие критерии, и это очень важно. Конечно, в ЕГЭ много недостатков, вот их и надо исправлять, а не бороться с самим принципом.
— Касаетесь ли вы на уроках вопросов нравственности или, скажем, морали?
— Ну, если все время говорить про нравственность и мораль, это быстро надоест. Но я, к примеру, очень люблю урок по Столыпину. Я даю ребятам воспоминания его дочери, ее рассказ про покушение на отца, который всегда производит сильное впечатление. А затем они читают статью Толстого "Не могу молчать" о военно-полевых судах, введенных Столыпиным, и смертной казни. И предлагаю: представьте себя депутатами Думы и проголосуйте за сохранение или отмену этих самых судов. И вот тут начинается, если хотите, разговор о нравственности...
— Для вашего отца, известного историка Натана Эйдельмана, была характерна именно нравственная трактовка исторических событий...
— А мне кажется, он просто интересно писал про интересных людей. В этом всегда заложено нравственное начало.
— Насколько он повлиял на вас как учителя?
— Он все время говорил про историю — это был воздух, которым я дышала. И, конечно, есть разные кусочки в моих рассказах, которые я украла у него. Про Александра I, например. Иногда даже думаю: может, от себя что-то добавить? Но становится жалко — ведь все так ясно, стройно и интересно изложено.
Отец шесть лет проработал в школе и думаю, что все его учительство — это такой один безумно интересный эмоциональный рассказ. Есть много людей, которые до сих пор вспоминают его уроки. Но знаете, почему он ушел из школы? Он как-то признался, что выучил весь курс наизусть и что ему стало скучно. Мне же нравится не только и не столько рассказывать и, наверное, именно поэтому до сих пор интересно: мы с ребятами все время придумываем что-то новое.
— Профессиональную ревность к отцу испытываете?
— В университете, в группе, нас было 14 человек. 13 пошли в аспирантуру и только одна дурочка, то есть я, отправилась в школу. Я хорошо знала, что не хочу заниматься наукой, потому что мне все равно никогда не переплюнуть отца. А в школе мне очень понравилось. Так что нет, никакой ревности.
— Почему ваш отец так много занимался именно декабристами?
— Ну, вообще-то ему была интересна вся история. Знаете, о Древнем Риме он рассказывал не менее интересно — все сидели, разинув рты. А после университета он вообще написал диссертацию про экономику начала XX века. Принес ее своему научному руководителю, тот прочитал и говорит: "Вы тут показываете, какой подъем был в экономике в 1913 году, так вот запомните: 1913-й — это священный год. Не поднимайте на него руку". Оказалось, что советские ученые постоянно проводили сравнения с 1913 годом: насколько удалось превысить его показатели в той или иной сфере. В общем, отец выбросил свою диссертацию и сначала занялся Герценом, а затем декабристами. Это было интересно, про хороших людей, про свободу, которая его всегда волновала, и к тому же это можно было без проблем изучать.
— А какую позицию, вам кажется, он бы занял сегодня в связи с протестами?
— Думаю, прежде всего он бы испытывал профессиональный кайф: это же так интересно, когда на твоих глазах творится история. Ну и, конечно, он бы много выступал, проводил бы какие-нибудь исторические аналогии...
— А как он вообще относился к диссидентам? К гражданскому протесту?
— У него были друзья-диссиденты, но сам он никогда к ним не примыкал. Ему, кажется, даже предлагали читать лекции для правозащитников, но отец неизменно отказывался и отвечал, что гораздо больше пользы приносит своими книгами и лекциями. Наверное, кто-то считал: это трусость, что, конечно, не так. Если почитать его книги, очевидно: отца всегда интересовали люди, сохраняющие внутреннюю свободу. Не случайно из всех декабристов он выбрал именно Михаила Лунина, у которого как раз была такая свобода. Думаю, отец считал, что она важнее всего.
— В лагере "ОккупайАбай" вы выступили с лекцией, посвященной гражданскому неповиновению. Как возник этот непривычный для уличных акций формат — лекция?
— Ну, лекции там читала не только я. Просто меня в последние месяцы сжигает желание что-то делать, а не просто сидеть и говорить, как все плохо. Читать лекции — это то, что я хорошо умею. Вот и получилось, что я ее прочла. Мы же занимаемся гражданским протестом, так пусть люди знают, как это делали другие, до них.
— То есть цель исключительно просветительская?
— Конечно, очень важно, чтобы все это не свелось к песням под гитару. Я не собиралась призывать к забастовкам или голодовкам, но дала некий фон, рассказала, как думали и действовали в схожих обстоятельствах люди с древности до наших дней (и, кстати, я далеко не со всем согласна). Просто, когда человек больше знает, он делает что-то в соответствии с этим знанием. Ему есть о чем подумать.
Сейчас звучит популярное обвинение: все эти акции — не более чем тусовка. Я с этим совершенно не согласна. Важен сам факт существования некой территории свободы. К тому же здесь завязываются горизонтальные связи: лично я встретила множество прекрасных людей, не моего возраста и не моей среды, которые в каком-то смысле даже на меня повлияли.
— Можно ли назвать то, что происходит, классическим гражданским протестом?
— Самое страшное и интересное, что я не знаю, с чем это сравнить. Вспомните перестройку: нас позвали сверху и мы пошли. То же самое произошло на Украине во время оранжевой революции, при всей схожести внешних атрибутов — лагерей в центре города и прочего... А здесь мы как бы сами себя позвали. Если вспомнить кампании гражданского неповиновения Мартина Лютера Кинга или Махатмы Ганди, они были структурированы, там был, условно говоря, оргкомитет. Здесь же ничего похожего нет. Так что можно сказать, мы обогатили мировой гражданский опыт.
И еще очень важно то, что в нашей обозленной стране, где все грызутся и ненавидят друг друга, ты вдруг встречаешь множество хороших, приятных тебе людей. Разве это не здорово?
— Поможет ли этот протест договориться с государством?
— Ну, пока государство не хочет с нами договариваться. Вообще договор — не наша сильная сторона. Когда английские колонисты приплыли на "Мейфлауэре" в Америку, первое, что они сделали,— выработали правила, по которым должна жить колония. Можете себе представить на их месте русского человека? Я — с трудом. И все же на том же "ОккупайАбай" я вдруг увидела, как люди начали договариваться: например, решили убирать мусор или останавливать тех, кто приходит с алкоголем. То есть они начали вырабатывать правила игры, чем до этого никто не занимался. Это драгоценный опыт, и он обязательно проявится в будущем. Был такой бородатый анекдот про английский газон: надо стричь и поливать, стричь и поливать, и так 500 лет. Так вот, мы сейчас стрижем и поливаем.
— А лекции еще будете читать на подобных акциях?
— Конечно, буду. Даже тему знаю: о Французской революции.