Хорошие девочки

В ночь на первое июля 1909 года из Московской губернской женской тюрьмы бежало 13 политических арестанток вместе с тюремной надзирательницей Тарасовой, которую они уговорили им помочь.

Побег этот кажется совершенно невероятным, и, например, кинофильм, в точности его воспроизводящий, наверняка обвинили бы в неправдоподобии. Предприятие было организовано так. В половине первого ночи жених одной из девушек (и соратник нескольких по партии эсеров), зайдя за церковную ограду напротив тюрьмы, громко мяукнул — это был знак, что снаружи все спокойно. Тогда Тарасова открыла дверь камеры, заключенные вышли в коридор, связали дежурных надзирательниц (в быстром и бесшумном связывании они несколько месяцев тренировались друг на дружке) и прошли в контору. Ровно в этот момент там зазвонил телефон. Звонил взволнованный чиновник охранного отделения, которому филеры донесли о возможности побега (в эсеровских кругах действовало множество осведомителей). Заспанный, как полагается в ночное время, женский голос ответил звонившему, что все спокойно. После этого беглянки беспрепятственно вышли из неохраняемой двери тюремной конторы на улицу.

"Заспанный" женский голос в телефоне принадлежал двадцатичетырехлетней Наталье Климовой, находящейся в тюрьме в ожидании высылки на бессрочную каторгу, которой ей заменили смертную казнь — она была одним из организаторов "Взрыва на Аптекарском острове" (покушения на Столыпина, в котором сам вновь назначенный премьер-министр практически не пострадал, но было убито и покалечено более 100 человек).

Климова к этому времени была уже знаменитостью — причем более даже литературной, чем революционной. В августе 1908 года в петербургском журнале "Образование" без ведома арестантки было напечатано ее прощальное письмо к близким, датированное 11 декабря 1906 года — тогда она еще ждала казни.

Философ-идеалист Семен Франк откликнулся на этот текст статьей "Преодоление трагедии", в которой сравнивал его с "De profundis" Оскара Уайльда: "Эти шесть страниц своей нравственной ценностью перевесят всю многотомную современную философию и поэзию трагизма".

Письмо Климовой, действительно, наполнено особым — надломленным и противоречивым каким-то — трагизмом. Декларативно принимающее смерть ("я начинаю с трепетным интересом, жгучим любопытством ждать смерти"), оно на самом деле являет собою концентрированный гимн жизни. Заканчивается оно так: "Знаете ли вы, что значит видеть жизнь как на ладони? Видеть отчетливо и ясно все выпуклости и рельефы, которые казались непостижимо громадными... Все мелочи и детали, которые казались слишком микроскопическими для глаз?.. Переживать все это, видеть это так близко... И в то же время чувствовать, что все это так неизмеримо далеко. Знаете ли вы, что значит с нежной внимательностью любоваться этой громадой, трепетно и страстно любить каждое движение, каждое биение пульса молодой, только что развернувшейся жизни?.. И знать, что ни одна секунда не властна над тобой, что одним словом, без страха, без сожаления ты можешь прервать ее, навеки покончив с сознанием..." Это, безусловно, производит впечатление — и немудрено, что молодой литературный критик Корней Чуковский в одном из своих обзоров отнес "Письмо перед казнью" к "лучшим страницам русской литературы за 1908 год".

Климовой вообще свойственно (настоящее время здесь — намеренность, а не ошибка) производить впечатление. Написанная в 1966 году — 48 лет спустя после ее смерти — документальная повесть "Золотая медаль" никогда не встречавшегося с ней Варлама Шаламова полна восторженного чувства. ("Влюбиться в Наталью Климову немудрено",— пишет Шаламов, тоже выбирая настоящее время.)

Примерно такого же чувства полна работа Григория Кана "Наталья Климова. Жизнь и борьба", вышедшая в петербургском Издательстве имени Н. И. Новикова. Несмотря на название, отдающее советской биографической серией "Жизнь пламенных революционеров" (его отчасти можно оправдать тем, что Климова и вправду была пламенной революционеркой), это очень хорошая книжка. Во многом именно из-за такого восторженного отношения автора к своей героине, иногда доходящего до совершенной наивности, до каких-то прямо обид за Климову на давно уже умерших людей. Например, про Мережковского с Гиппиус, которым Климова, встретившаяся им в Париже в 1910 году, не понравилась, он пишет, что "они оказались слепы, пройдя мимо яркого, глубокого и талантливого человека".

Такое отношение автора к героине делает книгу Кана подлинным романом, а не просто биографическим исследованием. Хотя даже сухого изложения фактов ее биографии достаточно для того, чтобы захватило дыхание.

Она родилась в 1885 году в Рязани в семье присяжного поверенного, впоследствии видного члена партии октябристов, члена Госсовета. В 1903-м — уехала в Петербург на курсы. В 1906-м — вступила в Боевую организацию максималистов, участвовала в организации нападения на Госсовет, где заседал ее отец (которого она никогда не переставала любить и которому впоследствии писала из тюрьмы нежнейшие письма). Когда императорским указом работа совета была приостановлена, максималисты решили устроить взрыв на служебной даче Столыпина. Одну из бомб, которыми были нагружены террористы-смертники, Климова привезла на конспиративную квартиру на извозчике.

Короткое время своей революционной деятельности Климова всегда считала лучшим в жизни. "То была жизнь полная, яркая. Были брани, печать борьбы",— писала она впоследствии. Дело было не только в "бранях", но и в любви — у нее завязался роман с руководителем (и основателем) Боевой организации Михаилом Соколовым.

Климова любила Соколова без памяти и, много лет спустя, именно его, а не мужа, вспоминала на смертном одре. При этом в ее страсти можно усмотреть некоторую тенденциозность. "Союз Климовой и Соколова заставляет вспомнить о романе Софьи Перовской и Андрея Желябова — двух ключевых фигур в "Народной воле". Причем совпадает многое: обе девушки — Климова и Перовская — происходили из дворянских семей, их отцы занимали видные государственные должности, для обеих вспыхнувшее чувство было первым в жизни, их возлюбленные являлись лидерами боевых групп и имели мужицкое, крестьянское происхождение, наконец, в обоих случаях любовь развивалась почти буквально у подножия эшафота, и влюбленные заранее обрекали себя на скорую гибель".

И даже точно так же, как Перовская после задержания Желябова, Климова после ареста Соколова (он был взят через несколько месяцев после покушения и очень быстро казнен) пытается организовать цареубийство. Она курсирует между конспиративными квартирами, запасается взрывчаткой и не замечает слежки. 30 ноября 1906-го она была схвачена агентами охранного отделения.

Через месяц после своего невероятного побега Климовой удалось под чужим именем отправиться на поезде в Сибирь, а оттуда в Китай. Вместе с геологической экспедицией она пересекла пустыню Гоби, добралась до Токио и там села на пароход, направлявшийся в Европу.

С 1910 года Климова жила во Франции, общалась в основном с оказавшимися там эсерами (некоторое время близко дружила с Савинковым), вышла замуж за одного из них, Ивана Столярова, родила трех дочек (старшая девушкой уехала в Советский Союз, восемь лет провела в лагерях, а позже стала секретарем Ильи Эренбурга). Наталья воспитывала их, вела хозяйство и ненавидела все это до последней степени. В одном письме она писала: "Дочка криком дергает меня целый день, и я теряю голову... Отупела до последней степени... Ей-ей, с сожалением вспоминаю о тюрьме — там не было внутреннего стыда, там хоть человеком себя чувствовала, а теперь, кроме отвращения к себе, ничего не испытываешь...." А в другом: "Заграницу я не люблю. Не понимаю и не хочу понимать самой основы, души ее, и поэтому она навсегда останется чужой. Я удивляюсь ее культуре, ее электричеству, дорогам, богатству и чистоте. И больше всего удивляюсь трудолюбию ее жителей. Здесь все и всегда работают, как крепостные, без праздников и отдыха... Я восхищаюсь ими и чувствую себя бесконечно чужой им... Я знаю, что я имею что-то, чего нет у них, что-то очень большое и важное, что мне дала ленивая и пьяная Россия, и что это что-то есть самое большое и важное на свете".

В августе 1918-го Климова внезапно решила уехать с детьми в революционную Россию (муж ее уехал туда еще до этого, но отъезд семьи не планировался). Она добралась до Парижа, добилась места на пароходе и слегла от испанки, страшного гриппа, от которого за год погибло в несколько раз больше людей, чем на полях Первой мировой войны. 26 октября она умерла. Ей было 33 года.

Короткая жизнь Климовой поражает не только своей поразительной насыщенностью, но и удивительной созвучностью времени, в котором она жила.

Климова была поклонницей одновременно (!) Толстого и Ницше, писала стихи в стиле Бальмонта и занималась тригонометрией. Она страдала от отсутствия справедливости и сочувствовала обездоленным ("Постоянный глубокий разлад между понятиями "истина", "справедливость", "должное" и общественными нравами, экономическими и государственными принципами российской действительности. Он всюду и везде... В виде голодных босяков, истощенных рабочих на улице города и в виде разряженных, упитанных, тупо-самодовольных питерских автомобилистов... и в виде голодного, вырождающегося мужика... и в виде либеральствующего барина "конституционалиста", и в виде стонущей и вялой интеллигенции"). И относилась к этим беднякам чуть ли не с презрением. ("Я поразилась убожеством бедных людей. Чем они живут! Сонные, тусклые, бесцветные. Томятся тоской и ничего не могут сделать. Они не смеют дерзать, боятся делать то, что подсказывает им совесть, разум. Они целиком ушли в свои копеечные расчеты".)

До прихода простейшего из лозунгов "Грабь награбленное!" русская революционность была явлением сложным, и Климова эту сложность как будто персонифицирует.

При этом никак нельзя отнестись к этой фигуре только как к слепку одной, хоть и знаменательной эпохи. Многое в ней резонирует с русской жизнью всегда и с русской жизнью сегодня.

Романтическая, хоть и вполне убийственная деятельность эсеров и максималистов была во многом деятельностью "хороших девочек". В сносках к книге о Климовой подробно приводятся биографии множества этих дочек приличных родителей, отказавшихся от всего и ушедших в смертельно опасную жизнь. Их бунт был более окончательным, чем мужской — он требовал полного отречения, не только от касты, но и от предписанного и запрограммированного другими "женского".

Среди фотографий, помещенных в книге Григория Кана, есть одна, где Климова снята с перековавшейся в революционерки надзирательницей Александрой Тарасовой и эсеркой Вильгельминой Гельмс (всем им на тот момент не больше 25). Молодые женщины с некоторым вызовом смотрят в камеру: и современного зрителя даже оторопь берет — настолько они похожи на девушек из Pussy Riot. То есть сначала вздрагиваешь, а потом говоришь себе: ничего удивительного — этот тип вечен. "Судьба Натальи Климовой касается великой трагедии русской интеллигенции",— писал Шаламов. Это уже звучит довольно высокопарно, но этого недостаточно. Ее судьба касается русской трагедии вообще.

Григорий Кан. "Наталья Климова. Жизнь и борьба". СПб.: Издательство имени Н. И. Новикова, 2012