Сам себе столица

300 лет назад, в мае 1713 года, столица перебралась из Москвы в Петербург. Последние 90 лет — Петербург крупнейший провинциальный город Европы. Между тем, по словам Андрея Белого: "Если Петербург не столица, то нет Петербурга. Это только кажется, что он существует"

Лев Лурье, историк

При приближении к Москве, Лондону, Мюнхену плотность населенных пунктов резко возрастает. Деревни переходят в городки, те сливаются; мегаполис выступает как естественный центр агломерации. А Петербург возникает внезапно — за редколесьем, болотами, полями капусты и турнепса.

Место в устье Невы, где построен город, принадлежало славянам со времен призвания варягов. Но за 650 лет ни киевляне, ни новгородцы, ни москвичи, которым последовательно принадлежала невская дельта, не решались построить здесь порт или крепость. При том что пункт стратегически очень важный: начало пути из варяг в греки.

Дважды попытку обосноваться в устье Невы предпринимали шведы. Но думали они закрепиться не в дельте реки, а выше по течению, там, где в Неву впадает Охта. Крепость Ландскрона была уничтожена новгородцами под командованием князя Андрея (сына Александра Невского) через год после своего основания в 1300-м. Ниеншанц просуществовал с 1611 по 1703 год.

Мшистые, топкие берега, плоская, как тарелка, местность. Неудобное, опасное пограничье. Рыбаки, жившие в устье Невы еще в шведские времена, предупреждали Петра и его царедворцев: каждые пять лет эти места заливает. Здесь и строят не избы, а только рыбацкие хижины. При подъеме воды их разбирают, бревна связывают в плоты или привязывают к деревьям. Сами рыбаки спасаются на Дудоровой горе, что в десятках верстах к югу от дельты.

Скука. Холод. И гранит

Но когда в 1706 году, через три года после основания Петербурга, царь лично лицезрел наводнение, оно его только развеселило: "У меня в хоромах было сверх полу 21 дюйм, а по городу и на другой стороне свободно ездили в лодках. (Петр писал это в своем знаменитом "домике" — городом он называл нынешнюю Петроградскую сторону, другой стороной — теперешний центр.— "О".) И зело было утешно смотреть, что люди по кровлям и деревьям, будто во время потопа сидели, не только мужики, но и бабы".

Здесь все было не для людей. Волей Петра возник город, который должен был символизировать мощь великого восточноевропейского государства. Воплощенная в камне государственная утопия. Вольтер говорил: новая столица находится "на кончике уха" империи; Маркс называл ее "эксцентрическим центром России". Строительная площадка превратилась в огромную каторжную тюрьму. Десятки тысяч солдат, заключенных, военнопленных, крепостных крестьян замостили костями место возведения будущего города.

Первые 130 лет существования Санкт-Петербург и воспринимали как некий зримый подвиг русских людей, ведомых Петром Великим. Что-то вроде взятия Берлина, полета Гагарина, восстановленного храма Христа Спасителя.

В субарктической пустыне возникал город с золочеными шпилями церквей, барочными дворцами, гранитными набережными. Эффект Абу-Даби. Словом: "Где прежде финский рыболов, печальный пасынок природы, один у низких берегов бросал в неведомые воды свой ветхой невод, ныне там по оживленным берегам громады стройные теснятся дворцов и башен; корабли толпой со всех концов земли к богатым пристаням стремятся".

Но тем же Пушкиным петербургский период русской истории впервые ставится под сомнение: "Куда ты скачешь, гордый конь, и где опустишь ты копыта?" Со времен гоголевских "Петербургских повестей" вплоть до "Черного тумана" Александра Куприна и "Крестовых сестер" Алексея Ремизова Петербург — мрачный, враждебный человеку, безвкусный новый Вавилон.

Бесконечные желто-белые казармы, "языческие храмы на чухонских болотах". Как писал Достоевский, того и гляди "разлетится этот туман... не уйдет ли с ним вместе этот гнилой, склизкий город... и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его , пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне ?".

Гвардия, бюрократия, двор, канцелярии, аудитории, редакции. Наверху, как писал Лев Толстой, "собственно свет — свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одной рукой за двор, чтобы не спуститься до полусвета, который члены этого круга думали, что презирали, но с которым вкусы у него были не только сходные, но одни и те же". Сословное общество вообще, а гвардия в особенности жили не по законам, а по понятиям. Гвардеец не может тратить мало, жить в Песках, носить мундир и фуражку не от портного Фокина, допивать бутылку шампанского до конца, торговаться в ресторане или магазине, терпеть оскорбление, жениться на купчихе, плохо говорить по-французски.

Петербургских Карениных и Вронских, с одной стороны, и петербургских Раскольниковых и Ипполитов, с другой, и объединяло, и разъединяло отсутствие в Петербурге московского всесословного братства, того роевого начала, которое всегда отличало Первопрестольную. Столице был чужд московский непрекращающийся банкет, всеобщие гуляния в Сокольниках, братания Аксаковых с Солдатенковым и Кокоревым, старообрядцев и никониан, князей и актеров.

Петербург не знал этой всепримиряющей душевности и предпочитал закон, в крайнем случае неписаный. Город уродливый, неприветливый, формальный — разве что карьеру делать.

Статья Александра Бенуа "Живописный Петербург" вышла в 1903 году; уже близки были Цусима, 9 января. Впервые со времен Пушкина утверждалось: Петербург прекрасен. Через 10 лет, в роковом, последнем 1913 году такой взгляд стал общим местом. Предреволюционный культ города — предчувствие конца России Пушкина. Как прежде у Толстого в "Двух гусарах" или у Чехова в "Вишневом саде".

Тоска по времени ампира и дуэлей относилась и к архитектуре, прежде считавшейся европейским китчем, и ко всему столичному укладу времени императорского величия. "Мир искусства" и акмеисты культивировали такой миф: "на земле была одна столица; остальное просто города".

"Петербург воплотил мечты Палладио у полярного круга, замостил болота гранитом, разбросал греческие портики на тысячи верст среди северных берез и елей. К самоедам и чукчам донес отблеск греческого гения, прокаленного в кузнице русского духа",— так в статье "Три столицы" говорил о петербургском ампире философ Георгий Федотов.

Тикрит или Барселона?

В 1918 году ленинский Совнарком сделал Петрограду ручкой, отправился в Москву, обещал вернуться и сгинул в Кремле навсегда. Имперская столица превращается в "столичный город с областной судьбой". Однако максима Андрея Белого "Если Петербург не столица, то нет Петербурга" не сработала.

Любопытно, что именно большевики осуществили вековую мечту славянофилов. И Аксаковы, и Достоевский, и Александр III — все они считали Петербург городом нерусским, недостойным столичного статуса.

Для жителей Петрограда перенос — тяжелая душевная травма, непреодоленная по сию пору. Из главного города империи — в "колыбель трех революций".

Ненависть к новым порядкам усилила ностальгию по классическому Петербургу. "С важностью глупой, насупившись в митре бобровой, я не стоял под египетским портиком банка, и над лимонной Невою под хруст сторублевой мне никогда, никогда не плясала цыганка",— писал Мандельштам. Не стоял. Но это не мешало его "ребяческому империализму", неожиданному и опасному желанию пить в советском Ленинграде за "военные астры" (гвардейские эполеты).

Четвертый по населению европейский город с отличными музеями, библиотеками, театральными труппами, симфоническими оркестрами и архитектурными ансамблями самодостаточен. Другое дело — недостаток издательств, журналов, творческой работы и перспектив. Нищета, тупое (даже на фоне Москвы) начальство. Возможности заработка и реализации — в настоящей, не в бывшей столице.

Потеряв свои прошлые, чисто петербургские преимущества, Ленинград постепенно становится похож на дореволюционную Москву. Время никуда не торопится; рефлексия преобладает над действием; идеологию и эстетику определяет кружок единомышленников. Публичность не выделяет, а компрометирует. На Евгения Евтушенко и Василия Аксенова Ленинград отвечал Иосифом Бродским и Сергеем Довлатовым.

До 1917 года в спор о двух столицах вносился историософский смысл, связанный с ролью петровского культурного переворота в российской истории. Между 1918-м и 1991-м ущемленные жители невских берегов вкладывали в свои антимосковские инвективы скрытый протест против советской власти и вообще не слишком симпатичной, да еще и лишившей их город столичного статуса.

Ленинградский регионализм зародился в 1920-е из тоски по старому миропорядку и утраченному столичному статусу, когда от старого Петербурга остались только архитектурные ансамбли, кировский балет, Эрмитаж, пирожные "Норд" и Анна Ахматова. Сама архитектура имперского времени, на фоне "домов-кораблей" Комендантского аэродрома или "137" серии Веселого поселка, действовала как агитационный плакат: "было — стало". Потерянный рай оставался в 1913-м, Ленинград жил с головой, повернутой назад.

Пик интереса к краеведению, архитектуре модерна, акмеистам и мирискусникам был в Ленинграде 1970-1980-х годов, конечно, неслучаен. Он предрекал конец нового Московского царства. Борьба за сохранение "Англетера", выведшая в 1987 году на Исаакиевскую площадь тысячи людей, означала конец ленинградского периода петербургской истории. Возобновлялся период петербургский. Но Совнарком из Москвы так и не вернулся.

К 2010-м годам перед городом два пути. С одной стороны — это государев домен, родина президента, премьер-министра и большей части их непосредственного окружения. Как Тикрит в саддамовском Ираке. Именно здесь до последнего времени находился и главный кадровый резерв путинской России. Тут Владимир Владимирович принимает мировых лидеров в Константиновском дворце Стрельны. Показывает Эрмитаж, водит на премьеры в Мариинский. Здесь саммиты, ежегодные экономический и юридический форумы.

По берегам Невы и ее притоков московские скоробогачи покупают "видовые" квартиры. Из Петербурга в Москву едут работать, из Москвы в Петербург — отдыхать. Золото барокко, парусник с алыми парусами на Неве, корюшка, рюмочные, дешевые антикварные лавки. Русский Брюгге, Потсдам, Версаль. приполярный Сочи.

Но пять миллионов жителей не могут быть заняты только в "индустрии гостеприимства", на бывших столичных руинах. Петербург — город не богатый. По данным академика Абела Аганбегяна, он отстает от Москвы: в 1,8 раза — по доходам на душу населения, в 2 раза — по производству валового продукта на душу населения, в 1,7 раза — по объему потребления. Впрочем, в Петербурге лучше, чем в Москве, развиты отрасли "экономики знаний" — их вклад в региональный продукт составляет 25 процентов против 15 в среднем по России. Но за науку у нас платят немного.

По уму — главное геополитическое преимущество Петербурга, как и в петровское время — "окно в Европу". Растеряв нефтяной и газовый транзит, Одессу и Батуми, империя снова полагается в основном на северо-западную транспортную коммуникацию. И если бы не московский централизм, именно здесь мог бы располагаться крупнейший российский таможенный и логистический центр.

Термин "культурная столица", придуманный ельцинскими пропагандистами, тоже отражает одну из потребительских ценностей города. Классическая культура, культура Эрмитажа, Русского музея, Михайловского и Мариинского театров сочетается с выращенной за небольшие местные деньги контркультурой. Гроздьями хипстерских баров по Фонтанке, Думской, Гороховой (ночью эти недорогие злачные места соединяет специальный автобусный маршрут). Сотни рок-групп от клубных до собирающих стадионы "Аквариума", "Сплина", "ДДТ", "Ленинграда"; маленькие полуподпольные театрики. В Петербурге — главные электронные фестивали "Электролето" и "Рейв на фортах".

Российский Тикрит медленно мигрирует в сторону российской Барселоны. Самодостаточного европейского города, которому есть чем гордиться, кроме столичного прошлого. Хотя 300 лет назад Петр и придумал на этих мшистых берегах нечто путное.