Премьера опера
В Большом театре прошла премьера "Травиаты" Верди. Одну из самых знаменитых опер на свете, не шедшую в Большом более десяти лет, поставила американка Франческа Замбелло, работающая на главной московской сцене уже в третий раз (ее постановки "Турандот" и "Огненного ангела" до сих пор в репертуаре Большого). Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Конечно, для сколько-нибудь серьезного оперного театра, да еще репертуарного, не иметь своей "Травиаты" странно и несолидно. Теперь она в Большом есть, можно поставить галочку. Еще одну галочку с облегчением можно нарисовать в графе "музыкальное качество". Большой принципиально решил обойтись без приглашения заграничных вокалистов, подобрав на два состава исключительно отечественных певцов, а Виолетт найдя даже три. Правда, прима в этом списке, Альбина Шагимуратова, заболела, и премьеру пела юная Венера Гимадиева. На Новой сцене, когда она пела Шемаханскую царицу в "Золотом петушке", ее голос казался более хрупким, но тут звучал прекрасно — и объемно, и легко, и технично. В смысле игры ей тоже дали себя показать, и если горделивая поза великолепной куртизанки ей вначале давалась не очень, то непосредственность чувства, уязвимость и отчаяние были сыграны трогательно, от души и без лицедейства. С двумя Жермонами, отцом и сыном, получилось менее однозначно: вроде и справились, все хорошо, но не без потерь. Алексей Долгов (Альфред) пел некогда эту же партию в музтеатре Станиславского, но теперь все равно как будто бы чувствовал себя не в своей тарелке — держался нервно, играл порывисто, пел неровно и иногда с досадно некрасивым звуком. Жермон-старший у Василия Ладюка — другая крайность. Тут уж все ровно, все четко, но как-то бесстильно, сухо и с подмороженным эмоциональным фоном. Дирижер-постановщик Лоран Кампеллоне задает певцам не всегда идеально удобные для них темпы, но в целом как дирижерская работа эта "Травиата" тоже существенное приобретение: сделана умно, ярко, интересно, и даже самые заигранные эпизоды прочувствованы заново.
Теперь как будто бы черед еще одной галочки. Понятно, что, ставя на исторической сцене "Травиату", театр хотел получить большое роскошное зрелище. Причем по возможности строго традиционалистское — это уже не такой очевидный ход мысли, но если вспомнить, сколько помоев досталось Большому в прошлом сезоне после открытия основной сцены, после "Руслана и Людмилы" и даже после возобновленного "Золотого петушка", то и его можно хотя бы понять. Тем более что люди с фобиями на предмет современной оперной режиссуры действительно страшно этой "Травиате" рады: ну наконец-то нормальный спектакль, ну наконец-то все как у Верди.
На самом деле, если на то пошло, не совсем как у Верди: Франческа Замбелло переносит действие куда-то в 1900-е годы, на балу у Флоры вместо ряженых испанок появляются красотки кабаре, танцующие канкан, а посыльный с письмом от Виолетты приезжает к Альфреду на велосипеде. Но проблема этого спектакля не в каких бы то ни было хронологических причудах, а в том, что он при всем своем костюмном великолепии и грандиозной сценографии (местами довольно простодушно цитирующей в открытую визуальный ряд "Травиаты" Франко Дзеффирелли, да и то, как решено начало спектакля, взято оттуда же: героиня под увертюру лежит в больничной койке, а потом вскакивает — и флэшбеком начинается праздник первого акта) выглядит на диво поверхностным. Все очень буквально: в арии Виолетты из первого акта Альфред должен вступать из-за сцены, но тут ему открывают дверь, он послушно входит, докладывает положенное, уходит, дверь закрывается, а потом все то же самое еще раз. Когда в финальном акте главная героиня прислушивается к карнавальному шуму на улице, режиссер для наглядности выводит на сцену цветасто одетых дам из миманса, бестолково бегающих вокруг больной: ну неужели бы мы иначе не почувствовали остроту ситуации, честное слово? А во втором акте на сцене появляются две борзые (настоящие), клетка со стайкой голубей (живых), да еще экипаж с лошадью, тоже всамделишней, два раза проезжает на заднем плане. Зал счастлив выше всякой меры: материки могут столкнуться, небо может упасть на землю, но любовь публики к выходу живых скотинок на оперную сцену вечна и неизбывна. О самой Виолетте, о характере Альфреда, вообще-то довольно противоречивом, или там о природе чувств Жермона-старшего, вообще-то разрушающего две жизни под тем предлогом, что иначе, мол, у дочки помолвка не срастется,— все эти милые детали не сообщают, ясное дело, ничего, хотя даже в самых богатых, самых красивых и самых традиционных постановках подобными вопросами интересоваться, кажется, никто не запрещал.