"Разбогатев, дальнобойщики вели бы себя так же"

Вышла на экраны "Пока ночь не разлучит" Бориса Хлебникова — комедия положений о сытых людях

Топ-менеджеры, деятели шоу-бизнеса и прочие гламурные персонажи сидят в одном из самых дорогих заведений Москвы, болтают о пустяках, глупо шутят, вкусно едят, а под конец с остервенением дерутся друг с другом. Фильм создан на основе разговоров посетителей ресторана "Пушкинъ", подслушанных журналистами "Большого города". В ролях: Алена Долецкая, Алиса Хазанова, Сергей Шнуров, Василий Уткин, Анна Михалкова, Авдотья Смирнова, Василий Бархатов, Оксана Фандера, Любовь Толкалина, Александр Робак и другие. Пафосные и бессмысленные, их персонажи вызовут у одних чувство зависти, у других — отвращение. И это наша элита? Впрочем, Борис Хлебников считает иначе. Он не осуждает своих героев, пытается их понять, а местами даже любуется.

— От фильма остается ощущение двусмысленности. С одной стороны, вы явно потешаетесь над гламуром. Но все-таки не зло, без классовой ненависти. Порой и с любовью.

— Когда мы делали картину, напрашивалась простая схема: есть обездоленные казахи, работающие на кухне, и есть сытые москвичи за столиками. Значит, надо снимать критику богатства, сатиру. Но этого я и не хотел. Нет, это не сатира, это фильм в первую очередь о Москве. А поскольку я коренной москвич, то во многом и обо мне тоже. На премьере в Питере нас спрашивали, можно ли такой фильм снять о них. Шнуров сказал: нет, невозможно. Питер — нормальный ансамблевый город, а Москва — это уже мегаполис. Разрушь в центре Питера четыре старых здания, поставь четыре небоскреба, и города не будет. А Москву можно взрывать, ломать, крушить, ставить что угодно, и образ города от этого не сильно изменится. Он всегда был такой: дико аляповатый. Знаете знаменитый особняк Морозова, совершенно безумный? Когда его проектировали, Морозов сказал архитектору: валяй во всех стилях. Москва в этом смысле неубиваемая, город-сорняк. Он уже давно принадлежит не москвичам, а людям, которые приезжают и бесконечно взрывают его изнутри. Я это говорю со знаком плюс, мне это нравится. Люди-сорняки, смешные, местами глупые и жадные — они у меня вызывают симпатию.

— Но ведь то же самое можно сказать и со знаком минус: город отдан на разграбление, эти люди — завоеватели.

— Чем быстрее нас завоюют, тем лучше. Москва станет менее фашистской, более терпимой и перестанет принадлежать кому-либо. Как любой мегаполис, как Нью-Йорк, как Лондон, как Париж. Нет уже парижан, нет лондонцев, а уж тем более ньюйоркцев. Это огромная каша из людей. И в целом счастливых.

— А что хорошего, если город зарастет сорняком? Смотрите, кто у вас сидит в ресторане: люди, которые жульническим способом хотят зарегистрировать фирму, какие-то явные бандиты, истеричная жена нового русского... Ни одного положительного персонажа.

— Вы читали "Хаджи Мурата"? Там ключевой образ — сорняк. Энергичный, неубиваемый. Да, сорняк, но очень живучий, жизнеспособный. Это и вызывает симпатию. Ну хорошо, любопытство. Да, они отрицательные, но зарождающийся капитализм — всегда уродство и дикость.

— Процесс как-то подзатянулся. Наш капитализм зарождается уже больше 20 лет. Мы все еще Дикий Запад?

— Если б у них не кончилось золото, это продолжалось бы еще много лет. Дикий Запад продолжается ровно столько, насколько хватает золота. Им повезло, что золото кончилось. А у нас нефти еще до фига, наш Дикий Запад будет существовать, пока все не выкачают. Все, что происходит с нашим государством,— чистая экономика: ну, значит невыгодно сейчас делать честный бизнес, невыгодно работать, невыгодно сельским хозяйством, например, заниматься.

— И что со всем этим делать? Терпеть? Восхищаться? Снимать об этом кино?

— А тут каждый решает сам. Можно терпеть, можно сопротивляться. Знаете, у меня был страшный энтузиазм по поводу белоленточного движения, я ходил на все демонстрации. Но сильно разочаровали лидеры, это настолько мелкие, плохо шутящие и необаятельные люди...

— По сравнению с вашими персонажами они просто гиганты мысли. То-то там у вас в ресторане море обаяния и шарма. Смотреть страшно... Кстати, вряд ли кто-то из них мог бы оказаться на Болотной. Или я ошибаюсь?

— Ну почему. Хипстеры могли бы. Вот эти модные рекрутеры с ноутбуком тоже. Запросто там могли бы быть героини Оксаны Фандеры и Любови Толкалиной. Пошли бы выгулять свои шубки. Я много видел таких на митингах. А вот казахов не могло быть. И Шнур тоже бы не пошел.

— Ну, Шнур вообще ярый противник всего этого.

— И я его понимаю. У него очень четкая, обоснованная позиция. Он за протестами видит в основном лицемерие... Не исключено, что он прав. Мне немного жаль, что мы начали делать фильм до того, как все началось. Можно было вставить много комического. Толкалина и Фандера начали бы говорить о мужьях, а потом перешли бы на белые ленточки или что-нибудь в таком духе... Помню, как на "Дожде" какая-то женщина с гордостью рассказывала, что в кафе пересела за соседний столик от людей, которые против оппозиции. Вот так вот взяла и пересела. Этот накал революционного поступка, он абсолютно комический.

— Вы заметили, что революционная деятельность происходит чаще всего в кафе, причем в дорогих?

— Так я об этом и говорю, тут много комического заложено. В "Жан-Жак" ворвался ОМОН — это уже комедия. Вот все говорят: закручивают гайки, цензура. Но если в сталинское время это говорили шепотом и страшно боялись, то сейчас всем дико смешно. Любое правительственное решение вызывает хохот, причем у всех слоев населения: у интеллигентов, рабочих, служащих — у кого угодно. Очень странное ощущение, абсолютно новое, в советское время такого не было. Все со смехом относятся к государству. Вся политика — сплошной анекдот. Нас вроде как пугают, а все — ха-ха-ха! Но знаете, я уже давно ни к чему происходящему серьезно и с симпатией не относился. И вот иду гулять с детьми в парк Горького. Вижу замечательный парк. Он действительно сделан для детей, для подростков, чтобы они были, ну, какими-то хорошими, что ли. Весело, с огромным вкусом. И у меня Сергей Капков, который это устроил, моментально начинает вызывать теплое чувство. Я готов ему поверить. Это я к тому, что механизм возврата доверия очень быстрый. Как только что-то начнет происходить, сразу вернется доверие, цинизм и смешки уйдут. А с другой стороны, грустно, что такая простая вещь, как хороший парк, вдруг начинает вызывать доброе отношение к чиновникам, значит, ничего хорошего больше не происходит.

— Ваш фильм окрестили энциклопедией московского гламура. А откуда он вообще взялся, этот гламур?

— Мы сейчас начали делать новое кино о дальнобойщиках. Естественно, я стал изучать среду, общался с людьми. И из разговоров с ними понял одну важную вещь: все они — дальнобойщики, повара, кто угодно — и те, кто сидит за столиками, взаимозаменяемы. При всей своей ненависти к богатым, если б они вдруг разбогатели, они бы делали то же самое. Они, собственно, только этого и хотят. Те, кого я показал в фильме,— элита первого поколения. Она не может себя иначе вести. Кстати, про поколение. Хорошо помню 1989-й, мой последний год в школе. У всех, начиная с учеников и кончая учителями и директором школы, было четкое ощущение, что надо зарабатывать деньги. Мы были как стукнутые по голове в этом смысле. Зарабатывать, и абсолютно наплевать, каким образом. Торговля и зарабатывание денег — это какое-то великое счастье. Растерянность моя и моих одноклассников по поводу того, что такое хорошо, а что такое плохо и существуют ли вообще эти понятия, была просто колоссальной. Вот откуда все то, что происходит сейчас. Те, кто сидит в ресторане, по сути, выпускники 1989 года. И Шнур, и Фандера, и Робак — все это растерянные люди 1989 года выпуска.

— Какая-то в этом есть безысходность. Значит, Россия обречена именно на такую элиту?

— Временно, да, обречена. Но не вечно же мы будем в активном возрасте. Тут вот в чем тонкость: мы все советские люди по своему воспитанию, а что такое бизнес для советского человека? Это нечто плохое по определению, всегда какая-то наколка, кидалово. Я вхожу в бизнес, значит, я могу заниматься грязными делами, могу работать по схеме — взятки, откаты и все такое. Это как бы включено в правила. Уж коли я этим занимаюсь, то иначе и быть не может. Но вот со мной работают в команде совсем молодые ребята. И я вижу, насколько их отношение от нашего отличается. Для них бизнес, деньги — это совсем другая вещь. И даже чувствуется брезгливость к нашему поколению — к людям, живущим на откатах, к этим бывшим комсомольским работникам. Брезгливость колоссальная. Им очень хочется все делать по-честному. Другой вопрос, что они в какой-то момент напарываются на сопротивление системы и ломаются, но изначально их отношение сильно отличается в лучшую сторону. Это поколение вызывает у меня огромную симпатию и надежды, они и правда совсем другие. Когда-нибудь они станут элитой.

Беседовал Ян Шенкман