Выставка живопись
Государственный Эрмитаж представил публике вернувшуюся после почти двухлетней реставрации "Площадь Согласия" ("Виконт Лепик с дочерьми, переходящий площадь Согласия", 1875) Эдгара Дега. Рассказывает КИРА ДОЛИНИНА.
Выставкой в прямом значении слова это мероприятие назвать трудно — картина водружена на то место, где она пробудет довольно долго, пока вместе со всеми своими соседями по залам импрессионистов и постимпрессионистов не переедет в новые помещения в Главном штабе. Но то, что это значительное художественное событие, сомнений вызывать не может: полотно очистили, оно стало светлее, ярче и даже на несколько сантиметров больше. Реставраторы отогнули спрятанную за подрамник нижнюю полосу холста, которая зрительно довольно значительно повлияла на итоговый формат. Куратор выставки Альберт Костеневич даже предложил в своих подчеркнуто художественных "Заметках о картине" почти детективное расследование, кто и зачем отрезал еще около 8 см авторской живописи, при наличии которых у собаки появились бы ноги, а у девочек Лепик — удлиненные фигуры. Доказательства весьма спорные, но читателю точно будет интересно. Основное же послание "выставки" — картина была и есть одним из главных украшений эрмитажной коллекции. С чем спорить никто не возьмется.
Виконт Людовик Лепик вышел на прогулку. С двумя дочерьми, Жанин и Эйлау, и собакой — русской борзой, одной из многих потомков принадлежавшего виконту когда-то чемпиона породы по имени Альбрект. Виконт — приятель Дега с юношеских лет, средний художник, но виртуозный гравер, выходец из бонапартистской семьи, внук наполеоновского генерала, лошадник, собачник, страстный любитель гребли, оперы, балета и археологических изысканий. Дега не раз писал его портреты, часто вместе с той или иной из его собак. Как не раз Дега писал семьи своих родных и близких, создав, по сути, один из самых странных типов групповых портретов в европейской живописи — портреты семейного одиночества.
Фото: Александр Петросян, Коммерсантъ
Эта прогулка виконта Лепика, без сомнения, тоже семейный портрет. Но еще она — городской пейзаж. А еще — жанровая сцена. А все вместе — одна из важнейших картин в истории искусства. Пустота в центре композиции, все смотрят, идут и едут в разные стороны, фигуры обрезаны совершенно нещадно, главный герой с полотна уже почти сошел, а вроде бы второстепенный (фигура слева, опознаваемая исследователями как писатель-новеллист Людовик Алеви) персонаж динамикой своего движения, наоборот, грозится занять центральное место буквально через минуту после изображенного момента.
"Сюжет" этот вроде как даже можно описать вполне себе повествовательными средствами и даже насочинять сверху возможную драму отношений, но все в этой картине настолько неустойчиво и неопределенно, что смысл ускользает, еще не успев оформиться в слова. Тут, конечно, возникает соблазн объяснить этот эффект одним из главных постулатов импрессионизма — никакой нарративности в сюжете. Но, видит бог, Дега как раз практически никогда ему не следовал. И если следовать общепринятому пониманию импрессионизма как "впечатления", то "Площадь Согласия" кроме блистательной живописи как таковой это "впечатление" идей.
Недаром исследователи, получив "Площадь Согласия" в ощущение (а доступной она стала лишь в 1995 году, когда ее выставили в Эрмитаже, признав ее наличие в России с 1945 года в виде трофея), разрабатывают самые разные смысловые пласты. Эта картина политическая (бонапартистский подтекст и сама площадь Согласия как место традиционного в 1870-е годы оплакивания потери Францией Эльзаса во франко-прусской войне), мелодраматическая (возможные психологические подтексты отношений героев) и, конечно, принципиально парижская. Последнее чрезвычайно важно. Культура парижского фланерства была воспета во многих, порой гениальных текстах, но у Дега она нашла, пожалуй, самый точный и краткий себе гимн. Жизнь как искусство смотреть на мир вокруг себя, не сливаясь с ним. Париж как рама. Его обитатели как бесконечный повод для создания картины. Игра, от которой обе стороны, наблюдатель и наблюдаемые, получают равное удовольствие. Это прекрасно сформулировал сам Дега: "В конце концов, мы же созданы, чтобы смотреть друг на друга".