Я думаю, что одним из главных бизнесов, которые существуют в России, является как раз бизнес по продаже идеалов. Идеалы у нас получается продавать лучше всего, потому что продавать их мы начали раньше, чем что-либо другое, и они не были в дефиците
В Венеции на архитектурной биеннале Россия получила специальный приз жюри за лучший павильон. В павильоне выставлялся проект "Сколково". В общем-то это сногсшибательное достижение архитектора Сергея Чобана, который придумал дизайн павильона, и IT-шника Константина Чернозатонского, который зашифровал архитектурные проекты "Сколково" в QR-коды, так что на выставке, собственно, ничего и не выставлялось — только затейливые квадратики, которые можно считать только с помощью планшетника или смартфона. В одном из этих QR-кодов была "зашита" фотография Дмитрия Медведева со Стивом Джобсом, где Медведев восхищенно смотрит на мир сквозь i-phone. Можно сказать, мечта бывшего президента воплотилась.
Сногсшибательное достижение потому, что дать сегодня премию России — это несколько экстравагантно. В наш павильон с утра до вечера стоит очередь, газеты выходят с фотографией павильона на первой полосе, но, например, в Gazettino статья начинается словами о том, что вот так Путин видит свою Россию — засекреченная страна с тоталитарным пространством. Как будто Владимир Владимирович сам придумал и нарисовал наш павильон или хотя бы его видел. И в тот момент, когда нам вручали премию, вход в наш павильон, а заодно и в японский с венесуэльским перекрыла яростная манифестация в защиту Pussy Riot. Правда, манифестантки чуть не совпали с нашим выходом на сцену — в официальную зону награждения никого не пускали и известия запаздывали,— и они начали кричать в тот момент, когда мы уже ушли, а награждаться пошли американцы (они получили такой же приз, как и мы). Я был комиссаром павильона от Министерства культуры. Вероятно, многие государственные чиновники испытывают это странное чувство, когда против тебя идет манифестация, с которой ты солидарен, но со мной такое было в первый раз, и это очень свежие переживания. Я бы никак не смог дать России премию. Но экспозиция была так эффектна, что и они не дать не смогли.
А всю неделю, пока шли превью, русские архитекторы и критики обсуждали, что плохого в нашем павильоне. При знакомстве с павильоном плохое не сразу просматривалось, уж больно он красив, но постепенно коллективный разум нашел изъяны — их было два. Первый касался "Сколково" вообще — ну как бессмысленной показушной затеи, которая отбирает деньги у российской науки. В данном случае я не согласен, но это не имеет отношения к павильону. Второй — что наша экспозиция была страшно дорогой. "Мы, как всегда, в стороне от мирового тренда,— объяснял мне нашу неудачу известнейший русский архитектор Сергей Скуратов.— В то время как мир движется к сдержанности и простоте, мы делаем невероятно дорогие экспозиции с технологическими примочками. Это дико стыдно и провинциально".
Правда, он говорил это еще до получения нами приза, и, возможно, его точка зрения теперь несколько изменилась. Но не могу не признать, что в чем-то он прав. Так вышло, что я несколько раз занимался выставками в нашем павильоне в Венеции, и они всегда получаются очень дорогими. Фактически меньше, чем за миллион долларов, нам сделать выставку не удается, а несколько раз это было и сильно дороже. И мы действительно отличаемся от других стран роскошью экспозиции, которая может показаться вызывающей. Тем более на этой биеннале, где в связи с кризисом многие страны выступили более чем сдержанно.
В сущности, это вопрос о природе русских понтов. И в связи с этим мне пришла в голову одна идея, которой хотелось бы поделиться. Мне кажется, она отчасти проясняет некоторые особенности нашей экономики.
Те, кто пережил 1990-е годы, возможно, помнят, что цели, идеалы российских реформ были на редкость симпатичными. Целей этих довольно быстро достичь не удалось, однако ж, с другой стороны, появились необыкновенно состоятельные люди. И даже многие, кто тогда защищал Белый дом или выходил на демонстрации, с удивлением обнаруживали, что, оказывается, это было нужно для быстрого обогащения ограниченного числа людей. Я хорошо помню, как это изумляло меня самого, и, думаю, таких удивленных много, быть может, с этим связан все же известный скепсис в отношении перспектив протестного движения сегодня.
Приведу другой пример для тех, кто не пережил 1990-е годы и кому это удивление незнакомо. В некоторых сферах у нас прямо-таки исключительно прогрессивное законодательство. Ну, скажем, в сфере охраны памятников. Там просто ничего нельзя сделать не только с памятником, но и вокруг него в радиусе куда хватит взгляда, и описаны процедуры, как что делать, научный анализ и все такое прочее. Или в сфере поддержки социально ориентированного бизнеса. Там какие-то льготы по налогам, особые квоты, если у вас работают инвалиды, бонусы за заботу о социально незащищенных — масса всего. Причем это законодательство все совершенствуется и совершенствуется, и там уже все так невыносимо прекрасно, что прямо зияющие высоты.
Я почти уверен, что и во многих других сферах — защите прав детей, медицине, образовании, скажем, прописаны примерно такие же законы в диапазоне от прекрасных до небесно-прекрасных. Что интересно, это нимало не способствует улучшению этих сфер, и, напротив, они приходят во все большее и большее запустение. Как-то так получается, что между идеалами, описанными законами, и реальностью, происходит самозарождение бизнесов по неследованию этим идеалам. В сущности, это даже и не так катастрофично, поскольку позволяет не сверзиться в зияющую высоту. Но скоро их начинают преследовать правоохранительные органы, в результате чего возникают правоохранительные бизнесы по непреследованию тех структур, которые продают возможность не следовать идеалам, и этот круг постепенно разрастается, начинает есть все больше средств и сил, пока опекаемая область окончательно не приходит в упадок. Поэтому чем выше идеал, к которому мы стремимся, тем хуже реальность в области, где этот идеал сформулирован, причем есть большие группы, которые заинтересованы в задирании идеала повыше, поскольку чем он выше, тем дороже продается.
Слово "Родина" относится к сфере идеального, оно как бы собирает в себе все те мечты о себе, от которых мы откупаемся, и, я полагаю, именно поэтому русские так озабочены проблематикой продажи Родины. Мы ведь искренне полагаем, что даже президент страны, скажем, Михаил Горбачев, продавал Родину, чего не встречалось ни разу в истории ни с одним верховным властителем, поскольку на такой товар нет покупателя. Я думаю, что одним из главных бизнесов, которые существуют в России, является как раз бизнес по продаже идеалов, и постольку, поскольку наиболее экономически активная и успешная часть населения теперь занята этим бизнесом, у всех возникает ощущение, что Родину, пожалуй, кто-то продает. Причем это очень укорененный и институционально развитый бизнес, который, собственно, родился еще в позднем СССР. Идеалы у нас получается продавать лучше всего, потому что продавать их мы начали раньше, чем что-либо другое, и они не были в дефиците.
Мне кажется, русские понты возникают именно из этого. Мы продаем идеалы постоянно и на широкую ногу, но иногда, в особенности за границей, нам необходимо их выстроить. И в этом случае нам кажется естественным как бы вернуть им часть той цены, которую мы за них получили. Как бы создать им некоторую добавленную стоимость в надежде, что тогда они, что ли, поубедительнее будут.