Режим ожиданий

Неделю назад в Грозном отметили день города, который уже традиционно проводится в день рождения главы республики Рамзана Кадырова. Наш специальный корреспондент убедился, что жизнь чеченской столицы куда сложней и разнообразней показного веселья

Николай Ковальков

Как и в прошлом году, в Чечню приехали звезды мировой величины, но на этот раз обошлось без скандала. На большой сцене перед небоскребами "Грозный-сити" выступили британский актер и певец Крейг Дэвид и Жерар Депардье, сам Рамзан станцевал лезгинку с итальянкой Орнеллой Мути. Но все-таки не этим праздником для телекамер сегодня живет Грозный, разрушенный войной до основания, но стремительно отстроенный заново.

Этой осенью Грозный выглядит уже не таким грозным. Ходить с пистолетом становится не так, что ли, модно. Или людям просто надоело. И полиции стало вроде бы тоже меньше. Даже на лицах прохожих, кажется, почти не осталось тревоги. Только людей в мусульманской одежде теперь заметно больше.

От аэропорта до предгорных сел на дорогах висят растяжки, с которых на местного и приезжего триедино взирают Рамзан Кадыров, его отец Ахмат Хаджи и Владимир Путин. Но больше всего этих баннеров в самом Грозном — здесь портретами завешан каждый брандмауэр. Картинки сопровождаются неоновыми подписями: "Рамзан, спасибо за Грозный!".

Центр сияет чистотой, белизной стен, витринами кофеен. Прямой, как путь праведника, проспект Путина пересекает улицу Мира и незаметно переходит в проспект Кадырова. Там рядом с мечетью "Сердце Чечни", подсвеченной ярче, чем архитектурный подлинник — Голубая мечеть в Стамбуле, над городом возвышаются башни "Грозный-сити" — символ новой эпохи, мирной и безбедной. Таксисты с гордостью спрашивают, нравится ли мне город, и сами отвечают: "Спасибо Рамзану".

Исламизация

В одной из кофеен я встречаюсь с Асей. К началу 1990-х она только окончила школу, обе войны провела в Чечне. Официант приносит нам два IPAD — это меню. Я у людей на улицах ни одного планшетника не видел, а тут — меню. Ну ладно, значит, могут. Ася говорит про женщин: "Вы уже гуляли по городу? Видели наших девушек? Если бы вы знали, как мне печально видеть их, зашитых в эти платки и абаи до пола. Особенно молодых. Ты смотришь и видишь только черную одежду и можешь только гадать, какие они. Может быть, изумительные красавицы. Нет, я не против религии, но такого здесь никогда не было. Рамзану нравится, как одеваются женщины в Дубае, и он сказал, что здесь должно быть так же. И за какие-то год-два женщины Чечни превратились в тени. Он уже сам, кажется, не рад — говорит, что не это имел в виду. Но тогда что же? Я разведена, но я знаю множество девушек, прекрасных и умных, которые мне завидуют. Просто потому что никто не заставляет меня одеваться так, как хочет он или Рамзан, потому что я могу не носить платок. И все эти девушки с нетерпением ждут, когда они смогут снять свои абаи и надеть красивые платья или просто джинсы".

Рассказывают, два года назад на улицах Грозного шла настоящая охота на чеченок, одетых не по новому дресс-коду. Неизвестные на автомобилях с тонированными стеклами обстреливали их из пейнтбольных ружей краской. Говорят, Рамзан Кадыров тогда заявил, что людей этих не знает, но и осуждать такую расправу не может.

Новые мусульманско-вайнахские нормы одежды были введены и для мужчин. Согласно предписанию в день молитвы богобоязненному чеченцу приличествует ходить в специальной одежде (фиолетовые брюки и рубахи), и теперь молодых людей в мусульманский выходной трудно отличить друг от друга. Иногда сами чеченцы с иронией называют юношей в этих костюмах "пятничными мальчиками".

— У нас открыли центр решения семейных конфликтов,— продолжает Ася,— а это тоже противоречит обычаям. Никогда чеченская семья не выносила сор из избы. В этот центр приходит женщина и говорит — муж мой не приносит зарплату, а еще он меня вчера побил. Люди из этой комиссии идут к ним домой и совершают какой-то моральный суд. Спрашивают мужа, почему бил, выговаривают ему, убеждают. Они говорят женщине, мы твои защитники, звони, если что. Это как ювенальное правосудие в Европе: у ребенка есть номер телефона, куда он может позвонить, если его побьют родители, и потом родителей посадят в тюрьму или лишат родительских прав. Вот завтра они могли бы помириться, но теперь уже поздно — про их проблемы все узнали. А это уже разлад в семье. Это как написать заявление в милицию, какая уж тут любовь.

Чеченцы, традиционно исповедующие суфийский ислам, сильно скорректированный собственными обычаями, которые здесь древней и сильней религии, недоумевают, зачем Кадыров строит в республике исламское государство по образцу Саудовской Аравии? Распространенный ответ такой: на Западе Рамзана не любят. В России он пользуется поддержкой, но и тут любовь к нему не может быть вечной, поэтому он пытается стать своим на Востоке. Добиться этого не так и сложно — его отец был верующим, он сам носит много титулов — "хранитель Корана", "хранитель исламских реликвий", перенимает восточный образ жизни. Добиваясь поддержки арабских шейхов, он набирает силу и прикрывает тылы на случай разлада с Москвой.

Здесь действительно немало людей, которые искренне благодарны Рамзану, которых все устраивает. Все-таки Грозный, превращенный в руины за две войны, в течение каких-то пяти лет был целиком отстроен заново. Многие посетители кафе, где мы сидим, все детство провели в подвалах, спасаясь от бомбардировок. Здесь теперь не только мир, но и блеск современной жизни. Все ваххабиты, что были, или почти все, перебиты, посажены или вытеснены в соседние Дагестан и Ингушетию.

Но есть и те, кто думает совсем иначе. В Чечне продолжают похищать людей. Здесь сотни таких дел, и ни одно из них не раскрыто. И родственникам пропавших все эти лампочки и фонарики перед "Грозный-сити" не нужны. Им-то родных никто не возвращает.

Городские

И все-таки сказать, что Грозный живет только исламом и Рамзаном, будет неправильно. Здесь, конечно, нет ночных клубов в привычном понимании, но есть вполне бурная ночная жизнь. Если спрашивать у таксистов, где можно выпить пива, пятеро из шести ответят — нигде, сухой закон, президент не одобряет. Но это не так. В радиусе трех километров наберется с полдесятка заведений, где чеченцам открыто разливают осетинское пиво, а при некоторой сноровке можно раздобыть и водку. Выпивать не запрещено, но традиционно не поощряется. Сын не сядет пить с отцом и не покажется ему на глаза в нетрезвом виде — это неуважение. А из-за религиозного запрета на алкоголь употребляющих здесь действительно мало. Так что низкая концентрация питейных заведений, вероятно, невысоким спросом и обусловлена.

Но те, кто пьет, делают это, так сказать, умеючи и от души. В основном это мужчины за 30, интеллигентные, сомневающиеся. Разговор раз за разом соскальзывает в темные воды политики. Говорят громко, по сторонам не озираясь, хотя по соседству за бараньим шашлыком — "пистолетом" — сиживает и ОМОН. Но и критика власти дальше надоевших портретов отцов нации не идет. Хотя за столом почти все безработные. Одни по обстоятельствам — работать кроме администрации и полиции по-прежнему негде, другие по убеждениям — журналисту осточертело каждый день рассказывать о сверхплановой сдаче строительных объектов. Из тех, кто занялся в Чечне бизнесом, не закрыли свое дело единицы — неподъемны налоги. Про неофициальные поборы ходят завораживающие легенды: новый аэропорт, по слухам, построен на деньги полицейских, которых на "благое дело" принуждали возвращать часть зарплаты.

Но за кружкой пива все это забывается, всему находится изящное оправдание. Кажется, даже алкоголь не спасает от магического действия портретов и лозунгов. После закрытия одной шашлычной едут в другую. Бар-хоппинг. В машине слушают душевного Магомаева и патриотичного Бекхана Барахоева. У ингушского последователя Цоя есть песня на чеченском языке.

Когда Грозный засыпает, в тишине проспектов и площадей можно услышать странные звуки — не то рев, не то лай. Это африканский лев, расквартированный в "Специализированной роте по обеспечению безопасного и беспрепятственного проезда машин УГИБДД". Наутро после долгих переговоров с начальством дежурный на КПП сообщает, что посмотреть на льва никак нельзя — не положено. Зато предлагает обратиться в Пенсионный фонд, у них тоже есть клетка со львом.

Историк

Чеченцы много говорят об истории. О событиях кавказской войны вспоминают чаще, чем в нынешней Москве про брежневский застой. На кабине грузовика я видел большую наклейку с изображением абрека Зелимхана, как граффити Че Гевары в столичной подворотне. Но вот именно с чеченской историей здесь все время творится что-то неладное. Я встречаюсь с бывшим преподавателем. Он рассказывает, что в республике уже четыре года как в школах отменили уроки истории Чечни. Не указом, а устным распоряжением. В высшей школе на профильном курсе три десятка лекций за весь учебный год. Что за это время можно узнать?

— Я читал с древности до современности, — рассказывает историк,— но до современности старался не доходить. Есть вещи, которые просто нельзя рассказывать студентам. Я знаю, где я живу. Если им сказать, как в марте 1877 года здесь вешали руководителей чеченского восстания, они могут развернуться на 180 градусов и вот эти все портреты обратно понести. Нельзя. Я говорил так, чтобы они не забывали, кто они, но старался этот градус не повышать. Потом пусть узнают всю правду. Ведь здесь 200 лет ничего не меняется. Клянусь, я читаю про кавказскую войну от Ермолова: один выстрел с вашего села — все село будет сожжено. Сейчас, во вторую войну: один выстрел с вашего села — село будет обстреляно. Ничего не поменялось. Поймайте тех, кто вам неугоден, но не плодите себе врагов, не делайте из нас врагов. Мне нет и 40, а у меня дважды с землей сровняли дом. Я его дважды отстраивал с нуля. У нас ни одного поколения не было, которое жило бы без войны. Поэтому мы все очень спешим завести семью, дом построить, потому что у нас нет уверенности, что завтра нас снова не будут бомбить. Чтобы этого не произошло, каждое слово нужно взвесить, прежде чем вслух сказать, особенно детям.

Педагог выворачивает карманы — в одном таблетки от сердца, в другом "Визин", чтобы наутро после выпитого его не выдали глаза. Он пережил сердечный приступ, говорит, что теперь о количестве убитых и раненых (неважно, где) не может читать даже в сухой сводке бегущей строки по телевизору.

— Москва здесь, похоже, ставит социальный эксперимент,— продолжает историк,— не знаю, северокорейский какой-то по стилю. Здесь насаждается вроде как ислам. А как вы думаете, Москве это вообще нужно? Они действительно хотят здесь исламскую республику сделать? Вы слышали про "метод от противного"? То есть закормить всех исламом, чтобы от него уже тошно стало. От первого портрета при въезде в Чечню до последнего при выезде — ваше отношение к нарисованным лицам точно поменяется. А отмена истории в школе? Вы вдумайтесь, только два раза — в 1967 и 1972 годах были попытки написать очерки о Чечне. А написанной истории Чечни до сих пор нет. У всех республик есть, у нас нет. Вообще. Я занимаюсь средневековьем. Но неофициальная установка идет — не заниматься даже им.

Говоря об истории или даже просто о прошлом своей семьи, чеченцы обязательно вспоминают депортацию в Казахстан в 1944 году. Для этого есть устоявшиеся формулировки — "до выселения", "после выселения". За одним столом могут сидеть мужчины, один из которых скажет: "И правильно выселяли", а другой: "Правильно, что немцам помогали". Вся история Чечни, говорит мой собеседник, состоит из таких противоречий.

— Видели памятник Дружбе народов на площади Минутка? Один из героев — Асламбек Шерипов, он погиб в борьбе за советскую власть. А его брат Меирбек в декабре 1944 года был убит за антисоветское восстание. Вот это история Чечни. Абрек Зелимхан убивал царских чиновников, а его сын Умар-Али Зелимханов был начальником Веденского РО НКВД. Вот это история Чечни.

Кирово

В 10 минутах езды от проспекта Путина есть поселок Кирово. Это тоже часть Грозного. Несколько рядов низеньких обветшалых домиков за проржавевшими прутьями оград с советским еще орнаментом. Никаких признаков новой безбедной жизни здесь не видно даже с фасада — дома разваливаются, дороги нет, на весь поселок один ларек с продуктами, от забора к забору гуляет исхудавшая корова. К русскому с фотоаппаратом сразу подходят пожилые женщины и начинают жаловаться: живут в жалких катухах (сараях), компенсации в 300 тысяч за сгоревшие в войну дома не хватило даже на ремонт. А главное, почти все в этом поселке больны.

— Почему к нам не едет Рамзан Ахматович со своими строителями? — возмущается 70-летняя чеченка,— где его знаменитые врачи? Здесь вся работа была только на нефтепереработке да на железной дороге. И в 40 лет здоровых уже нет. А теперь мы никому не нужны. Жил целитель в конце улицы, но он по другим хворям.

Из калитки, услышав шум, боязливо выглядывает соседка. Спрашивает, есть ли разрешение на фотосъемку. Нет, ей-то все равно, это для нашей же безопасности.

Если забраться на горку, из Кирово видны сияющие башни "Грозный-сити". Но старикам в горку уже не подняться.

...Прощаясь со мной в том кафе с меню на планшетниках, Ася расплакалась, хотя мы были знакомы меньше получаса.

— Вы знаете, мы как недоигравшие дети. Мы все ждем, что все вернется — прошлое, юность. У меня в школе было очень много друзей — чеченцев и русских, мальчиков и девочек. В 1990-е многие чеченцы уехали, уехали все русские. Кто не успел — погиб. Я их очень любила и ждала. Я думала, что это какой-то дурной сон — кончится война и они вернутся. Не вернулись. Началась вторая война. Я ждала, что кончится она и тогда обязательно вернутся. И вот теперь я точно знаю, что никогда уже их не увижу. И все же жду. Здесь больше 20 лет не столько живут, сколько ждут. Ждут спокойствия, ждут друзей, ждут возвращения исчезнувших родственников, ждут, когда нас перестанут обирать до последней копейки, ждут работы, ждут, когда можно будет нормально одеваться, ждут, когда все это, наконец, закончится. Потом смотришь — жизнь прошла, а ты так и не дождался. И жить-то по-настоящему даже не начинал.