Жестокий самурайский романс

В 2011 году на кинофестивале в Канне был представлен новый фильм японского трудоголика Такаси Миике "Харакири" — ремейк классического самурайского фильма Масаки Кобаяси 1962 года, который полвека назад тоже участвовал в Каннском фестивале и получил тогда спецприз жюри. Миике подошел к делу не формально, как, например, Гас Ван Сент, почти покадрово переснявший "Психо". Он сохранил основную сюжетную канву, но в своей версии совершенно сместил акценты.

В основе сюжета — перемена участи самурайского сословия. Закончился период междоусобиц, в 1630 году для приложения доблести настоящего самурая больше нет подходящей войны. С потерей службы самураи нищают, теперь бывшие воины вынуждены искать другой источник дохода. Выполнять работу простого крестьянина им не положено по статусу, вот и приходится изобретать ухищрения: ронины из разорившихся кланов обращаются в богатые поместья с просьбой предоставить им секунданта и место для совершения харакири, иначе, мол, им придется вспороть себе живот прямо у ворот господина, отказавшего им в этой просьбе чести. Чтобы откупиться от подобной неприятности, их либо принимают на службу, либо просто платят, чтобы ушли поскорее. Фальшивые харакири становятся распространенной практикой, позволяя ронинам фактически побираться, но формально не терять при этом достоинства.

Однажды у ворот поместья клана Ии появляется нищий самурай Хансиро Цугумо (Эбидзо Итикава) с уже набившей оскомину просьбой позволить ему сделать харакири. Чтобы отвадить его, советник клана проводит с ним воспитательную беседу: рассказывает, что недавно приходил один такой, тоже из разорившегося дома Фукусима, а по виду явный жулик, даже меч у него был бамбуковый. Так в назидание другим побирушкам его заставили совершить харакири прямо этим вот мечом, потому что для клана Ии вопросы воинской чести значат очень много. Хансиро невозмутимо выслушивает советника и в ответ рассказывает собственную историю: он хорошо знал юного воина из дома Фукусима, с которым клан Ии поступил так жестоко, это был его зять Мотоме (Эйта), и на отчаянный шаг его толкнули крайние меры. Жена Мотоме — Миху (Хикари Мицусима) лежала при смерти, а их ребенок бился в лихорадке. Поэтому и меч был бамбуковый — настоящий пришлось продать, чтобы купить еды, но на врача денег уже не хватило. И пусть даже парень сам загнал себя в ловушку — теперь у Хансиро собственный счет к клану Ии.

У Кобаяси эта история выглядела эпично и строго. Черно-белый фильм был будто сложен из правильных геометрических фигур, экран поделен на квадраты и прямоугольники: пустынный внутренний двор, стены, состоящие из одинаковых панелей, дворец с лабиринтом однообразных полупустых комнат. В кадре царила строгая прямая линия, и на этом аскетическом фоне разворачивалась кровавая драма: самураи застывали в статичных позах, и только в моменты наивысшего драматического напряжения и битвы лица и фигуры были сняты снизу и по диагонали, будто сквозь экран била молния. Миике, успевший за долгую карьеру поработать практически во всех известных жанрах, от мюзикла до вестерна, в очередной раз показал себя мастером на все руки. Из старинного эпика он сделал типичное артхаусное кино с упором на аффектированный, почти оперный драматизм. Он не только сделал картинку объемной — для начала он оживил антураж. У Кобаяси в кадре не было ничего лишнего, нигде почем зря не маячили никакие мелкие детали быта. Миике сработал точно по принципу "тут бы собачку махонькую пустить": то и дело в кадре у него пробегает белый котик (и даже несет смысловую нагрузку в сюжете), один самурай приходит навестить другого с дынькой в авоське, в паре сцен играют важную роль рисовые пирожные. Все это сделано неспроста. Быт вытесняет из фильма эпическое начало, приземляет историю и переводит ее в другое смысловое русло. У Кобаяси решается шекспировский вопрос: что такое доблесть? Бедные, но гордые самураи хранят представление о доблести, в то время как забывшие о настоящей борьбе придворные оказываются лицемерами, которые судят о других по себе, сразу решив, что бедный юноша — жулик и пройдоха. У Миике во главе угла другая мысль: дело уже не в ритуалах и не в воинской чести, просто самураи из богатого дома забыли о сострадании. Нищий самурай покупает на последние деньги три яйца, его толкают на улице, яйца шлепаются в пыль, и тогда, встав на колени, он съедает разбитое яйцо прямо с земли под меланхоличный струнный перебор саундтрека (сочиненного Рюити Сакамото). Удивительно наблюдать эту метаморфозу: циничный Миике стал сентиментальным и подался в гуманисты. Или просто знает, как правильно воздействовать на зрителя, какие душевные струны дернуть.

Миике всегда был склонен к смакованию в кадре всяческой жути. В одном из его фильмов содранная с тел покрытая татуировками кожа убитых якудза висела на вешалках, как костюмы. Здесь же он против ожиданий ведет себя сдержанно и не допускает излишней кровавости, строго следуя оригиналу, где страдание и напряжение отражалось на лицах, а кровавые раны оставались за кадром. В ключевую сцену харакири Мотоме, которая выглядит как настоящий театр жестокости, он вносит свои изменения. Бамбуковый меч, в оригинале оставшийся гладким, у него реалистично разломан в щепки. У Кобаяси секундант дожидается, чтобы Мотоме сделал правильные надрезы (ритуал!), и только потом рубит ему голову. У Миике, не выдержав этой пытки, с места вскакивает с мечом советник дома Ии и сам прекращает страдания юноши — из жалости, проявившейся слишком поздно. В это трудно поверить, но вместо самурайского эпика некогда циничный режиссер Миике вдруг снял настоящий жестокий романс со слезой.

Расписание на стр.33-34