Александр Кузьмин, 16 лет бывший главным архитектором Москвы, ушел в отставку. О том, почему его урбанистические начинания оказались в основном нереализованными, рассказывает специальный корреспондент ИД "Коммерсантъ" Григорий Ревзин.
Узнав об отставке Александра Кузьмина, я испытал искреннюю радость. Не за Москву, а за него. Мне казалось, эта работа его доконает. А это достойный, замечательный даже человек. 16 лет он был главным архитектором Москвы, из них 14 при Юрии Михайловиче, и, вероятно, в истории он останется как лужковский главный архитектор. Но это случай абсурдности жизни — трудно представить себе человека, более далекого от лужковских архитектурных изысков, чем Александр Кузьмин.
В 1998 году он учредил премию имени Алексея Эльбрусовича Гутнова и с тех пор раз в год повторял: "Мы только сегодня начинаем по-настоящему осваивать идеи Гутнова". В 1985 году под руководством Гутнова была разработана концепция перспективного развития Москвы. Это было самое начало работы над новым генпланом, в 1986 году Гутнов умер и оставил это наследство Кузьмину.
Профессиональная программа московских урбанистов заключалась в коррекции Лужкова Гутновым. При этом Лужков, видный практик бюрократического капитализма, и Гутнов, теоретик советского города будущего, имели так мало общего между собой, что все гутновское направление не могло не быть оппозицией московским реалиям. Это была оппозиция внутренняя, примэрская. Оппозиция, чья программа в принципе была только в том, чтобы соответствовать представлениям о порядочности в профессии. Но профессиональный взгляд не совпадал с мэрскими интенциями, а сохранение порядочности в позиции менеджеров одного из подразделений лужковского строительного комплекса оказывалось проблематичным.
Насколько я могу понять, Алексей Гутнов сделал несколько принципиальных открытий, которые ставят его в короткий ряд главных градостроителей ХХ века. Он понял город как динамическую систему. Это естественно для социолога, экономиста, политика, историка — но для архитектора это невероятно, и я не могу назвать аналогий такому подходу. Что значит — динамическая система? Откуда возникает динамика? Из жизни людей. Но люди не поддаются проектированию, они отвечают на проект. Ты что-то строишь, они что-то делают в ответ, но не совсем то, что ты задумал. Если ты считаешь, что строишь динамический объект, то должен придумать проект, который предусматривает ответы на него, причем непредсказуемые. Гутнов видел некую n-мерную модель города, в которой мы могли бы предсказать, что будет при перенаправлении транспортных потоков, что — при изменении высотности застройки, что — при увеличении доходов горожан. И не буквально описать, что будет, а предсказать вероятности, исходя из многофакторного анализа. Философски речь идет о проектировании свободы.
Для человека, наблюдающего дело со стороны, это отчасти трагикомедия. Перед самым началом постсоветской реконструкции Москвы, времени стремительной деградации социальных, экономических, научных институтов, при резком сокращении ресурсов и крайней примитивизации хозяйственных отношений у нас случился гений, который прыгнул на такие высоты, куда никто не добрался до сих пор — не в России, а в мире. И ладно бы он просто умер. Нет, он оставил после себя группу адептов, которые пытались внедрить его замечательные идеи, взаимодействуя с Юрием Михайловичем Лужковым.
Программа Александра Кузьмина, которую он начал реализовывать после победы на выборах главного архитектора Москвы в 1996 году, сводилась к трем существенным пунктам. Первое и главное — принятие нового генерального плана, выработанного на основе идей Гутнова. Идеалом здесь мыслилась ситуация, когда для каждого участка застройки была бы определена вилка возможностей, регламент, действующий по принципу "разрешено все, что не запрещено".
Из этого не вышло ничего. Генплан, который предлагал Александр Кузмин, так и не утвердили, формально — из-за конфликта между Юрием Лужковым и федеральными властями. Но вот я всегда думал: а почему Юрий Лужков не добился этого утверждения? Все же ему удавались гораздо более серьезные проекты, такие как, скажем, утверждение особого порядка приватизации в Москве, он во время своего правления успешно прибирал себе и федеральные памятники, и федеральные территории, и в принципе, я полагаю, ему вполне хватало бы политического веса для того, чтобы нейтрализовать противостоящих ему федеральных чиновников. Я думаю, на этот вопрос естественным ответом будет предположение, что Лужкову этот генеральный план был вовсе не нужен.
Генплан был основан на идее, что городские власти не знают, кто и что захочет строить в городе, строительство — это свободное предпринимательство. Они управляют территорией, для них все равны, не важно, кто будет строить тот или иной дом, кто будет им владеть. Задача власти в другом — определить, каким этот дом не может быть, каковы рамки непредсказуемости. С точки зрения урбанистики как науки это был правильный подход. А с точки зрения реальной московской ситуации это был абсурд. Власти прекрасно знали, кто будет строить, они очень интересовались, кто будет зданиями владеть, это вообще был их бизнес. Генплан вводил ограничения и правила регулирования, как бы не зная, для кого, но Лужков-то знал. В реальной ситуации московского градостроительства генеральный план оказывался уздечкой для Лужкова же. Ну и зачем ему было пробивать утверждение этой уздечки? Пользуясь редкой некомпетентностью федеральных властей, которые не сообразили, что генплан будет ограничивать в первую очередь самого Юрия Михайловича, он представил дело так, что он-то двумя руками за свой генплан, но вот не дают ему утвердить его в качестве закона. А сам получил возможность жить вообще без всякого закона, регламентирующего развитие города, да еще и сетовать, что в этом виноваты федеральные власти.
Второй пункт программы Кузьмина — расширение списка строящих в Москве архитекторов. К советским архитектурным генералам, составившим придворный круг лужковской архитектуры, он хотел добавить частнопрактикующих мастеров, выдвинувшихся в 90-е годы. Это единственный пункт его программы, который удалось выполнить. То, что в Москве в 2000-е стали строить Павел Андреев, Александр Асадов, Михаил Белов, Алексей Бавыкин, Андрей Боков, Юрий Григорян, Сергей Киселев, Борис Левянт, Николай Лызлов, Владимир Плоткин, Александр Скокан, Сергей Скуратов, Сергей Ткаченко, Михаил Хазанов, Илья Уткин, Михаил Филиппов, Владимир Юдинцев,— это заслуга Александра Кузьмина. Я думаю, они должны быть ему благодарны, и в качестве архитектурного критика, радовавшегося за их успехи, я поблагодарю его от их имени. Правда, средством воплощения этой программы Александр Кузьмин (идеалист, между нами говоря) видел честные архитектурные конкурсы, и эта затея у него полностью провалилась.
Наконец, третьим пунктом его программы была идея профессионально отвечать на инициативы городской власти. И каждый раз, когда он то внедрял "московский стиль", то достраивал Гостиный Двор, то пытался снести ЦДХ, то сносил "Военторг", то ломал "Детский мир", то строил Сити, все вроде понимали, что это вовсе не он, и все равно становилось невыносимо горько от того, чем может обернуться достойная профессиональная позиция. Потому что все, что делал Лужков, в результате делалось под руководством Александра Кузьмина. Я лично считаю, что без этого руководства и участия все было бы еще хуже, но подобную точку зрения никогда не разделяли ни критики, ни большинство архитекторов.
Я думаю, что Кузьмин пришел к выводу о невыполнимости своей цивилизаторской программы примерно к 2004 году — шла беспрецедентная волна сносов, главным девелопером Москвы стало "Интеко", остальные девелоперские фирмы так или иначе отдались под покровительство московских чиновников, у Лужкова помимо Батуриной был еще Шалва Чигиринский, у Владимира Ресина — "Донстрой", потом "Миракс" — программа вошла в прямое противоречие со всей остальной системой московского строительного комплекса. Я, честно сказать, полагаю, что к 2004 году возможности профессионального диалога между гутновскими учениками и московскими властями оказались полностью исчерпаны, и Александру Кузьмину стоило бы уйти в тот момент. Этого требовали профессиональные соображения, этого явно хотел Юрий Лужков и приближенные девелоперы — тогда его уход казался делом решенным, и новостные агентства запускали заказные новости об отставке чуть не раз в неделю. Но Кузьмин не ушел, он заключил с Лужковым новый контракт.
С этого момента деятельность Москомархитектуры лишается собственной идеологии и переходит на позиции административного обслуживания бюрократических процессов согласования проектов. Это большая работа, не представляющая художественного, архитектурного и исторического интереса. Для меня странно, что Кузьмин на это согласился, но тут надо понимать, что он никогда не был принципиальным реформатором. Его урбанистическое кредо — это создание цивилизованных правил игры, но правила бывают двух родов. Одни нацелены на то, чтобы игра была такая как сегодня, но более приличная — без травм, нарушений, конфликтов. Другие — на то, чтобы изменить саму игру, сделать так, чтобы в результате действий по этим правилам мы получили иное состояние игрового поля и новый состав участников. Кузьмин всегда оставался адептом правил первого рода. Он не ставил своей целью принципиально изменить ситуацию в городе, он пытался сделать ее приличнее. Он получил в управление рынок с вооруженными бандитами в спортивных костюмах и 16 лет работал над тем, чтобы они переоделись и разрешали конфликты не на стрелках, а в судах. Отчасти добился. Содержание их бизнеса и даже кто они такие его не очень интересовало — он не был взяточником, а для урбанистики, чьи деньги, не суть важно.
Но бизнес по своей природе тавтологичен, ведь проект, реализованный по известной схеме, выигрывает по рискам по сравнению с любым нестандартным. Так что если кто-то построил жилье класса премиум на Кутузовском проспекте, и это принесло доход, то бизнес стремится опять построить там жилье того же класса, и еще раз построить, и еще. В Капотне же кто-то построил склады, и удачно, и там опять построили склады, и опять. На вопрос: "Вы сознательно делаете так, что у вас западная часть города — это элитное жилье, а восток — депрессивная зона?", градостроители, разумеется, ответят: "Ни в коем случае!", но результат именно таков. Элитный район становится еще более элитным, депрессивный — еще более депрессивным, деловой — еще более деловым, а спальный — еще более спальным. Универмаг превращается в торговый комплекс, торговый комплекс — в торговый город, а туда уже ни пройти, ни проехать. Все противоречия в городе только накапливаются и усиливаются, поскольку в них вкладывается все больше и больше денег. Москва зашла в тупик — формально под руководством Кузьмина, и именно поэтому я так рад, что он ушел. Было видно, что это его страшно мучит, а сделать он не мог ничего.
С 2004 года профессиональные компетенции Кузьмина начинают использоваться в декоративных целях. Вот один памятный всем эпизод. Наступление московских властей на город начало вызывать реакцию, раздражение жителей, этим решила воспользоваться партия "Яблоко". Тогдашний лидер фракции в Мосгордуме Сергей Митрохин не обладал, увы, компетенцией урбаниста, неясно из каких источников он почерпнул идею борьбы с точечной застройкой, но боролся он упорно. В принципе сама идея восходит к 60-м годам, когда советские градостроители пытались идеологически обслужить деятельность нарождавшегося индустриального стройкомплекса, который не умел строить отдельные здания в сложившейся городской среде, а стремился все снести и построить новый район на новом месте — вместо точечной застройки предлагалось комплексное освоение района пятиэтажками и девятиэтажками. Поразительно, что такая дремучая идея могла всплыть на поверхность после всех идей Гутнова, но именно она оказалась основой оппозиционной идеологии. Полагаю, это достаточно ясная манифестация общей деградации урбанистической мысли — альтернативы кузьминскому генплану оказывались интеллектуально на порядок более беспомощными, чем он сам. Оставалось только руками разводить — поддерживать оппозицию было невозможно из-за ее ошарашивающей интеллектуальной несостоятельности, вскрывать эту несостоятельность было невозможно из-за бесконечного цинизма менеджеров лужковского бюрнеса.
Кузьмин-профессионал должен был бы просто высмеять этих людей и послать их за парту для получения начальных сведений по современной урбанистике. Но Кузьмин-чиновник этого сделать не смог — Лужков послал его отбиваться. Он попытался профессионально ответить и на этот заказ — сформировал комиссию по рассмотрению точечной застройки. И даже достиг в этом определенных успехов, особенно заметных с началом кризиса 2008 года. За десять лет до того Кузьмин выступал как глава самой сильной в России градостроительной школы. Сам он не изменился. Но ситуация повернулась так, что фактически его работа утратила смысл. Реального содержания в этой большой работе по выявлению точечности на карте города было ноль.
Так бывает, что бизнес или власть не могут собрать команду, которая оказалась бы в состоянии воплотить идею. Но на переходе из советского общества в постсоветское мы часто сталкиваемся с обратной ситуацией. От советских времен оставались команды с избыточной квалификацией, они в течение двух десятков лет пытались как-то воплотить свои программы, но реальное содержание экономических и политических процессов было слишком просто, слишком редуцировано к элементарным задачам накопления капитала, чтобы они могли выжить. Я думаю, в московском градостроительстве произошло именно это. Юрий Михайлович Лужков располагал уникальными кадрами градостроителей. Но воспользоваться их услугами он не сумел. А уж после того, как его выгнали вон, вопрос отставки Александра Кузьмина был делом времени. Этому поколению не удалось реализовать свой шанс. И это бесконечно грустно.