05/03/53
Как провожали Сталина
Проект Андрея Курилкина и Александры Поливановой "05/03/53" собирает воспоминания людей о том, чем стала для них смерть Сталина и какой была их жизнь при нем. По замыслу организаторов, этот архив устной истории может быть дополнен любым желающим. Сегодня мы публикуем отрывки из этих воспоминаний
Юрий Антонович Борко, 1929 г. р.
студент истфака МГУ
"Я воздержусь от рассказа о том, как восприняли смерть Сталина разные люди, все это всплыло позже. А 6 марта главным и сохранившимся навсегда впечатлением от увиденного было умопомешательство тысяч и тысяч москвичей, ринувшихся на улицы, чтобы влиться в очередь и увидеть мертвого человека, который с большим основанием, чем сам Людовик XIV, мог сказать о себе: "Государство — это я". "Я" обратилось в прах, и это воспринято было миллионами советских граждан почти как крушение мироздания.
Я тоже был потрясен. Все мои критические размышления, которые накапливались в течение нескольких лет, словно стерло"
Анастасия Александровна Баранович-Поливанова, 1932 г. р.
студентка филфака МГУ
"Траурный митинг длился недолго, потому что следующее занятие у нас, как обычно, проходило уже на филфаке, то есть в старом здании университета. Это был семинар по марксизму. Хотя занятия как такового не было. Помню, сидит потрясенная преподавательница марксизма, кстати, очень милый человек, и говорит: "Вот если бы сейчас спросили, что у меня самое дорогое? Дочка, конечно. И вот скажи: отдай ее, и он воскреснет,— я бы согласилась".
Потом у нас была лекция по западной литературе, уже в новой большой аудитории, и преподаватель начал говорить о Вольтере. В перерыве девчонки возмущались: "Как можно рассуждать о Вольтере в такой день, как будто ничего не произошло?"
После университета я зашла к маме (улица Грановского, дом 2) и рассказала о смерти Сталина. Мама в это время печатала на машинке. Она перекрестилась, ответила "слава богу" и продолжила работать. Такое отношение было не единичным. Хотя знаю многих, не слишком просоветски настроенных и никогда не собиравшихся вступать в партию, которые именно в этот момент подали заявление — считая, что надо как-то поддержать страну. Соседи одного из друзей нашей семьи, Алексея Савельевича Магида, привыкшие всегда обо всем с ним советоваться, растерянно спрашивали: "Кто ж у нас теперь будет? Может, Левитан?" Левитана еще со времен войны воспринимали не просто рупором правительства, а чуть ли не вторым лицом после Сталина"
Майя Абрамовна Нусинова, 1927 г. р.
школьная учительница
"Многие потом рассказывали, и воспоминаний сейчас таких много, как были счастливы, когда узнали о смерти Сталина, как повторяли: подох, подох. Не знаю, я помню только ужас. Шло же дело врачей, говорили, что процесс закончится публичной казнью, а остальных евреев погрузят в вагоны, как кулаков когда-то, и вывезут, что и бараки уже где-то в Сибири готовы. И на нас стали смотреть как на уже осужденных, оказалось, что все вокруг только и ждут, когда нас выселят. В моей школе была учительница, муж у ней где-то в ЦК работал, так она после статьи Тимашук кричала в учительской: подумайте, ведь дети этих нелюдей учились вместе с нашими. Да, я думала, что без Сталина эта ненависть выплеснется, что только он мог ей управлять, а теперь нас начнут убивать. Это наивно было, конечно, но так мне тогда казалось"
Елена Вадимовна Орловская, 1940 г. р.
школьница
"На перемене тоже все ходили тихо, а в начале второго урока вошла учительница, ткнула пальцем в одну девочку и в меня: а вы идите со мной. Мы пришли в актовый зал — огромный, как в старых гимназиях. Справа два окна, между ними проем, в проеме генералиссимус всегда висел, метров пять высотой, при параде, в полный рост, в кителе. Там такая ступенечка красненькая и цветы — обязательно живые. Учительница говорит: становитесь в почетный караул.
Вокруг ходят, бегают, уроков нет ни у кого, потом постепенно все ушли, тишина наступила, а мы стоим по струночке с руками по швам. Стоим час — часы напротив висят, стоим два... Меня обуревают мысли: что я дома скажу? Как признаюсь папе, что я стояла в почетном карауле? Это было мучение. Второе мучение для меня было то, что я стояла с девочкой, которую всегда не любила. Чуждая она мне была, и я старалась от нее подальше держаться. Потом, уже в старших классах, выяснилось, что эта девочка Вера — дочка надзирательницы из зоны, тогда все встало на свое место.
Эти мои мучения длились четыре с половиной часа. Мы обе понимали, что про нас забыли, а взять и уйти... как? Страшно. В конце концов она первая сказала: мол, не хочешь сходить кое-куда, давай по очереди. И побежала — а как и когда она исчезла из этой уборной, я до сих пор не знаю. Каждая из нас боялась уйти первой — друг друга боялись"
Андрей Анатольевич Зализняк, 1935 г. р.
студент филфака МГУ
"Мама не пошла - об этом не было и речи. Она узнала о давке и гибели людей еще до того, как я успел вернуться домой, но не успела сильно испугаться, потому что сперва услышала от соседей что-то неопределенное о том, что происходит в Москве, и не представляла масштаба опасности... и тут я вернулся.
Она испугалась задним страхом на день или два позже, когда начали поступать сведения о жертвах. Стало известно, что некоторые дальние знакомые погибли, в основном мальчишки-девчонки. Во многих местах погибли люди, на Трубной было самое ужасное и на Дмитровке тоже — там довольно много людей были просто раздавлены о стены. Какого-нибудь выступа стены было достаточно... практически на всем протяжении лежали трупы.
Мой тогдашний приятель оказался необычайно ловок, героического склада был человек, и он считал своим долгом побывать там непременно. Он говорил, что ему удалось пройти мимо гроба Сталина трижды — может, и преувеличил немного свои подвиги. Потом уже стало ясно, что это был смертельный номер"
Людмила Ивановна Дашевская, 1930 г. р.
старший инженер лаборатории на заводе "Красная звезда"
"Я ничего не видела, ни вверх, ни вниз. Мы все шли вдоль забора Генеральной прокуратуры очень долго, и наконец мне показалось, что кто-то на меня дышит сверху, какой-то пар идет, я подняла глаза — это морда лошади. Всадник мне говорит: "Девочка, куда ты попала, кто тебя пустил? Иди сюда, под машиной пролезай и иди домой". Я говорю: "А как же я дальше? Я почти до Колонного зала дошла". Он отвечает: "Ты живой не дойдешь здесь". И вот как я была вся мятая и вся побитая, я и вышла — как раз к Столешникову переулку. И там была чистота, пустота и стояли урны. И я такая была изможденная, что села на одну из этих урн и отдыхала.
И я шла сначала по Столешникову, потом по Петровке, потом вышла по Лихову переулку на Садовое. Тишина, свет горел всюду, как в помещении, все было освещено. И что меня поразило: все афиши (они раньше наклеивались на деревянные щиты) — все афиши были заклеены белой бумагой. Поэтому время от времени на пустой улице высвечивались эти белые пятна. И никого народу не было"
Элла Опальная (Певзнер), 1935 г. р.
школьница
"Поднять руку уже было нельзя, можно было только с опущенными стоять. И вот у одной из наших девочек в руках был пакет с остатками сушек. Поднять его она не могла и держать уже не могла. Она его выпустила. И вот этот пакет — он не падал. Вот это у меня перед глазами стоит. Такое чудо: этот пакет не падал. Он завис и висел. Он провисел в воздухе какие-то секунды, а потом упал, и толпа по этим сушкам прошлась, и звук был жуткий — как будто по костям"
Ирина Анатольевна Золотаревская, 1934 г. р.
студентка Менделеевского химико-технологического института
"Одно из врезавшихся воспоминаний: я иду по бульварам — и на каждой скамейке лежит бледный человек. Не могу утверждать, что это были трупы, но это были люди задавленные, потому что давка была большая. И еще в конце бульвара — огромная гора калош. Сейчас забыли, что такое калоши, а тогда их и на туфли надевали, и на валенки, и вот эта вот гора калош в конце бульвара мне очень запомнилась"
Александр Бернардович Кукес, 1939 г. р.
школьник
"Почему и как я выбрался из толпы, которая кого-то уже размазывала по стенкам домов, я объяснить не могу. Скорее всего, кто-то помог. А до Трубной уже было рукой подать, вот где стоял вой. Не помню ничего, кроме этого воя, не помню, как оказался на свободе, без единой пуговицы на пальто"
Фото: Огонек
Олег Валерианович Басилашвили, 1934 г. р.
студент студии МХАТ
"Я жил на Покровке и ходил на учебу пешком — по Покровке, по Маросейке, потом по Театральному проезду, потом по Пушкинской улице (Б. Дмитровка.— прим. ред.), вверх по Камергерскому — и приходил в студию МХАТ. Для того, чтобы попасть в студию, в те дни мне нужно было пересечь две очереди, которые сутками шли к Сталину. Там стоял какой-то майор, и я показал ему студенческое удостоверение, сказал, что меня надо пропустить, что я должен дойти до студии. Но в результате я влился в очередь и уже совсем скоро оказался в Колонном зале Дома союзов. Почетного караула у гроба не было, во всяком случае, я не обратил внимания. Меня поразило, что в зале не было особой траурной атмосферы. Было очень светло, очень пыльно, а вдоль стен стояло громадное количество венков. Сталин лежал в мундире с блестящими пуговицами. Его лицо, которое на фотографиях всегда было таким добрым, показалось мне смертельно злым"
Сергей Гайкович Агаджанян, 1929 г. р.
студент Станкина
"Подошли к гробу. У меня появилась дикая мысль: я Сталина никогда не видел, а сейчас увижу. В нескольких шагах. Там в этот момент не было членов политбюро, только простые люди. Но и в Колонном зале я не заметил плачущих людей. Люди были испуганы — смертью, толпой,— может быть, они от испуга и не плакали? Страх, смешанный с любопытством, потерянность, но не тоска, не траур"
Станислав Яковлевич Красовицкий, 1935 г. р.
школьник
"Я даже был у гроба Сталина, видел его и всех этих вождей, которые там стояли. Хорошо запомнил Берию. Сталина и сейчас помню в гробу. Потом я написал стихи на его смерть. Послал их Симонову, тот ответил, что это очень хорошие стихи, но их присылают огромное количество, и они не могут все опубликовать. Стихи потом напечатали в школьной стенгазете. (Сейчас) они не сохранились, и я не помню оттуда ни строчки"