Пятый "Крепкий орешек" получился совершенно надуманным и плоским. Может, из-за того, что создатели франшизы перенесли действие в Россию?
Съемки пятого "Орешка" в России должны были, по идее, как-то оживить биографию Джона Макклейна, полицейского из Нью-Йорка. У Макклейна затянувшийся родительский день: в предыдущем фильме были проблемы с дочерью, теперь с сыном, который живет и работает в России на ЦРУ; отец узнает об этом последним, и теперь он летит в Москву сына из беды выручать. Сын участвует в какой-то нелепой операции, связанной с бывшим русским олигархом, а ныне политзаключенным Комаровым. "В Москве возле Поганского суда несанкционированные митинги",— сообщает новости по телевизору американская дикторша.
Почему "Орешек", самый душевный полицейский боевик 1990-х, превратился в отстой?..
Заговоров, погонь и драк хватает и без него, Макклейна мы любили не за это. А за то, что он неправильный супермен. Макклейн — типичный консерватор в стране победившего либерализма. Именно на этом конфликте консервативных и либеральных ценностей строился задний план "Орешка" — конфликт человека с прогрессом, с его составляющими: абсолютизацией профессионализма (Макклейн, которого спецслужбы считают лохом, всегда утирает им нос), а также техники (Макклейн противопоставляет ей смекалку). Каждый "Орешек" был о том, грубо говоря, что никакие штучки-дрючки, никакой прогресс не отменяет мужика с яйцами. В самом Макклейне было что-то родное: запои, меланхолия, хитреца, фанатичная преданность работе и ненависть к ней же; абсолютное неверие в какие бы то ни было "идеи", кроме спасения семьи и близких. А вот враги Макклейна всегда были эстеты "с идеями" — бесчеловечными, это тоже чисто консервативная телега.
Все это — внутренние американские штучки, конфликт севера и юга,— как выяснилось, работает только в "институционально устоявшейся", как говорят на "Эхе Москвы", среде. То есть в Штатах. В России "Орешек" впервые не в своей тарелке: тут ему не за кого и не за что бороться. Только за сына — но этого, как выясняется, мало. Прежний Макклейн был выразителем простой, но удачной идеи: спасая семью, заодно спасаешь и мир. В России, кроме сына, спасать некого: нельзя русских спасти от самих себя. Поэтому нет здесь и главного, горячо любимого врага. Никто не промурлычит угрожающе "Ма-акле-е-ейн... Я знаю, ты здесь..."
В качестве носителей зла в "Орешке" представлены бывшие ореховские, перешедшие на службу к министру обороны. Они в критический момент напоминают Макклейну, что "Рейган умер", то есть что никакие конвенции насчет дружбы и жвачки больше не работают, но на этом идеология и заканчивается.
Русские в известное время выглядели в американских фильмах упырями, пьяницами и психами, но их нельзя было не узнать. В 2010-е борьба Макклейна с автомобилями выглядит гораздо увлекательнее, чем с людьми. Самый острый идейный конфликт в сегодняшней России, вероятно, это борьба за право перестроиться из крайне левого ряда в крайне правый. Здесь с наслаждением громят, крошат и мнут десятки дорогих машин на Садовом кольце. Это раньше Россия была империей зла, а теперь она стала подставкой для зла.
Эта выхолощенность, условность России в фильме не случайна: создатели "Орешка" явно не хотели ссориться с русскими. Но они загнали себя в ловушку: с одной стороны, им хотелось показать, что разные ветви зла так переплелись за 20 лет, что распутывать их уже нет смысла. С другой стороны, они старались сделать это понейтральнее и покорректнее. Поэтому зло в фильме максимально деперсонализировано: даже как-то жалеешь, что не осталось у русских ни водки, ни балалайки, ни матрешки. Раньше авторы полфильма подробно представляли, кто выходит на эстраду, зачем и почему, а тут молчок, разве только трехминутный монолог русского злодея с обновленческой морковкой в зубах о том, что у него было голодное детство. Но почему за это должны ответить американцы, непонятно. И далее авторы вынуждены устраивать побоища в каких-то глухих уголках Истории, вроде чернобыльской станции.
В результате взаимного сбега всех факторов — политических, экономических и эстетических — возникает неконтролируемый эффект: на месте России в фильме зияет дыра. Ее нет, по сути. Она утонула. Даже и самой Москвы нет: примерно на 15-й минуте съемки перемещаются в Будапешт, и когда камера скользит по уютно-затхлым крышам, ты понимаешь, что там, конечно, дешевле снимать, это факт. Но еще понимаешь и то, что в Москве, собственно говоря, теперь нечего снимать. Главная достопримечательность — это пробки на Садовом. "Там, наверное, случился какой-то bardak?.. — Это не бардак, это Садовое кольцо". Тут я слегка поотбираю хлеб у Григория Ревзина, в центре Москвы не осталось точки, с которой открывался бы миленький вид на черепичные крыши, как в Париже, Лондоне или в том же Будапеште. Все очень тесно: сплошные машины-машины-машины, эстакады, разъезды, съезды, стекляшки, отчуждающее "русское" ра-ди-о в такси, безлюдные высотки с гастарбайтерами. Резидентуре ЦРУ в Москве срочно требуется уборщица: паутина в огромной пустой зале по углам, на компьютерах — видимо, в память о заговорах, которые здесь плелись когда-то.
"Крепкий орешек" - 5 стал открытием только для русской актрисы Юлии Снигирь (на фото)
Неконтролируемой метафорой в фильме являются именно залы — затхлые, безлюдные,— в которых и происходят основные сцены. Зал суда, в котором после взрыва достреливают раненых свидетелей (намек на "Норд-Ост"). Зал, где происходит встреча сбежавшего олигарха с дочерью,— огромный банкетный зал на 15-м этаже мидовской высотки, который давно пустует: остались только столы и стулья. Бывший актовый зал в Припяти...
Многим, если не всем хорошим, что есть в представлении Запада о нас, мы обязаны Льву Толстому и западным экранизациям его романов. Образ плохой России — это выжившие из ума генералы, коммунисты, пьяные маньяки и т.д. Хорошая Россия — это, условно, бал Наташи Ростовой. Эта сцена является в представлении американцев "Россией, которую они потеряли". Пустой зал, в котором когда-то кипела жизнь ("Помнишь зал, где мы с мамой в первый раз танцевали?" — намекает олигарх по телефону дочери),— это и есть сегодняшняя Россия в представлении американцев. Зал, опустевший после бала 20-летней давности, где от всего веселья остался только выцветший портрет Горбачева. Олигархи и военные решают свои проблемы, они одинаково плохи (в фильме вообще нет местных хороших парней), и разбираться с этим совершенно нет смысла — надо просто поскорее выбираться отсюда, вытаскивать детей, валить, попросту говоря.
Пофантазируем, как оценил бы этот фильм условный российский чиновник, отвечающий за идеологию. Скорее всего он бы отметил, что акценты в фильме расставлены правильно: олигарх, которого считают жертвой режима, оказывается еще большим сукиным сыном, чем сам режим. Главный конкурент президента задушен массажистом (с американским сознанием ничего невозможно поделать: они уверены почему-то, что у действующего президента может быть конкурент). А сам герой, Макклейн, ни во что не вмешивается, ничего личного. Очень правильное кино!
А фильм-то получился о бессмысленном и безнадежном пространстве по имени Россия. Не идеология, не противостояние добра и зла, не репрессии, а пустота, Ничто. И по этому поводу я бы на месте русского зрителя расстраивался больше всего, а не из-за всяких милых несуразностей, вроде той, что расстояние от Москвы до Припяти герои преодолевают на машине часа за три, с полным багажником оружия и боеприпасов.