Концерт для простуды с оркестром

Концерт классика

В Государственном Кремлевском дворце выступил знаменитый аргентинский тенор Хосе Кура. За время двухчасового концерта он много чего успел: ходил по залу, дирижировал оркестром "Русская филармония", объявлял минуту молчания, рассказывал о детстве, пел "Yesterday", аккомпанируя себе на гитаре, острил с переводчицей и публикой, а также исполнял "коронки" своего оперного репертуара. Вот без последнего, на взгляд СЕРГЕЯ ХОДНЕВА, можно было и обойтись.

Начался концерт вовсе даже не теноровым, а баритоновым номером, прологом из "Паяцев" — эдакая затравка для публики, чтобы та удивлялась и ахала с первых же минут. Цирковой номер в данном случае заставлял ахать вовсе не от сильных музыкальных впечатлений. Сам-то Хосе Кура держался как ни в чем не бывало, гоголем ходил по авансцене с микрофоном в руках, делал укоризненные жесты опаздывающим зрителям, спускался в зал и присаживался на краешек сцены — словом, будто и не замечал, что поет попросту аварийно.

Основная, теноровая, часть программы была в том же духе. Заявив было прекрасное попурри из лучших своих партий, в которых еще лет десять назад ему практически не было равных среди певцов его поколения (веристские герои — Дик из "Девушки с Запада" Пуччини, Канио, Каварадосси, Калаф — плюс вердиевский Отелло), тенор провел его в жанре борьбы с собственным голосовым аппаратом. В каждом номере половину текста вполголоса рассказывал микрофону (все равно звукорежиссеры весь концерт так выкручивали ручки, как будто в зале собрались сплошь лица с ослабленными слуховыми возможностями), чтобы ближе к концу через силу блеснуть остатками когда-то столь могучего голоса.

Привычная спортивно-агрессивная манера певца делала этот блеск, насколько возможно, еще более траурным: севшее, стертое звучание и откровенно плывущая интонация — не самое органичное дополнение к бодрым сценическим повадкам, хотя, конечно, можно и отдать должное упрямству, с которым Хосе Кура все-таки допел программу до кое-как спетого на бис "Nessun dorma", сорвавшись только один раз — в последнем дуэте из "Травиаты", где киксанул и закашлялся посреди фразы. Пару раз, правда, сослался в своих репризах на простуду — что делать, со всеми бывает (оставим в стороне известия о том, что последние годы вокальная форма у артиста и в полном здравии небеспроблемна), бывают и негодные фониатры. Одна сложность: апломб и граничащая с гаерством развязность, которыми певец, казалось, пытался компенсировать свои вокальные злоключения, симпатичнее от этих обстоятельств не становились.

Никто не назовет, допустим, Пласидо Доминго (который для Хосе Куры во многом был и остается объектом для подражания) чванным сухарем, лишенным обаяния и прямо никак не контактирующим с публикой; но все-таки его трудно представить себе в разгар концерта кричащим переводчице по-испански: "А ну беги сюда, моя птичка! Тра-ля-ля!" Или отпускающим кабацкие шутки насчет сходства гитары с формами женского тела. Или призывающим зал почтить память умершего на днях фаготиста оркестра "Русская филармония" Александра Петрова, делая это с таким неискренним надрывом, что за происходящее становится просто стыдно.

Для Кремлевского дворца, который на оперные концерты собирает довольно специфическую публику, такой уровень, возможно, и в самый раз, но зал на все старания Хосе Куры реагировал вяло — и на оперные шлягеры, и на сеансы дирижирования (впрочем, главный дирижер вечера, Марио де Розе, менее дежурного звучания от оркестра не добился), и даже на песню "Yesterday", которую тенор спел, присев с гитарой на дирижерский подиум. Хотя здесь действительно было нечто пугающе элегическое в самом положении певца, чье вокальное сегодня, несмотря на далеко не пенсионный возраст, грустно сравнивать с его вчерашним днем.

Сопрано Динаре Алиевой, составлявшей ему компанию на сцене, господин Кура тоже удружил, неловко скаламбурив насчет сходства ее фамилии с итальянским "allievo", "ученик" — но тут же исправился, сказав, что на самом деле она уже совсем не ученица и вообще один из лучших голосов своего поколения. И, надо отдать ему должное, в этом-то не погрешил против истины: молодая певица (с недавних пор солистка Большого), похоже, выросла в интересную и статную вокально артистку. На бисах она, правда, в порядке то ли соответствия духу вечера, то ли подражания Анне Нетребко, попела оперетту и лихо поплясала, показывая ноги. Но ее обезоруживающие "Pace, pace, mio Dio" и "Vissi d'arte", спетые с роскошным свежим тембром, основательно, привольно и от души, как-то более уверенно тянули на главные события вечера, чем весь остальной хронометраж — вопреки всем законам того, как строятся события такого рода.