Слова и протест
В прошедшем году в публичное пространство, на улицы, площади, в социальные сети, вышло слово трех разных видов. Первый вид — остроумное слово, от сатир "Гражданина поэта" до изящнейших парадоксов вроде лозунга "Вы нас даже не представляете" (придуманного поэтом Павлом Арсеньевым). Остроумные плакаты, хотя и приносились на городские площади, в толпу из десятков тысяч человек, предполагали, что все вокруг — свои, с общим чувством смешного и с общим выбором мишеней для смеха. Даже и вынужденно немая прогулка писателей была остроумным жестом, адресованным читателям этих писателей — т.е. кругу хоть и широкому, но принципиально ограниченному. Второй вид — прямое, ясное, взволнованное слово, обращенное уже не к своему кругу, а к чему-то хорошему и разумному в каждом человеке. Фактически аудитория такого слова может быть крохотной, но никакой заведомой границы у нее нет. Такими были лекции на бульварах — недвусмысленные и общепонятные, как всякое просветительское высказывание, такой была исполненная в автозаке группой "Аркадий Коц" песня "Стены рухнут", почти мелодраматическая в своем обращении к лучшим чувствам слушателей и слушательниц. И наконец, третий вид — слово, понятное абсолютно всем, но по-своему и заново проводящее границы внутри этих всех, возбуждающее в одних лучшие, а в других худшие чувства. Таким — с непредсказуемыми последствиями — словом был рефрен панк-молебна "Богородица, Путина прогони!". По первым двум видам слова, как по линиям на графике, можно, наверное, следить за умонастроениями, узнавать, чего сейчас в воздухе больше — уютной веселости или энтузиазма. А за третьим видом следить невозможно — слово с непредсказуемыми последствиями и само появляется тоже непредсказуемо.
Борис Куприянов
Главной интеллигентской темой проходящего года, кроме протестов или даже в паре с протестами, была коллаборация. Проще говоря, везде — и прилюдно, на круглых столах, и частным образом, на кухнях,— обсуждалось: до какой степени недовольная интеллигенция может сотрудничать с властью. Где проходит граница между работой в госструктурах на благо общества и сотрудничеством с режимом на благо себе? Четких ответов на эти вопросы, как выяснилось, получить невозможно. Но, оказывается, возможно действовать так, что сама эта дискуссия оказывается неактуальной.
Борис Куприянов — один из основателей проекта "Фаланстер": лучшего в Москве книжного магазина. "Фаланстер" вырос из анархистской коммуны, и убеждения Куприянова с тех пор поменялись не сильно. Но это не мешает ему работать для олигархов и сотрудничать с московским правительством. Что, в свою очередь, никак не означает, что он этим убеждениям изменил.
Делая книжные проекты хоть с коммерческими воротилами, хоть с чиновниками, Куприянов ни на йоту не изменяет своему отношению к книге "принципиально не как к товару", а как к проводнику идей. А к книжному магазину или к библиотеке (для московского правительства он занимается программой обновления городских библиотек) — как к "дискуссионному пространству, где представлены практически все литературные направления и школы интеллектуальной мысли — чтобы спорили сначала книги, а только потом уже люди". Верность такой "идеологии книги" исключает возможность оказаться в положении используемого — что капиталистами, что режимом. А это, в принципе, самое главное.
Закрытие "О.Г.И."
В самом начале лета перестал работать московский клуб "Проект О.Г.И.", бывший в начале 2000-х одним из самых важных "идеологических" мест в Москве. Его закрытие во многом знаменует конец советского феномена всепобеждающего разговора. Основанный детьми диссидентов, "О.Г.И.", в принципе, был репликой советской интеллигентской кухни в отсутствие советской власти.
Восприняв эту кухонную стилистику — разговоры о важном, плюс выпивание, плюс песни и пляски,— "О.Г.И." обеспечил преемственность поколений московской богемы. Кстати, для большинства иностранцев, которые туда приходили, самым сильным впечатлением оказывалось невероятное смешение возрастов. Это было не просто место мирного сосуществования отцов и детей — это было место, где они (в отличие от того, что часто происходит в домашней жизни) участвовали в непрерывном интересном для тех и других и вообще для всех разговоре.
В последние годы "О.Г.И." уже практически пустовал — и этот спад популярности связан даже не с тем, что от него отошли самые харизматичные из его создателей, и не с тем, что конкуренция стала совсем уж бешеной. Причина в том, что разговор как процесс стал для нас куда менее важен. Сначала — из-за удушливого опыта "стабильности", отбившего охоту к любой рефлексии, потом — из-за триумфа социальных сетей, "всосавших" все возможности для высказывания. В качестве самоутешения можно сказать, что сегодня мы приблизились к цивилизованным странам с их торжеством small talk — ненапряжно-увлекательного разговора о пустяках. А для такого, надо признаться, антураж "О.Г.И." совсем не подходит. Так что хватит, поговорили.
Эдуард Лимонов
Вышедшая в начале декабря биография семидесятилетнего Эдуарда Лимонова, написанная французским писателем Эммануэлем Каррером, стала самой обсуждаемой книгой конца года. И дело здесь, конечно, не в художественных достоинствах текста, а в фигуре героя.
Лимонов — пример удивительного литературного долгожительства, причем это долгожительство не писателя, а персонажа. Приняв когда-то участие в боевых действиях в Сербии, отсидев потом по обвинению в хранении оружия в Лефортово и сейчас, взяв на себя роль разоблачителя антипутинской оппозиции с еще более антипутинских позиций, он для большинства из нас остается в первую очередь Эдичкой, персонажем его ранних и лучших книг.
Энергетика персонажа оказалась сильнее энергии "креативного класса", растраченной менее чем за год. Лимонов, при всей карикатурности его высказываний, чуть ли не единственный деятель культуры, "политический" голос которого — такой, какой он есть,— остается слышным на протяжении двух десятков лет. Да, его можно ненавидеть и можно даже пытаться презирать. Но нельзя отменить тот факт, что его слышно.
Тихон Шевкунов
Сборник вспоминательных рассказов архимандрита Тихона Шевкунова без всяких колебаний можно назвать книгой года. И по тому, как ее приняли (продалась она беспрецедентным для нашей книготорговли тиражом в миллион экземпляром), и по тому, как ее отвергли (на церемонии вручения премии "Большая книга" представители литературной общественности, узнав, что "Несвятым святым" награды не дали, чуть ли не обнимали друг друга на радостях).
Последнее может показаться даже удивительным — особенно если иметь в виду, что у "Несвятых святых" имеется по крайней мере одно несомненное достоинство: автор (про которого говорят, что он мракобес и даже вообще духовник Путина) совершенно не навязывает читателю своих политических и культурных взглядов. Он, может быть, со слегка раздражающей умиленностью рассказывает о своих православных друзьях и, может быть, со слегка нарочитой наивностью — о всяких православных случаях типа превращения статуэтки Мефистофеля в черного пуделя или обрушения кирпичной стены на недостаточно часто исповедовавшегося священника. Но даже предаваясь таким православным благоглупостям, архимандрит Тихон умудряется не говорить с позиции "представителя церкви", а сохранять интонацию совершенно личную, голос совершенно человеческий.
Как выяснилось, этот человеческий голос раздражает многих больше всего. Если бы архимандрит Тихон (наместник московского Сретенского монастыря, ректор Сретенской духовной семинарии, ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре) был, как ему и положено, проводящим генеральную линию РПЦ графоманом — все было бы просто. Права быть другим, похоже, прогрессивная общественность за такими, как он, не признает.
Василий Гроссман
Как и положено экранизации, показанный каналом "Россия" сериал Сергея Урсуляка "Жизнь и судьба" заставил всех прочесть или перечесть саму книгу. И оказалось, что роман Василия Гроссмана абсолютно современен — не потому, что согласен с современностью, а потому, что вступает с ней в прямой спор. Он всей своей тяжестью противостоит той идее, которая у нас давно стала считаться самой трезвой правдой о человеке и социуме. Идея эта очень простая: либо ты абсолютно независим и стоишь вне всяких систем, либо становишься частью системы и превращаешься в винтик, в монстра. И литературными кумирами здесь в последние годы становились те, кто талантливее и резче подтверждал эту идею, кто умел по-своему произнести это последнее слово мудрости. В реальности же такой взгляд на вещи означал, что человек беспрекословно служит системе — государственной, частной, большой, малой, какой угодно — и одновременно ощущает себя абсолютно независимым существом. А у Гроссмана человек — всегда часть системы, но без его согласия человеческое в нем неуничтожимо. У коллективных сеансов просмотра или прочтения есть особая сила воздействия. Под светом гроссмановского романа, прочитанного или перечитанного множеством людей одновременно, под светом той утомительной свободы выбора, от которой его герои не могут отказаться даже в самой глубине ада, стало видно, насколько, в сущности, было удобно и даже уютно это сочетание фатализма и самонадеянности, все последние годы господствовавшее в умах,— и, главное, стало видно, что оно прямо на наших глазах перестает работать, теряет силу и убедительность.
Государство и гуманитарии
Гуманитарные науки и образование сейчас не входят в сферу литературы, но без них у литературы не останется ни читателей, ни исследователей, ни критиков, одни только авторы. Поэтому нельзя не сказать о реформах, напугавших в конце года все гуманитарное сообщество. Сначала в составленный Министерством образования список неэффективных вузов попали и Литературный институт, и РГГУ. Потом руководство СПбГУ решило резко сократить прием на бюджетное отделение филфака. Потом Министерство культуры объявило о семикратном сокращении искусствоведческих институтов. И одновременно с этими мерами — скандальное интервью министра образования Ливанова, заявившего, что за зарплату ниже 30 тысяч соглашаются работать преподаватели невысокого уровня, и хамское выступление министра культуры Мединского в Институте искусствознания. В ответ — небывалое по массовости и интенсивности возмущение гуманитарного сообщества, несмотря на все внутренние расколы и несогласия решившего, что лучше самое унылое статус-кво, чем такие реформы. Под петицией в защиту петербургского филфака было собрано больше 8 тысяч подписей, и начальство пошло на попятный. Литинститут был исключен из черного списка. Министерство культуры заявило, что откладывает оптимизацию. Но это конечно не победа, а передышка. Эффективные менеджеры как считали гуманитариев бездельниками, паразитирующими на бюджете, так и будут считать, только не будут говорить это во всеуслышание, чтобы не вызывать новых скандалов. Может быть, теперь, после упоминания в президентском послании "духовных скреп", они будут кроить и резать не под разговоры об эффективности, а под разговоры о духовности. В любом случае в следующем году эта история продолжится.