Броненосец Матроскин

Министерство образования представило список "100 книг, которые должен прочитать каждый выпускник школы". Наряду с недавним списком "100 фильмов" он приучает школьника к мысли, что не родина для тебя, а ты — для нее

Андрей Архангельский

Логичнее всего — если уж так тянет на списки — было попросить составить их самих старшеклассников: это было бы, по крайней мере, оригинально и вероятность того, что дети все это станут читать, была бы больше. "Старшеклассники выбирают любимые книги" — всероссийская акция, каждое обсуждение превращается в очень важный урок для детей и взрослых. Отпал бы вопрос "почему это, а не то", потому что дети выбрали. Вероятно, этот список был бы не так богат и разнообразен и вообще не так "культурен"; там не было бы, допустим, "Бесед о русской культуре" Лотмана или фильма "Броненосец "Потемкин"" — зато он был бы реалистичным. Это был бы такой культурный ЕГЭ: мы узнали бы реальное положение дел с кругозором школьников. Кроме того, делить в начале XXI века книги и фильмы на "наши" и "зарубежные" является вообще-то гуманитарной дикостью. Как будто при наличии интернета можно как-то вот умудриться отдельно любить Пушкина, а отдельно — какого-нибудь Кортасара.

Но в России книги для детей выбирают взрослые — учителя, специалисты, дяденьки и тетеньки. Соответственно списки формируются как свадьба или новоселье: побогаче, не для чтения, а для красоты; чтобы перед соседями (друзьями, знакомыми, начальством) было не стыдно.

Еще пару лет назад шли споры по поводу сокращения часов по литературе, вымыванию гуманитарной сферы. И вдруг маятник качнулся в другую сторону: теперь мы видим просто-таки загуманитаривание школьной программы (потому что фильмы и книги эти не каждому взрослому по силам). Как понимать эту противоречивость? А просто — "ведь старший приказал": Владимир Путин в январе 2012 года заявил, что неплохо бы было... и через год это "неплохо бы" ретиво отлито в граните. Оформлено, закреплено, утверждено. Получило вид необходимого: "должен прочесть каждый".

Забавно так совпало, что одновременно с обнародованием списков, рассчитанных на высокий уровень интеллекта, появилась масса законодательных запретов, ограничивающих практическую свободу школьников. Государство опять берет ответственность за все — за рай и ад: и за высокий культурный уровень, и за мораль (согласно проекту приказа Минобразования о дисциплинарной ответственности отчислить из школы теперь можно за "аморальное поведение"). Происходит регламентация детства и юности: подросток зажат в консервативном, иерархичном мире, при том что взрослые сегодня ни с какими культурными иерархиями не считаются. Такая ситуация порождает только лицемерие: школа подспудно внушает мысль, что культура — это неприменимый к жизни инструмент. Списки составлены как будто специально так, чтобы внушить подростку представление о культуре как об "абстрактном гуманизме", как о чем-то мертвом, замороженном, не имеющем к жизни отношения.

Списки составлены взрослыми и отражают конфликты взрослых в первую очередь. Это якобы богатство и разнообразие, "палитра", а также "разные точки зрения" никак не являются преимуществом этих списков: они, наоборот, его, подростка, окончательно запутывают. Главный внутренний конфликт списков — выбор пути, модернизационный или консервативный, и спор о том, какая из бывших Россий является идеалом. Новой России ни в одном из списков нет, это уже отмечено критиками. Списки спорят о том, была ли у нас эпоха великая или трагическая, и являются компромиссом между двумя мировоззрениями. Условно говоря, есть фильм "Освобождение" — каноническое пропагандистское кино 1970-х. И вот условный либеральный отец хватается за сердце, и ищет противоядие, и находит его в том же списке: скажем, фильм "Проверка на дорогах". Вот вам Фадеев — а вот вам Набоков. Есть "Конармия" Бабеля, но есть и "Очерки русской смуты" Деникина: всем сестрам по серьгам, представлены "разные точки зрения". Детям эти компромиссы до лампы: искусственное вовлечение их в разборки между советским и антисоветским антигуманно. По сути, взрослые возлагают на детей решение своих проблем. Дети должны решить вопросы, которые не решены взрослыми.

На самом деле и кино, и книги в списках лишь служат подручными средствами для рассказа об истории страны. А тут все по Гегелю: история рациональна, закономерна, частное приносится в жертву общему. Нынешнее время при таком подходе всегда оказывается вершиной прогресса. Этим "историческим подходом" объясняется желание составителей списка втиснуть в ничтожное в общем-то количество книг ВСЮ историю. Только так можно объяснить наличие в списке, к примеру, книги Валентина Янина "Я послал тебе бересту..." — о поисках берестяных грамот. Или эпосы, былины, сказания. Скука вообще-то скучнейшая, признаемся честно. Хотя и попытка учесть "многонациональность" и в очередной раз сплясать от истоков до наших дней: обрушить на школьника "связь времен". Ровно тот же — историографический — принцип присущ и списку "100 фильмов". Мы видим общую тенденцию: "растворить" литературу и кино в истории, сделать кино и литературу служанками исторического прогресса. Это и есть важнейший критерий, которым руководствовались отборщики: восхищение местами страшной, ужасной, но, безусловно, огромной и великой историей страны.

Историю кино можно было бы рассматривать как историю освобождения от цензуры (например, движение от "Смелых людей" к "Маленькой Вере"): но на общем фоне отвоеванная свобода советского кино ничтожна. Советское кино может быть только условно-свободным, только на фоне предыдущего периода. Посмотрите любой из фильмов 1970-1980-х: то, что с таким трудом проталкивалось, отвоевывалось, осталось после цензуры — в виде намека,— сегодня кажется лишь одним из вариантов неправды. Или вот военная тема: казалось бы, все книги и фильмы так или иначе попытки написать "правду о войне". Но: "Живые и мертвые" Симонова правдивы лишь до той поры, пока не появляется, к примеру, "Жизнь и судьба" Гроссмана. А вот книги "Батальоны просят огня" и "Горячий снег" Бондарева — вещи даже по советским меркам не самые смелые и уж точно не самые сильные. Это те крупицы правды о войне, которые давно уже превзойдены последующими правдами. Пропагандистские фильмы "Звезда" (1949) или "Смелые люди" (1950) — это вообще за гранью, сервильное и отлакированное сталинское кино.

В списке книг по-прежнему нет корпуса произведений, которые были бы посвящены становлению подростка, самоидентификации, личностному развитию. Личность в подавляющем большинстве предложенных книг неотделима от государства. В России вообще редкая книга учит свободе — что-то вроде "Чайки по имени Джонатан Ливингстон", или "Тома Сойера", или "Карлсона". В списке таких книг, за исключением Стругацких и Драгунского, почти нет. Да, еще Крокодил Гена с Котом Матроскиным.

Зато есть Наталья Кончаловская, "Наша древняя столица" — книга впервые появилась к 800-летию Москвы в 1947 году. ("В поэтической форме предстают перед читателем важнейшие исторические события допетровской эпохи и картины жизни и быта наших предков — москвичей".) А еще Александра Ишимова, "История России в рассказах для детей", 1837-1840 годов: книга не страдает назидательностью и за то была любима Пушкиным и Белинским. Четвертая часть начинается с главы "Рождение Петра": "Так, мои маленькие друзья, любовь к Петру одинакова не только во всяком звании народа нашего, но, мне кажется, и во всяком возрасте". "Как же можно нам, русским, для счастия которых Петр посвящал каждый час своей славной жизни, как можно нам менее восхищаться им?" "Мать Петра! Сколько величия, сколько славы в этом слове для женщины!" Есть и произведение Александра Боханова "Александр III: император и человек", в котором написано: "Истинное служение России — святая обязанность всех, но в первую очередь тех, кто самим Богом поставлен на высокое место. Александр знал, что в числе прочих и ему предназначена такая судьба"...

Короче, жизнь за царя. На фоне подробного изучения жизни правителей вообще не отражен период последних 25 лет жизни Отечества. Если судить по списку фильмов и книг, с 1986 года до 2012 года ничего существенного с нами не произошло. Освобождение человеческой личности, опыт обретения политической свободы — этот период не рассматривается как важный, фундаментальный, поворотный; он не рассматривается никак. Почему? Составители списков не дают ответа.

Все произведения, попавшие в оба списка — книжный и киношный,— в той или иной форме рассказывают о человеке как о заложнике государства. Тот же "Белеет парус одинокий" — при всех плюсах книги это ведь о том, как мальчик становится частью государства. Гайдар, Носов, Борис Полевой, Фадеев — все о том же. Ничтожность человека перед величием исторического замысла. Ничего не происходит без государства — такой вот критерий. Не родина для тебя, а ты — для нее, как пел Вася Обломов. Культура оказывается подручным средством для того, чтобы описывать величие страны.