Чем больше подчеркивают, что бостонские террористы одиночки и никакой сети за ними не видно, тем чаще вспоминается установка новой "Аль-Каиды": ячейки на территории врага должны стать невидимыми, а их связи — не просматриваться спецслужбами. Вот бойцов и переподчинили: теперь они служат не вождям, а идее, и приказы им не нужны
Под знамена талибов стекались разочарованные со всего света
Фото: AFP
...Молодые парни стояли в ряд, накрывшись одинаковыми серыми мужскими шалями, похожими на одеяла. Уже темнело, закружил снег, но все равно было видно, какие они все разные. Дело было во второй половине 1990-х в афганском ущелье Панджшер, куда я приехал брать интервью у легендарного Панджшерского льва — таджикского полевого командира Ахмад Шаха Масуда, с которым в 1980-е так и не смог справиться весь наш ограниченный воинский контингент.
В этот раз враг у него был иной: это был разгар войны северного альянса с талибами, но сколько волн на его ущелья не накатывало, сдвинуть с места льва они не могли. Масуд дал интервью и разрешил увидеть плоды этих битв — посетить тюрьму для пленных иностранцев, воевавших на стороне "Талибана": деревянный барак, на стене которого красовалась огромная надпись на дари: "За добро воздается добром, за зло — злом". Тогда я впервые увидел то, что вскоре пресса прозвала "исламистским интернационалом",— молодых парней, которые приехали воевать за правильный ислам из Пакистана, Таджикистана, Узбекистана, даже Бирмы...
Говорили для прессы они неохотно, опустив в землю глаза, и примерно одно и то же: шли воевать за веру, попали в плен. Но бросались в глаза две вещи: все были молоды — лет до 25 и при этом из разных слоев — студенты, пара портных, рабочие, один фельдшер...
"Мы наш, мы новый мир построим..."
Сегодня, полтора десятка лет спустя, для таких вот радикальных исламистов названий не в пример больше: ваххабиты, салафиты, аль-каидовцы... Но за скобками этикеток и терминов тот же вопрос: почему эти парни пошли убивать? Диагнозы "религиозный радикализм" или "экстремизм" — это новояз для отчетности правоохранительных органов, но их недостаточно, чтобы понять, почему молодой человек, скажем, из бирманской деревни в джунглях или киргизского аула в горах, срывается и едет на войну в далекий Афганистан потому, что кто-то там не так молится.
Да и вообще, этот новый грозный ветер с Востока отнюдь не небесного, а вполне земного, социального происхождения. Я убедился в этом спустя несколько лет после памятного визита к Масуду в Панджшер, когда оказался в мусульманском университете недалеко от пакистанского Пешавара. К концу 1999-го этот город близ афганской границы был уже добрых лет десять известен как главный оружейный базар Востока, где можно было купить все, от сабли до "стингера". Но в новых межафганских войнах (уже не с советскими шурави, а за веру друг с другом) он гремел уже как главный учебный центр, где талибы, отвоевывавшие Афганистан, набирали себе приверженцев.
Во всем мире их считали наемниками, но отношение в Пешаваре к ним поражало простотой и симпатией: в них себя узнавали. Меня, например, к этим новым борцам за веру подбросил шофер случайной попутки, с которым мы разговорились, а он вдруг с гордостью — как будто речь шла о местной достопримечательности — спросил: "А хочешь увидеть, как настоящие муллы преподают настоящий ислам?" Следом за ним также запросто меня принял сарбарах (руководитель) учебного заведения, он же разрешил поговорить со студентами или, выражаясь на арабском — этой латыни исламских университетов, с "талибан". Всем своим видом он мне показывал: мы не наемники и не экстремисты, как о нас говорят.
Тут я вновь встретил нескольких ребят из СНГ. Один из них, выходец из Узбекистана, назвавшись Асланом, рассказал о себе вроде бы самую простую историю. Сколько таких: хорошо окончил школу, но на учебу в институте денег у его семьи не было и он с друзьями поехал в Москву, где работал на конвейере тогда еще живого ЗИЛа. В России ему не понравилось: унижения, милицейские поборы, да и денег на учебу не накопил... Вернулся домой расстроенным, ушел в религию и нашел шанс — пригласили учиться в Пакистан. Аслан хотел в Исламабадский мусульманский университет, но ему посоветовали другое учебное заведение в Пешаваре. "Вот здесь я и узнал путь к настоящему исламу,— подытожил он свой рассказ.— А еще понял, что все проблемы из-за того, что люди отказались от веры и нами правят безбожники!"
Не поверите, но последняя фраза — чуть не буквальное совпадение с тем, как либеральная пресса в мусульманских странах объясняла на этой неделе логику действий братьев Царнаевых, устроившихся на жительство в безбожной Америке. А потом решивших взорвать безбожников, которые бегают по городу в спортивных трусах. За 15 лет, выходит, ничего и не изменилось: воюют с безбожниками, с теми, кто верит не так и не в то, только уже на их территории.
Но откуда такая страсть? Да потому, что другой и не было. Что видели такие, как Царнаевы, или такие, как мой Аслан из Пешавара, парни на родине? Безработицу, чудовищную коррупцию, полное отсутствие перспектив для всех, кто не из важного клана. А тут находятся люди, которые убеждают: если установить "настоящий ислам", то социальный лифт включится, будет и равенство, и братство, и социальная справедливость. Всего-то и нужно — жить в соответствии с "порядком, завещанным Пророком". И будет всем счастье. Похоже на переиздание светлого будущего, только в религиозной упаковке.
Помню тогда, в Пешаваре, на прощание Аслан со своими друзьями посоветовал мне не расстраиваться, мол, в России тоже наступит "настоящий ислам", тогда всем будет хорошо и там, где ему однажды так не понравилось: "Брат, это будет обязательно! Мы придем!"
Скороварка — оружие пролетариата
Спорить — бессмысленно. Да и что возразить? Что истинная вера говорит о спасении души, а не о безработице? Что строительство "рая на земле" уже не в одной стране оборачивалось ГУЛАГами? Что убийство во имя самой светлой идеи — все равно убийство? Или что те, кто призывает к жертвенности, часто сами не собираются умирать и мечтают о власти? Все равно не поверят — перечисленные мною доводы в расчет не берутся...
В Пакистане, который сейчас на передовой борьбы радикального и умеренного ислама, в терактах погибли свыше 4 тысяч человек, мусульман по вероисповеданию. Им должны противостоять успехи социальной демократии, а противостоит армия.
Часто спрашивают: почему главный враг США? Тут все просто: потому что без их поддержки оружием и деньгами "неправедные правительства" давно бы пали, а продажные кланы были бы отстранены от властных кормушек. "Арабская весна" — эта запоздалая попытка альтернативы радикальной исламистской идее — пока тоже не дает результата, потому что реальных изменений к лучшему еще не произошло.
Да и Западу пора перестать удивляться, почему в террористы идет второе поколение эмигрантов, переехавших в Америку или во Францию. Увы, действует то же правило: если пробиться на новом месте не удалось, как не удавалось на старом, возвращаются к привычным методам. Идеология воспроизводится на генетическом уровне: сеть как таковая ("Аль-Каида" или какая еще) для этого не нужна: что делать, и без них ясно. Ну а набор оружия давно в интернете — от взрывающихся гвоздями скороварок, которые полюбились братьям Царнаевым, до взрывчатки на базе аммиачной селитры, которой пользовался норвежский убийца Брейвик.