Стул сокрушительной силы

Григорий Ревзин

Сейчас идут всего две выставки Баухауза в Европе, одна в Эйндховене, в Голландии, другая в Барбикане, в Лондоне. Лето, да к тому же уже прошло три года с юбилея, когда открылась гигантская выставка в Мартин-Гропиус-Бау в Берлине (там было больше тысячи произведений) и в МоМА в Нью-Йорке. И все это время, уже три года, меньше двух выставок в мире не было, а бывало и до десяти одновременно. Куклы Баухауза, коврики Баухауза, фотография Баухауза, кино Баухауза, посуда Баухауза, искусство сидения на стуле в Баухаузе, персональные выставки Герберта Байера, Марселя Бройера, Вальтера Гропиуса, Ласло Мохой-Надя, Миса ван дер Роэ, Пауля Клее и всех остальных героев школы-движения-стиля-журнала, Баухауз в Будапеште, Баухауз в Тель-Авиве, Баухауз — школа феминизма, Бахауз — школа коммунизма,— непонятно, что еще не выставлялось. Впрочем, нет, не было выставки "Баухауз в Биробиджане", куда на свою голову бежал от нацистов Ганс Майер и где он создал генеральный план города, от которого остались какие-то следы в реальности. И на фоне этих сотен выставок интерес к Баухаузу не прекращается, хотя казалось бы, ну совсем больше нечего сказать. Какое там нечего! Одна выставка в Барбикане собрала под сотню обстоятельных рецензий.

Впрочем, она действительно занятна. В Эйндховене выставка традиционная — там фотографии прекрасного американского фотографа Гордона Ваткинсона, который к юбилею решил отснять все, что сохранилось от архитектуры Баухауза (и там есть белый город Тель-Авива — но нет, увы, Биробиджана!), и это дополнено декларациями о том, что наследие Баухауза и сегодня живее всех живых. Разделы "Баухауз и экология", "Баухауз и sustainability" (это мистическое слово современной архитектуры лучше больше не переводить) — обычные архитекторские спекуляции. А выставка в Барбикане называется "Баухауз — искусство жить", и она очень английская. Она рассказывает про Баухауз, как, скажем, про Хогвартс. Англичане устроили выставку про школу, то есть кто во что был одет, какой был характер у преподавателей, какие были праздники, церемонии, фестивали, еда в Баухаузе, сексуальность в Баухаузе — теоретически все знают, как лепить такой сценарий, но никто не умеет делать это, как англичане.

Соответственно, главной фигурой немедленно стал Иоханнес Иттен, и даже не в том качестве, в котором его знают художники и архитекторы, которых судьба заставила изучать его "пропедевтический курс". Хотя и это, знаете ли, не сахар. Теория цвета в искусствознании вообще одна из самых запутанных, а Иттен еще добавил туда восточной мистики пополам с немецкой духовностью в духе Гете, причем, насколько я понимаю, в огласовке антропософии Рудольфа Штейнера. Так что это совсем неудобоваримый продукт. Ну что стоят его рассуждения о соответствии цвета и геометрии, когда он долго доказывает, что красный цвет квадратный и материальный, а желтый интеллектуальный и поэтому треугольный, что же касается погруженного во внутреннюю духовность синего, то он, понятное дело, круглый? Ну ладно, это бы еще можно было понять, но почему оранжевый цвет трапециевидный, фиолетовый имеет форму эллипса, а зеленый — зеленый, куда проще! — это сферический треугольник?! Это что ж такое за издевательство? Я помню свое ясное понимание на экзамене — это место в билете я через профессора Зайцева не проведу. Кстати, провел, профессор тоже не хотел углубляться.

Но тут, на выставке, Иттен показан с другой стороны, а я и подозревал, что он такой и был. Это какой-то кошмар. Во-первых, он требовал от всех студентов бриться налысо. На втором курсе университета тогда очаровательная студентка, а ныне известный российский авангардный куратор Елизавета Плавинская так и постриглась, и я теперь знаю, откуда ноги растут. Он был чистый вегетарианец, но это еще в пределах того, что могут позволить себе приличные люди. Так ведь нет, он еще как-то вычислил, что вегетарианцы тоже должны поститься, и часто, и несколько дней в году он вообще позволял студентам есть только чеснок. И сам ел. Он, кстати, на этом деле поссорился с директором школы Вальтером Гропиусом, который его страшно ценил как теоретика (вот ведь, а?), но не переносил запаха чеснока. И он еще пел ведические гимны. Мысленно добавьте к этому, что ему всюду мерещились зеленые сферические треугольники, и образ профессора Баухауза приобретет для вас законченные черты.

А Пауль Клее, глядя на полотна которого думаешь, что это как раз все подошло бы к нему, был, наоборот, добрый и хороший человек. Он делал куклы-перчатки и устраивал в Баухаузе представления. И он ел мясо. Правда, тут тоже... Он, как выяснилось, больше всего любил рагу из требухи и сам его и готовил, в Баухаузе, и это так пахло... Потому что, помните, у Рабле, "кишок без г-на не бывает". А тут еще Иттен с чесноком... Словом, здорово они там жили, дружно.

И все же непонятно, каким образом Баухаузу удалось снискать такую сокрушительную славу. У нас же тоже был ВХУТЕМАС, и профессор Татлин играл на балалайке, и профессор Кандинский раздавал анкеты в духе Иттена. "Каким по цвету вам представляется треугольник? Не кажется ли вам, что треугольник более остроумен, чем квадрат?" А поститься нам и не надо было в связи с отсутствием еды вообще, а если бы кто-нибудь достал требухи с чесночком, то это была бы манна небесная русского авангарда. Если кто-то думает, что все дело в юбилее Баухауза, то это ошибка. Юбилей у них плевый, 90 лет, а что будет на столетие — страшно себе представить. И у нас такой юбилей тоже два года как состоялся, в 2010 году было 90 лет ВХУТЕМАСУ — и где?

Нет, конечно, тут важно, что Баухауз закрыл Гитлер, и это оказалось художественным аналогом борьбы за свободу. Если бы Сталина удалось сковырнуть пораньше, посмертная судьба убитого ВХУТЕМАСа тоже была бы завиднее. Конечно, большую роль сыграли и евреи. Все же основная часть еврейских студентов Баухауза отличалась природной сообразительностью, отправилась в Палестину, а не в Биробиджан, и теперь центр Тель-Авива — культурное достояние человечества под охраной ЮНЕСКО (кстати, самый "молодой" памятник, включенный в этот список). Конечно, важно и то, что другие профессора отправились в Америку, а потом, когда Пегги Гуггенхайм решила возрождать авангардный дух Европы после войны и началось победное шествие абстракционизма и функционализма по европейским столицам, они оказались чем-то вроде де Голля на ниве изящных искусств. Это все понятно.

Но вместе с тем в Баухаузе есть одно поразительное свойство, которое сводит все это на нет. Он не поддается гламуризации. Авангард ведь, в особенности послевоенный авангард, довольно быстро стал гламурной ценностью, и текучие линии абстракций Кандинского перешли сначала в ювелирку, потом в женские платья, потом в итальянскую сантехнику. А вы видели стул Марселя Бройера? Нет, я имею в виду не его кресло "Василий", которое он посвятил Кандинскому, хотя это тоже то еще сооружение из тряпочек и трубочек, вызывающее неопределенные медицинские ассоциации. А стул? Вы видели стул Марселя Бройера, только вы об этом не знаете. Это такая пластмассовая дрянь с рамкой из никелированной трубки, которая ломается под вами в любой придорожной забегаловке. Это нельзя гламуризовать, потому что это вообще не может быть "luxury", как не бывает "luxury" трухлявый пень.

И ручки дверей у них такие, будто ножовкой водопроводную трубу напилили. И чайники такие, будто из железного ведра дядя Вася сам налудил. Вы знаете, что такое немецкая кухня? Вот итальянская кухня — она волшебна и изысканна, правда, чаще не работает. А немецкая кухня работает всегда, и как часы, только при этом кажется, что вы в цеху на консервном производстве. Некоторые думают, что здесь сказывается различие женских темпераментов, так сказать, Лии и Рахили, когда одна работает, но лучше не надо, а другая изысканна и волшебна, но толку никакого. Но нет, дело не в женщинах, тут сказывается фундаментальное различие Баухауза и итальянского футуризма.

Баухауз — это проект жизни, глубоко противоположный обществу потребления, это демократизм, сдержанность, равенство, протестантская честность, и, казалось бы, в сегодняшнем мире у него нет никаких шансов. Но нет, наоборот, всемирная слава и популярность, тут тебе и экология, и авангард, а Адриан Серль из "Гардиан" даже углядел в фотографиях студентов Баухауза (такие черно-белые, со следами вегетарианского недоедания) прообраз сегодняшних хипстеров.

Я не знаю, как это объяснить. Вернее, у меня есть одна гипотеза, но она немного неподтвержденная. Понимаете, сегодняшняя художественная школа так устроена, что не совсем понятно, чему там учат. Есть, скажем, профессор Иванов или, наоборот, Смит, и единственное, чему он может научить, это то, как сделаться Ивановым или Смитом. Вернее, он везде, от Милуоки до Перми, учит студентов раскрепостить свое сознание, но поскольку единственным критерием того, насколько они успешно освоились с раскрепощением, является его собственное сознание, то само получается, что он учит, как стать на него похожим. И потом получаются никому не нужные выпускники, и это многих тревожит.

Это не всегда так было. Классическая система художественного образования учила каким-то объективным навыкам: анатомии, тектонике, умению передавать движение, линейной и световоздушной перспективе, композиции, ну там много предметов было, но это теперь отменили как устаревшее. И по большому счету не вполне понятно, чему учить. А от Баухауза есть ощущение, что это какие-то объективные законы гармонии, что там наука, все серьезно. Вот, скажем, общая теория относительности: сначала ведь ничего невозможно понять вообще, а потом вдруг рывок — и понял. То есть у меня не получилось, но другие рассказывали. Так и с зеленым цветом — кажется, никогда не поймешь, а попостишься, поешь чеснока годик, потом рывок — и ясно как божий день, что это треугольник Рело. Я не ел, поэтому у меня и не вышло, пересказать могу, но не ощущаю.

Так что правы англичане. Главное — это школа. Изумительная школа, которая переделала весь мир. И каждый раз, когда подо мной ломается стул, я вспоминаю о ней со смешанным чувством.