Некролог
В ночь с 25 на 26 января в Нью-Йорке на 82-м году жизни умер большой русский художник Олег Васильев. Имя, очевидное для семидесятников и специалистов по московскому концептуализму, было основательно подзабыто на родине уехавшего в США в 1990-м нонконформиста.
Олега Васильева принято считать концептуалистом, потому что его самые близкие друзья, Эрик Булатов и Илья Кабаков, были самыми что ни на есть настоящими концептуалистами. Но, сколько бы всего мы ни вчитывали в тонкие, томные, светящиеся изнутри, ускользающие от определений и лобовых интерпретаций полотна, привязать его к одному направлению не удастся. Он всегда будет не во главе, не в центре, а где-то сбоку, на границе, на пересечении или в удалении. Такая позиция не слишком выигрышна, зато очень хорошо соотносится с личностью самого художника.
Олег Васильев родился в 1931 году в Москве, закончил там же специализированную художественную школу, сразу же поступил в Суриковское училище, из которого благополучно вышел с дипломом в 1958-м. Хорошая, крепкая советская выучка. А настоящее образование получалось в основном за стенами официозного института, где даже выпускников элитарной художественной школы предпочитали сначала хорошенько помучить, чтобы вытрясти из юных голов всю модернистскую дурь. Олегу Васильеву повезло дважды: сначала в том, что его соучениками оказались Эрик Булатов и Илья Кабаков, а потом в том, что друзья вместе отправились искать гуру среди старых недобитых формалистов. Для Васильева настоящим учителем стал Владимир Фаворский, а его перспективные штудии — фундаментом живописной поэтики будущего "концептуалиста".
В 50-е Васильев много работает с линогравюрой — очень фаворской, ученической, но уже свободной и совершенно невозможной для "нормального" дипломанта Суриковского училища. 60-е научили делить год на две части: осень-зима — время заработка, лето-весна — работа "на себя". Зарабатывали так, как завещал своим друзьям уже тогда знавший жизнь лучше других Кабаков,— иллюстрированием детских книжек. Из Васильева и Булатова сложился устойчивый тандем, который резвился в издательствах "Детгиз" и "Малыш", оживляя то классические тексты вроде "Золушки" и "Красной Шапочки" Шарля Перро или "Диких лебедей" Андерсена, то слюнявые "Песенки-чудесенки". Летний период они тоже часто проводили вместе, но тут каждый был сам за себя. Там, где Булатов видел нарратив, Васильев писал лирические пейзажи. Правда, внимательный взгляд как единомышленника, так и члена Худсовета сразу же считывал совершенно невыносимую легкость бытия в созданной Васильевым разреженной атмосфере. Этот певец русских дорог и далей, дворянских гнезд и домов с мезонинами, вроде бы прямой наследник Поленова и Федора Васильева вкупе с Левитаном, создавал миры, фотореалистичные до одури и в то же время ирреальные совершенно. В них практически не было воздуха, что делало их малопригодными для жизни, как малопригодно было безвоздушное пространство тотального официоза вокруг самого художника. Удивительным образом даже редкие абстракции Васильева ровно о том же, в них так же душно и тяжело, так же давит яростный белый свет, заливающий тяжеловесные черные геометрические фигуры. Здесь Эрик Булатов как никогда близко дышит в затылок.
В 1990-м, на пике интереса к советскому нон-конформизму, Олег Васильев уедет в Америку. Сначала с персональной выставкой, которую раскупят под ноль, потом останется для того, чтобы писать под растущий спрос. В его вещах появятся лучи, сияющие над страной победившей демократии, но и тут воздух останется таким же разреженным, а взгляд художника — отстраненным до ледяного холода. Его работы разойдутся по главным мировым музейным хранилищам русского неофициального искусства, Третьяковка покажет его ретроспективу, о нем напишут в первых историях русского современного искусства, теми или иными способами включая его в статусное сообщество концептуалистов. И надо было ему умереть, чтобы один из самых тонких знатоков московской художественной сцены художник Никита Алексеев написал о нем в Facebook самые, может быть, точные на сегодняшний день слова: "В конце 70-х я впервые увидел его полотна, они меня поразили. Это не значит, что я в них влюбился. Скорее нет. Я почувствовал, что дунь на этот живописный слой, так сложно и трудно сделанный, на эти струпья и тусклую пыль, и он осыпется. Останется белый грунт холста. В юности это казалось пустой тратой времени. Теперь понимаю, что Васильев на редкость ответственно искал белый свет в живописи". А ведь правда, почему-то именно большого живописца в Васильеве никто не видел. А он им был.
Кира Долинина