"Язык политизируется там, где отсутствует политика"

Подведены итоги международного конкурса "Слово года". Традиционно в новогоднем номере "Огонька" их комментирует глава экспертного совета конкурса, филолог Михаил Эпштейн

— Как 2012 год выглядит по сравнению с предыдущими?

— 2012 год оказался, безусловно, самым щедрым на новые слова и выражения с тех пор, как в России проводится этот конкурс (с 2007 года). Пожалуй, и за все нулевые годы, а может быть, и со времен перестройки в язык не входило сразу так много понятий, прежде всего общественно-политических. И как бы ни сложилась впоследствии судьба протестных движений, свой вклад в историю языка они уже внесли. Конечно, многое происходило в науке и технике (марсоход, частица Хиггса), в природе (цунами, Фукусима, Крымск), в культуре, в религиозной сфере — все это нашло отражение в словописи года.

— Обилие протестной лексики вас как филолога не пугает?

— Меня не пугает, что общество, разные составляющие социальной жизни политизированы. Меня больше пугает то, что сама политика не политична. Есть определенная взаимозависимость между степенью политизированности общества и отсутствием реальной политики. В тоталитарном обществе политика тоже была, в общем-то, неполитичной, а общество было политизировано. Привычный парадокс.

— Какое из слов года представляется вам наиболее интересным?

— Слово религархия. Оно выбивается из общего ряда. И наилучшим образом отражает, может быть, главный итог года. А именно сращение религии и политики во властных структурах. Явление знакомое и по византийским традициям, и по российскому опыту. Если сопоставить олигархов и религархов, в лучших традициях советского терминообразования можно было бы сказать о сращении религиозного, политического и финансового капитала (не только материального, но и символического).

— Мы видим большое количество имен собственных и неологизмов, порожденных конкретными событиями. Допустим, слово Болотная с большим отрывом лидирует, это понятно...

— Да, Болотная победила, 44 балла. Следующее — слово оккупай, 25 баллов. Вообще, как заметила лингвист Яна Астахова, которая работала с этими списками, все слова, занявшие первые места в каждой номинации, составляют как бы единую лексико-семантическую группу. Посмотрим на "Выражения года". Белый круг, белая лента, рассерженные горожане, креативный класс. Это почти синонимы, вариации одного смысла. Феноменом этого года является удивительная теснота семантического ряда — большая, чем когда бы то ни было. Чувствуется сфокусированность, плотность политического сознания, которое отражает, может, еще и предвещает события грядущего. Все бьет в одну точку. То же самое среди слов года: Болотная, оккупай, карусель, карусельщик, митинг, кривосудие — слова одного ряда. Из другого ряда сюда вошли панк-молебен и кощунницы. Собственно, три составляющие года, три смысловых пика. 1. Митинговая активность. 2. Дело о панк-молебне. 3. Религархия.

Можно даже предсказать сгущение коннотаций вокруг определенного рода понятий. Особенно интересен в этом смысле антиязык. Антиязык — это, грубо говоря, пропагандистский язык. Эта рубрика, которая не в каждом году у нас появлялась. Не каждый год демонстрирует столь явное противопоставление языка народа и власти в своей встречной агрессивности. И на первом месте с большим опережением — оскорбление чувств верующих, формулировка, которая сама оскорбила многих граждан. А как быть с оскорблением чувств неверующих? Далее ложные ценности агрессивного либерализма...

— Совершенно советская языковая конструкция.

— Для языка официоза очень характерны такие конструкции. Я в свое время исследовал законы советского идеоязыка. Есть определенные закономерности сочетания этих слов. Представим себе такую фразу: "матерый политикан вступил в сговор с главарем бандитской шайки, чтобы протащить в правящую клику своего приспешника". Эта же фраза может иметь такой вид: "опытный политик заключил договор с руководителем партизанского отряда о том, чтобы провести в выборные органы своего сподвижника". Эти фразы совершенно идентичны по предметному содержанию, но противоположны по коннотации, оценке. В рамках этого языка можно сказать "сподвижник Ленина" и "сообщник Гитлера", но нельзя сказать "сообщник Ленина" или "сподвижник Гитлера". То есть слова определенной стилевой тональности друг с другом или сочетаются, или не сочетаются. Нынешняя конструкция находится в этой же логике. И ценности — "ложные", и либерализм — "агрессивный". В результате либерализм, слово нейтральное, свободное (кто-то любит либерализм, кто-то не любит), превращается в идеологему с заведомо отрицательным значением.

— Что еще в "Антиязыке"?

— Дальше: не раскачивайте лодку, оранжевая угроза. Государственное общественное телевидение — оксюморон, как белая ворона, из-за абсурдной связки государственное и общественное. Защитим отечество — подловатая фраза, поскольку развязывает гражданскую войну, ведь от кого защищаться? От своих же граждан, мыслящих иначе. Идет быстрое накопление официозных фраз, которые отличаются легкой опознаваемостью. Советская власть придумывала все как бы впервые, в этой наивности было своеобразное обаяние. А эти штампы создаются уже по отработанным моделям.

— Как вам кажется, есть автор у этих формулировок?

— Я полагаю, что у каждого, абсолютно у каждого слова, словосочетания, выражения есть автор, тот, кто сказал или написал это первым. Другое дело, что автор, как правило, остается неизвестным. Но эпоха интернета делает многое тайное явным. Если провести исследование, во многих случаях можно установить кто, когда, где впервые это сказал. А вот пример отличного неологизма, точнее, неофразы, автор которой известен: освежить лояльность (политик Владимир Рыжков). До него такого выражения в интернете не зафиксировано. Казалось бы, лояльность — это нечто устойчивое, неизменное... А тут — освежить. Надо все время новыми словами, новыми жестами демонстрировать свою преданность.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Этот год заставил многих вернуться к некоей новой искренности, наивности. Это столкнулось с очень мощной традицией сарказма, стеба, высмеивания. Ощущается ли в языке эта борьба?

— В свое время такая новая искренность прорезалась у концептуалистов. Они были заматерелые ироничники, циники от эстетики, а потом вдруг обозначилась линия новой сентиментальности. Сейчас это произошло с целым обществом. Вдруг люди почувствовали, что помимо стеба, иронии есть еще стилистически непошлая возможность для выражения искренних чувств. И хотя к старым формам тривиальной и помпезной "задушевности" возвращаться не хочется, но это не исключает искренности как таковой. На этой волне появилось много прямых, что называется, слов. Возьмем кривосудие — прямое, искренне-осудительное слово. Мыборы: изобретательное и вместе с тем не лукавое, прямое слово. Очень хорошая, объемная фраза: вы нас даже не представляете. В двойном смысле "не представляете": не репрезентируете и не воображаете, в юридическом смысле и когнитивном. А вот фраза по-новому пафосная, даже страшноватая: мы придем еще.

Очень пронзительная фраза, я даже не знаю, откуда она: жалко людей, особенно всех. Напоминает радищевское: "Я взглянул окрест — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала". Это же новый сентиментализм. Мощный поток нового простодушия радищевского толка.

— Тем не менее заметна еще одна тенденция — в неологизмах: насмешка, самоирония над измельчанием человека, личности: мелкомученик, бессмыслец, комфорточка, всуецид (бесполезное самоубийство). То есть человек даже помучиться по-крупному не может.

— Возможно, осознание этой мелкости является началом ее преодоления. Язык что-то называет, осознает, опредмечивает, позволяя дальше с этим работать, преодолевать. Прекрасное слово, получившее первую премию на конкурсе авторских неологизмов,— молчевидец (автор Отар Бежанов): тот, кто видит, но молчит. Мне нравится слово ропщественность (автор Владимир Ерошин) — приглушенное возмущение. Ропщественность звучит мягко-иронически, это общественность прогрессивная, но не идущая на бунт. "И ропщет мыслящий тростник" (Тютчев). Мыслящему тростнику, то есть человеку, пристал ропот, кроткое несогласие. Для отмеченного измельчания характерен еще один неологизм, точнее, неоморфема "фиг" как выражение равнодушия и наплевательства — в параллель и контраст с такими же трехбуквенными морфемами "фил" и "фоб". Скажем, ксенофил любит иностранцев, ксенофоб их ненавидит, а ксенофигист к ним равнодушен. Нейтральное отношение к вещам встречается чаще, чем филия и фобия, поэтому как норма оно до сих пор оставалось немаркированным. Но в наше время растущего за все пределы и все более агрессивного пофигизма этот смысл нуждается в регулярной артикуляции. Наплевательство и равнодушие в отношении к обществу — социофигия; к политике — политофигия; к славянам — славянофигия; к культуре — культурофигия; к идеям — идеофигия; к животным — зоофигия; к самому себе — эгофигия... Широк наш нынешний пофигизм — я бы сузил.

— А что скажете про выражение агрессия неучастия?

— Мы привыкли к тому, что агрессия — это проявленное действие, агрессивны те, кто что-то делает. На самом деле не-деяние, как и не-говорение (молчание), тоже может быть агрессивным, поскольку затыкает рот говорящему, связывает руки делающему. Молчевидец и агрессия неучастия близки по смыслу. Навязывать свое неучастие или видеть, но молчать — это тоже форма агрессии. Неучастие, неговорение, невозмущение, несвобода — это все великая гравитационная сила небытия. Или темной материи, "темного большинства", которое и составляет критическую массу вселенной, искривляющую ход политических светил. Вообще, было бы уместно применить некоторые термины физики к политике. Светятся звезды, но это видимое вещество — лишь 4 процента массы Вселенной, а преобладающая часть — это темная масса и темная энергия. Но, к счастью, в области культуры действуют "белые дыры", которые в отличие от "черных" не поглощают, а извергают из себя новое вещество. Вот эти языковые пустоты, вдруг становящиеся зримыми и слышимыми, и есть те новые слова, которые мы обсуждаем сегодня.

— Меняется ли что-то в отношении общества к языку?

— Мне кажется, начался процесс сознательного возвращения общества в родной язык, оживление вкуса к языкотворчеству, словотворчеству. Этот процесс можно назвать воязыковлением — по сходству с воцерковлением. Человека крестили младенцем, он об этом и думать забыл, но вот приходит время — и он возвращается уже сознательно в ту церковь, которой неосознанно принадлежал по факту крещения. То же самое происходит и в наших отношениях с языком. Мы возвращаемся уже взрослыми в тот язык, которому принадлежим по факту рождения в нем, и уже сознательно участвуем в его обрядах, заново открываем смысл в тех словах, правилах и грамматических структурах, которые раньше употребляли автоматически, по привычке. Воязыковление — это преодоление иждивенческого отношения к языку, когда мы просто пользуемся им, говорим на нем, но внутренне с ним не общаемся и не вкладываем в него ничего от себя. Воязыковление — это обратное вхождение в язык всех выходцев из него, готовность сомыслить и сотворить ему, выращивать новые, живые побеги на его заскорузлых корнях. И мне кажется, что в общественном и политическом вакууме 2000-х вся скрытая энергия российского бытия, вся тоска по смыслу и воля к смыслообразованию стали опять переходить в язык, в языкотворчество, потому что больше им просто некуда было деться.

Беседовал Андрей Архангельский