Выставка архитектура
Крупнейший специалист по урбанистике, профессор Нью-Йоркского университета Жан-Луи Коэн и его ученик Паскаль Мори сделали очень подробную, умную и неоднозначную выставку великого архитектора Ле Корбюзье. Рассказывает ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
На вдумчивое посещение следует закладывать минимум два часа. У выставки нет смыслового центра. Нельзя считать ее и биографией в постройках, хотя специально для "Тайн творчества" студенты архитектурного института Барселоны построили несколько макетов, а крупнейшим проектам посвящены особые разделы. Очередную историю об архитектурной утопии модернизма и ее бесславном конце (или великолепном зените) вы здесь тоже не найдете. Это скорее набор ключей к мышлению Ле Корбюзье. И попытка вернуть его в стан художников из темного угла, в который загнали архитектора мыслители последних 30 лет.
Как и у других гениев архитектурного авангарда, у Ле Корбюзье репутация наивного рационалиста. Он был за всеобщее равенство перед квадратным метром, но равенства, как известно, не существует в природе, и каждый волен распоряжаться недвижимостью в самых разных целях, из которых желание ущемить соседа не на последнем месте. Ле Корбюзье проектировал "машины для жилья". Пытался справиться с зафиксированным Ортегой-и-Гассетом "восстанием масс" путем жесткого планирования спальных районов. Архитектура как этический выбор в пользу прозрачности, чистоты и света вместо грязи, бедности и неравенства: ту же Барселону Ле Корбюзье хотел превратить в нечто, по эскизам напоминающее Новый Арбат. Трущобы с проститутками и дешевыми кабаками, в которых находили забвение моряки, должны были уступить место небоскребам. За старый город современный турист должен благодарить лично генерала Франко. Победив левых в гражданской войне, Франко заставил городские власти отказаться от проекта. Страшно представить себе, как выглядела бы Барселона без вмешательства тирана. Но натяжкой выглядят и попытки накрепко связать Ле Корбюзье с мировой урбанистикой. То есть, грубо говоря, обвинить его в том, что мы живем в Южном Бутово, а не в имении Волконских. С тем же успехом можно сетовать на Генри Форда: из-за проклятого конвейера в Москве негде припарковаться. Да, безусловно, монотонная застройка социального жилья — не самый живописный вид на свете, но страшными такие районы делает политика, а не архитектура, принципы расселения, а не количество этажей. Может быть, поэтому в годы Второй мировой Ле Корбюзье не примкнул к Сопротивлению, как его кузен и соавтор Пьер Жаннере, а пытался работать с прогитлеровским правительством Виши. Из сотрудничества, к счастью для архитектора, ничего монументального не вышло. Иначе его позиции были бы не так крепки.
Коэн и Мори возвращают Ле Корбюзье человеческое измерение. Это чувствуется уже на уровне дизайна экспозиции. В Белом зале Пушкинского возведена массивная спираль, фальшстены располагаются причудливыми диагоналями, то обнажая, то скрывая эклектические колонны Клейна. Здесь очень много живописи. В противовес иррациональности кубизма Ле Корбюзье и Амеде Озанфан создают пуризм. Как ясно из названия, это очищенная версия авангардных поисков, в меру декоративная, сбалансированная и простая. Поздняя живопись Ле Корбюзье свободнее. В "Тотеме III" (1961) фрагменты архитектурной планировки и деталей, напоминающих анатомический атлас, венчаются условным абрисом женского лица. Чувство ужаса распада и дегуманизации было чуждо Ле Корбюзье: его живопись о том, из чего сделан человек, для которого он строит. Игривая скульптура по мотивам картин, вырезанная краснодеревщиком Жозефом Савина, напоминает самые легкомысленные творения Жоана Миро. А вот длинная витрина с ракушками, которые архитектор называл "объектами поэтического интереса". Из них вырастает роншанская капелла — главный аргумент в пользу Ле Корбюзье-художника, а не крестного отца спальных районов.
К концу жизни его авторитет в мире был непререкаем. Он был популярен по обе стороны железного занавеса. В некрологе Ле Корбюзье (он утонул в 1965 году) для журнала Life американский историк архитектуры Винсент Скалли сравнивал покойного с Микеланджело. "Они оба выражали человеческие эмоции в архитектурной форме, но Ле Корбюзье видел среду обитания человека в ее целостности",— писал Скалли. Для нас такого рода сравнения кажутся приветом из ушедшей навсегда эпохи, в которую идеи Ле Корбюзье подхватило новое поколение наивных рационалистов. Мы-то накрепко выучили, что лучше особняк в Тоскане, чем "двушка" в Черемушках. Выставка Коэна и Мори предлагает увидеть поэта в пионере функционального жилья и, может быть, разглядеть поэзию там, где мы есть, а не там, где хорошо.