Человеческий изверг

Никите Сергеевичу Хрущеву в доме моем живется, я полагаю, не так плохо. Трехлетняя Софья относится к Никите Сергеевичу теплее, чем к двум отлитым из олова коллегам Ильичам, Владимиру и Леониду. Все дело, видимо, в ботинке, который дорогой Никита Сергеевич держит в руке, готовясь стучать им по трибуне ООН. Но трибуны ООН, даже игрушечной, у меня в доме не водится. Поэтому генсека кормят фрикадельками и клубникой среди ночи, он танцует со сказочными принцессами и колдуньями, порой живет в сказочном домике, порой читает хорошие детские книжки. Из всех фигурок вождей, купленных как-то мной в переходе на Тверской, Хрущев самый симпатичный — недаром Софья его приметила на полке и теперь дружит с ним как умеет.

А я не могу на него смотреть. Я тоже как-то к нему отношусь, даже, наверное, и понимаю, и интересуюсь, читаю о нем и его самого тоже — те самые расшифрованные магнитофонные пленки, которые он в поздних 1960-х прятал от охраны. На Сталина смотреть — сколько угодно. К Иосифу Виссарионовичу относиться несложно. Испуганный грузинский интеллигент, всю жизнь боровшийся с тем, что созданная им махина разваливалась на ходу ежеминутно. А он был упрям, как грузин и даже как русский, и ответственен, и в душе робок. Но Ильич показал, как делается политика — всякий раз страна огромная взбрыкивала, а он давил, давил, как учили, боялся всех этих непонятных Молотовых, Каменевых, Бухариных, Радеков, Пятаковых, не спал по ночам — святая Нино, куда меня занесло, в какой Кремль? — входил во вкус, убивал их и еще сотни таких же, пил неотравленное вино, принимал приветствия пионеров, смотрел в Сочи на море и сосны, бесконечно читал и писал. Нет у вас другого отца, все сам, все всегда один.

Многие так могут. Стать тираном — более чем просто, все мы тираны и убийцы в душе. Но нам везет, нас не пускают к ночной зеленой лампе в Кремле, и она нам душу не выжгла. Наверное, мы другие. Поэтому нас неизбежно простят, а вот Иосифу Виссарионовичу, как и Владимиру Ильичу, можно, допустимо говорить только "Бог простит". Никита Сергеевич — другой. И Ленин, и Сталин, и тем более бровастый, которого нынче даже любят всей душой,— безнадежно чужие покойники. А этот — я его ненавижу всем естеством, как можно ненавидеть только своего.

Я не могу на него смотреть. Нет, не потому, что он все мог и почти ничего не сделал: ничего он не мог, этот хохол, со своим волюнтаризмом. Даже слово это испачкал! А ведь кильский социолог Фердинанд Теннис придумал это слово не для того, чтобы описывать, например, "рязанское чудо". Знаете, как этот волюнтаризм выглядел? Это не смешно. В 1957 году Никите Сергеевичу не понравилось, что заготовка мяса не может расти более чем на 20% в год — он верил в советский народ и его энтузиазм, и вот рязанский обком придумал резать всю скотину, какая ни есть, и увеличил заготовку этого самого мяса (а в серой Москве в это время и за картошкой стояли очереди) в 3,8 раза, и получила Рязанская область орден Ленина и еще какие-то ордена, а зимой 1959 года очнулась — а что же делать дальше, как жить? И не оправилась от испуга от содеянного, в общем-то, и по сей день.

Если бы только скотину под нож. О Новочеркасске все давно уже сказано до меня, о Венгрии что и говорить. Хрущев такой же убийца и насильник, как его учитель Сталин. Моя семья живет в квартире, из которой в 1937 году в Коммунарку вывезли тихого несемейного латыша, какого-то чиновника, курировавшего театры: кто подписывал приговоры "тройки" в Москве, тихий шурин Сталина Реденс и такой же невидный зампрокурора Маслов? И Вы тоже, Никита Сергеевич. Не потому ли, когда честный служака из МВД накануне XX съезда принес вам полную, исчерпывающую статистику "большого террора" — вы испугались большой правды и послали Анастаса Микояна критиковать вперед себя "Краткий курс истории ВКП (б)" и освещение Октябрьской революции в кинематографе — как отреагируют на небольшую оттепель, не разорвут? И этой статистики Вы, Никита Сергеевич, никогда вслух не произнесете, даже своему магнитофону.

Боялись? Да кто ж не боялся бы, я уже говорил: Сталина, скорее всего, сделал Сталиным собственный страх и растерянность — что ж удивительного в том, что страх Сталина сделал с забавным хохлом из Курской губернии. Да и не только Сталина. Как можно было не испугаться под Киевом летом 1941 года, под Харьковом весной 1942 года — сотни тысяч, многие сотни тысяч там остались потому, что вы все, а не только маршал Тимошенко, боялись танков Клейста больше, чем этих, безгласных, но побоявшихся все же меньше Вас. Никакой из Вас, Никита Сергеевич, был полководец, зря в Карибский кризис хорохорились, зря резали надвое Берлин своей стеной: ничего Вы не выиграли бы. И не выиграли, и Америку не догнали, и не перегнали, и не закопали. Ваш сын, знаете ли, уехал туда. Я — не уехал. Иногда жалею.

Ничего-то у Вас не выходило, как Вы ни пытались делать вид, что "это все я, я", что это все работает, что нынешнее поколение увидит этот Ваш коммунизм. Все вранье. Даже Гагарина в космос отправили, по существу, не Вы — английский шпион Берия, которого Вы расстреляли, спасал Сталина от очередного краха, вот придумал, как согнать головастых делать ракеты, чтобы было чем отвечать американцам и англичанам. На отходах этого безумного производства и верхом на Королеве Вы и решили скататься в космос, к звездной кукурузе, к небесам, где Бога не видели. И катались на двоюродном брате ракеты "Сатана" — за счет тех, кого заставляли жить так, как Вам вздумается. И разорили еще десятки миллионов, и дети ходили в обносках по морозу в школы, и мужчины пили мертвую и били женщин, и Вы это знали, и Вам на это было плевать. Вы хотели всем доказать силой, что и во всем мире будет все по щучьему веленью. А кто не согласен — тех бульдозером по картине или даже танком по плакату.

И не могло бы быть иначе. Никита Сергеевич Хрущев --лидер КПСС и, следовательно, один из величайших преступников в истории страны, насильник, грабитель и вор, подонок рода человеческого. Но почему в отношении всех таких же, как он, в этом коммунистическом пантеоне я не испытываю никаких сильных чувств — а этого ненавижу? Какой он мне — свой? Что с того, что он проклял Сталина и выкинул его из Мавзолея? Сталин — и я в этом уверен — не настолько уж более выдающийся негодяй, чем Хрущев и Брежнев, ему всего лишь досталось значимо больше убивать. Велика ли заслуга — опрокинуть в пыль подобного себе, да еще и в конъюнктурных целях, в борьбе за авторитарную и бесчеловечную власть?

Я нахожу только одно объяснение: это пресловутый "волюнтаризм", в оригинальном значении — философское учение, признающее тождественность воли и реальности, предполагающее, что волевой акт и есть акт творения. Первым это предположил блаженный Августин. Политбюро ЦК КПСС просто не знало, что волюнтаризм, произвольность, не есть точный синоним "самодурства". Впрочем, оно вообще мало что знало, кроме своей библии ненормальных, истмата с диаматом.

Вы, Никита Сергеевич, в 1956 году не потеряли бы ничего для себя лично, если бы отказались от этого доклада о культе личности незначимо кого. Но да, я не представляю себе, как можно было решиться на это без того, чтобы не понимать суть проблемы: сталинский СССР был царством детерминизма, заданности, неизбежности — и всеобщего страха перед этой заданностью. И именно потому он был столь нечеловечески страшен даже подчиненному ему полностью Сталину: можно ли не бояться мира, в котором никто ничего изменить по существу не может? И именно потому нужно было кому-то вспомнить, что человек наделен, как и христианский Творец, индивидуальной волей. И сказать всему этому миру "нет, так не будет, так не должно быть, не хочу!".

Один раз вспомнить: в должное время, в должном месте. Это, должно быть, действительно было непросто. Не с ботинком Вас, Никита Сергеевич, изображать, а с папкой, в которой этот неважный, полуправдивый, компромиссный доклад XX съезду. Папка была раскрыта, текст зачитан. Если бы Вы этого не сделали, я думаю, не было бы мира вообще. Он был бы взорван атомной целесообразностью и заданностью еще в ранних 1960-х. Во всяком случае, никакой России я в таком мире рассмотреть не могу, да и себя тоже. Но дело даже не в этом. Если бы даже это ничего не изменило — это нужно было бы читать, веря, что сначала было слово. Вы — прочитали.

Поэтому и не могу я на Вас смотреть, но выбор трехлетней Софьи — одобряю. Из этих всех Хрущев — единственный, с кем можно читать детские книжки.

Выставка "Хрущев. Советский лидер. Взгляд со стороны" пройдет в Государственном историческом музее с 24 октября до 13 декабря