В Музее изобразительных искусств открылась выставка "Ле Корбюзье. Тайны творчества. Между живописью и архитектурой". Живопись и архитектура на выставке действительно есть, чего нельзя сказать о нераскрытых тайнах творчества.
Выставка Корбюзье открылась в очень правильное время года. Конец сентября, когда свежо, прозрачно и чисто. На дворе та самая clarte — "ясность", так любимая этим неистовым швейцарцем, которого многие по ошибке числят французом. Его вообще много кем числят по ошибке. Отцом модернизма, урбанизма, наших пятиэтажек. Он так много нагенерировал и так много об этом наговорил, что абсолютно всех затмил — и последователей, и предшественников.
Он, конечно, в ХХ веке главный. Не первый (и железобетон, и свободный план, и панорамное окно появились до него), но главный. Потому что ХХ век был веком не только больших открытий, но и очень больших разочарований, и Корбюзье, как никто, в ответе и за то и за другое. Это он возвел в культ чистый, без украшений фасад, но отсюда не только соблазняющая прекрасной наготой вилла "Савой", но и безликость панельной многоэтажки. Это он придумал, что "дом — машина для жилья" и потолки 2,20, но отсюда не только парящая над морем марсельская "единица", но и наши "хрущобы". Это он обосновал модернистское градостроительство, когда громадные дома раскиданы в чистом поле, но отсюда не только соразмерно уютный Чандигарх, но и Бирюлево-Бибирево.
И это тот случай, когда к классику есть столько вопросов. Странно даже, что он не лежит на главной площади нашей страны в хрустальном гробу, с бешеной скоростью в нем переворачиваясь. Кто же ты, наконец, какой силы часть, если вечно хочешь блага, а совершаешь черт знает что? Мне так и представлялась очередь на выставку с подобными транспарантами в руках. Но очереди нет, да и выставка ответов на мучающие нас вопросы не дает.
Некоторую ясность вносит увлекательная книжка Жан-Луи Коэна "Ле Корбюзье и мистика СССР", изданная к выставке (спустя 25 лет после своего появления на французском языке). Это практически детектив, подробно излагающий всю историю от любви до ненависти. Зарождение симпатий, интерес Троцкого и Малевича. Зависть мэтра к молодости и успешности российских коллег; удивление тем, как все горят на rabota. Тайком делаемые зарисовки на улицах (официально было нельзя). Пустые прилавки и коммуналки, поразившие его не меньше, чем свиньи, бродящие под панорамными окнами в эйзенштейновской "Генеральной линии". Мерзкая погода; подарил Бурову свой дождевик (за 300 рублей). При этом председатель Центросоюза Исидор Любимов решил построить себе виллу на крыше офиса — по примеру наркома Милютина с его пентхаусом на крыше дома Наркомфина. История столбов-ножек в здании на Мясницкой: как они появились, как оспаривались и как, в конце концов, были застроены... Именно в таких подробностях история обретает силу и смысл.
И основным событием "года Корбюзье" (6 октября ему исполняется 125 лет) хочется назвать именно эти книгу. Выставка же, хотя куратором ее является все тот же Коэн, скорее, наводит умиротворяющую тень на этот небоскребущий плетень. На ней очень много всего: помимо собственно архитектуры это рисунки, живопись, скульптура, ковры, мебель, книги. Все это, конечно, "открывает нам новые грани" и "демонстрирует многообразие личности". И по отдельности это чрезвычайно интересные экспонаты, которых мы никогда не видели и едва ли еще увидим. Но их сосуществование на выставке построено по принципу универсама с хронологией. Юность: путевые зарисовки. (Кстати, очень характерные: рисует, как фотографирует,— не только дома, но и пустоту вокруг них, казалось бы, ненужную, но создающую пространство восприятия.) Дальше — чудесные картины периода пуризма, нежная бытовая техника... Но тут, к несчастью, начинается архитектура. И все попытки высечь хоть какую-то искру смысла сводятся к развешиванию живописи и архитектуры одного периода друг напротив друга.
Выставка по праву может гордиться тем, что специально к ней были сделаны два спецпроекта. Один — трудами Каталонского политеха: это макеты музейных зданий Ле Корбюзье. Изысканные объекты иллюстрируют не самую в общем-то главную тему его творчества, но тему, видимо, необходимую в пространстве непрофильного музея. Этот ход смутно напоминает советскую практику выдергивания цитаты из классика с целью оправдания темы. Второй спецпроект — свежие фотографии шедевров Корбюзье, сделанные Ричардом Пэром. Фотографии мастерские, панорамные, но напечатаны они в столь скромном физическом размере и спрессованы столь тесно (отойти некуда, а вид на них с противоположной стороны лестницы перекрывают боксы с книжками), что вся их красота меркнет.
В экспонатах выставки зрители с трудом узнают авторство человека, спроектировавшего здание Центросоюза на Мясницкой улице
Фото: Дмитрий Лекай, Коммерсантъ
И это ощущение тесноты и духоты удивительно точно подчеркивает всю нелепость запихивания Корбюзье в Пушкинский музей. Все то, за что он боролся,— простор, широта, высота, чистота — загромождено и запружено. Скульптура (милая и забавная), а равно живопись (спорная и все-таки вторичная) уравнены в правах с мощной архитектурой, а вертикально подвешенный макет Чандигарха и вовсе начинает казаться гобеленом с противоположной стенки. Пухлые выгородки тяжело режут Белый зал, пытаясь сказать твердое корбюзианское "нет" неоклассическим колоннам; затем они зачем-то скручиваются в спираль, а видео идет с обеих сторон экрана, не смущаясь зеркальностью отображения. Все это выглядит наивно и заставляет пожалеть, что на переправе поменяли дизайнера. И то, что парижанке Натали Криньер прекрасно удалось на выставке Dior в том же музее (показать, как бунт художников плавно превращается в элегантные платьишки), здесь обернулось катастрофой. Титан, радикал, ниспровергатель превратился в опрятного буржуа, который балуется на досуге всем, что полагается многогранной личности.
Нет, это, конечно, все в нем было! И стало даже уже общим местом: противопоставление трепетного поэта и художника Шарля Эдуарда Жаннере (его настоящее имя) и Ле Корбюзье, бескомпромиссного догматика, мечтающего стереть с лица Земли исторические центры Парижа и Москвы. И конечно, ошибки (противоречия, сомнения) великого художника ничуть не менее показательны, чем его успехи. Да, и с профашистскими вишистами сотрудничал, и для Муссолини план Аддис-Абебы рисовал, и антисемитом бывал, и книжками брал реванш за непостроенное (кое-что слегка подтасовывая), и задолго до фотошопа был мастером ретуши. Но все это есть в прекрасных лекциях Жан-Луи Коэна (следующую он прочтет 5 октября в Музее архитектуры). А на выставке очевидно выпячен Жаннере, Корбюзье же приглушен и припрятан. Жаннере — это дорогой антиквариат, который так приятно собирать и созерцать, лежа на его же шезлонге. Недаром идея устроить эту выставку в Пушкинском музее исходит именно от ее спонсора, коллекционера Андрея Чеглакова и его фонда AVC Charity.
А с Корбюзье что делать — непонятно. Даже драма его взаимоотношений с СССР представлена на Волхонке как слияние в экстазе двух революционных начал. Хотя именно эта история во многом дает ответ на мучительный вопрос, почему у него дивные "жилые единицы", а у нас угрюмые "муравейники". Выставка, вероятно, хотела быть именно про это: про то, чем оно было вначале, в замысле, про того самого дьявола в деталях, который был методично истреблен советской цензурой. Да и не цензурой даже — стилем жизни, вкусами и нравами, климатом, в конце концов. Про то, как дышит в солнечном свете бетон монастыря Ля-Туррет; как филигранно выточены все детальки виллы Ла-Рош; как резвятся дети на крыше марсельского дома. И вот это тонко подмеченное им в России "отсутствие стремления к качеству". Но это опять-таки только в книжке.