Забрать воедино

К концу прошлой недели в конфликт, вызванный предложением директора ГМИИ им. Пушкина Ирины Антоновой возродить закрытый Сталиным музей, вмешались и министр культуры Владимир Мединский, и советник президента Владимир Толстой. Выбор между исторической правдой и невозможностью поменять сложившееся в распределении великих картин статус-кво оказался пока не в пользу Москвы. История случившегося и возможность последствий радикального шага — в нашей теме номера

65 лет назад, в 1948 году, в Москве перестал существовать Государственный музей нового западного искусства (ГМНЗИ), который даже по мировым меркам можно считать уникальным. Если бы его экспонаты были вновь собраны вместе, он и сейчас вошел бы в число первых музеев мира наряду с Лувром и галереей Уффици.

Музей был создан в 1923 году на основе двух крупнейших дореволюционных частных коллекций модернистского искусства, принадлежавших московским коллекционерам — Сергею Щукину и Ивану Морозову. До революции московские коллекционеры считались более продвинутыми по сравнению с тогдашними столичными, петербургскими (когда Щукин заказал Матиссу в 1906 году знаменитые панно, включая "Танец" и "Музыку", его называли сумасшедшим и собирателем хлама). В результате в Советской России уже в 1920-е годы появился первый в мире Музей современного искусства (нью-йоркский MoMA открылся на пять лет позже, в 1928 году). Музей стал центром паломничества иностранных туристов и надежным источником такой желанной в те годы иностранной валюты. Отчасти именно поэтому музей долгое время не трогали, хотя вопрос о "рассаднике буржуазного искусства" поднимался в течение всего периода его существования.

Наконец в 1948 году музей был ликвидирован по личному указанию Сталина как "рассадник низкопоклонства перед упадочной буржуазной культурой", а его экспонаты поделены между Пушкинским музеем и Эрмитажем.

Свидетель разгрома ГМНЗИ, заместитель директора по научной части Нина Яворская вспоминает об этих событиях в своей книге*, отрывок из которой мы сегодня публикуем.

<...> Внезапно из Комитета по делам искусств поступил приказ — развернуть немедленно (чуть ли не за одну ночь) экспозицию музея. Приказ был выполнен, хотя такие крупные произведения, как "Музыка" и "Танец" Матисса, не могли быть экспонированы, так как оставались еще на валу (способ хранения картин.— "О") после реэвакуации. В музей пришли два референта, по-видимому, от К.Е. Ворошилова,— Кардашев (за точность фамилии я не ручаюсь) и П.Ф. Аболимов. Директором музея в то время был М.А. Яковлев, но он в тот день отлучился в связи с болезнью матери и поручил этот разговор провести мне как заместителю по научной части. Беседовали мы с товарищами в течение пяти часов, всесторонне осветив деятельность музея и ознакомив их с проектом его реорганизации. По окончании беседы я спросила мнение референтов в связи со слухами о возможном закрытии музея, на что они в один голос ответили, что их мнение совпадает с мнением всех культурных людей. Они добавили, что поражены такой любовью сотрудников к своему делу.

Их заключение нас успокоило, мы полагали, что это что-то значит.

На другой день в музей пришли М.Б. Храпченко, председатель Комитета по делам искусств, и начальник главка П.М. Сысоев. Посмотрев экспозицию, они вызвали меня и сказали, что завтра приедет К.Е. Ворошилов и чтобы я не вздумала его агитировать. Меня эти слова поразили, и я решила, что их позиция крайне шаткая.

Однако кто-то из начальства догадался, что мы "схитрили" и не показали "рискованных" вещей (сейчас об этом странно писать, когда эти произведения демонстрируются в Эрмитаже). Снова звонок по телефону. А.К. Лебедев (ответственный сотрудник музейного отдела Комитета по делам искусств.— "О") приказывает, чтобы к 11 часам завтрашнего дня (то есть к приезду Ворошилова) были сняты с вала и показаны "Музыка" и "Танец" Матисса. Я под разными предлогами пыталась доказать невыполнимость этого требования; для снятия с вала необходимы были реставраторы, которых не было. Однако ничего не помогло. Реставраторов дали, и на полу были разложены оба панно Матисса. Правда, рядом мы положили большое реалистическое полотно Жан-Поля Лорана "Мексиканский император Максимилиан перед казнью".

Ворошилов приехал вместе с А.М. Герасимовым** (президент Академии художеств СССР.— "О"), П.М. Сысоевым и П.И. Лебедевым (новый председатель Комитета по делам искусств, спустя несколько дней сменивший на этом посту М.Б. Храпченко.— "О").

Шла борьба за место около Ворошилова. Референты, с которыми я ранее беседовала, буквально толкали меня, чтобы придвинуться ближе к нему, а Александр Герасимов отталкивал. Ему удалось направить Ворошилова на осмотр экспозиции не с ее начала, как нами было задумано, а с конца, подведя его прямо к панно Матисса. Ворошилов посмотрел и издал звук: "Хе-хе", и вся свита подхватила: "Хе-хе-хе". Прошло много лет, но хор этих смешков до сих пор стоит в ушах. Меня это почти парализовало, но я все же постаралась обратить внимание на другие произведения, в частности на Лорана. Тут кто-то из сопровождающих сказал: "Ну, конечно, есть и такие, но в основном не они". Подошли к Ренуару. "Обнаженная" Ворошилову понравилась, но кто-то (кажется, П.И. Лебедев), сделав рукой возле картины Ренуара вращательное движение, сказал: "Но здесь уже начинается, начинается".

Надо сказать, что Ворошилов далеко не ко всем музейным вещам отнесся отрицательно, но А.М. Герасимов давал уничтожающие характеристики. После осмотра я спросила Ворошилова, каково его мнение. Он ничего не ответил.

Вечером в Большом театре был торжественный вечер (уже не помню, по какому поводу). Я была на нем. Увидела среди публики И.М. Майского (заместитель министра иностранных дел СССР в 1943-1946 годах.— "О"), который был большим другом нашего музея и не раз помогал ему при восстановлении здания. Подойдя к нему, я рассказала, какая угроза нависла над музеем, но он грустно ответил: "Я теперь ничего не значу".

Какое-то время длилось неопределенное положение. Мы не свертывали экспозицию и показывали ее друзьям музея (хотя официально он открыт не был). Количество лиц — художников и искусствоведов, которые захотели посмотреть музей,— было огромно.

Затем был издан приказ о ликвидации музея, подписанный Сталиным (говорили тогда, за это я не могу ручаться, что Молотов отказался подписать). Была создана комиссия по ликвидации, в которую вошла и я.

Музейный отдел Комитета по делам искусств наметил распылить произведения по разным периферийным музеям, а некоторые уничтожить и лишь лучшее передать в Эрмитаж. Трудно передать то состояние, в котором находились мы, сотрудники музея. Самым большим желанием в этих условиях было то, чтобы все произведения попали в Музей изобразительных искусств и Эрмитаж (а не в периферийные музеи). Я почти в буквальном смысле молила бога, чтобы приехал И.А. Орбели, директор Эрмитажа, зная, что он не даст распылить коллекцию. Каково же было мое радостное удивление, когда, придя на заседание комиссии в кабинет С.Д. Меркурова (в то время директора ГМИИ), первым, кого я увидела, был Орбели. Я отозвала его и сказала, что умоляю забрать все, что не возьмет ГМИИ. Он ответил, что такие же инструкции получил от А.Н. Изергиной (в то время работавшей в отделе Запада Эрмитажа), которая, узнав об угрозе закрытия нашего музея, заставила Орбели немедленно выехать в Москву.

Наступил дележ произведений. От Музея изобразительных искусств наибольшую активность проявляли Б.Р. Виппер и А.Д. Чегодаев. Правда, из-за субъективных особенностей вкуса последнего наиболее острые картины Матисса, а также Пикассо были отвергнуты ГМИИ и в результате оказались в Ленинграде.

Заслугой некоторых членов комиссии, и главным образом Орбели, было то, что коллекции нашего музея не оказались распыленными по многим музеям, а были сосредоточены в двух крупнейших советских собраниях западного искусства.

Закрытие Музея нового западного искусства явилось большим ущербом для культурной жизни нашей страны. Советский зритель уже не мог видеть стольких шедевров, собранных воедино. Особенно это стало ясно теперь, когда произведения, подвергавшиеся остракизму, в частности "Музыка" и "Танец" Матисса, получили всеобщее признание.

Ответственность за закрытие Музея нового западного искусства лежит всецело на инициаторе этого неправедного дела — А.М. Герасимове и его ближайшем соратнике тех дней — А.К. Лебедеве.

Ликвидация была ошибкой уже потому, что основанию музея послужили декрет, подписанный В.И. Лениным, о национализации собраний И.А. Морозова и С.И. Щукина и превращение их коллекций в государственный музей. И главное — музей с этими коллекциями и дальнейшим пополнением был своеобразной академией для советских художников.

*Отрывок из книги Нины Яворской "История Государственного музея нового западного искусства" (издательство ГМИИ им. А.С. Пушкина).

**В мае 1949 года журнал "Огонек" поместил фоторепродукции картин и скульптур крупнейших западных модернистов, в том числе Сальвадора Дали, с комментариями тогдашнего президента Академии художеств Александра Герасимова. Последний сообщал, что в полотнах ведущих буржуазных живописцев отражаются "идеи воинствующего империализма с его расовой ненавистью, жаждой мирового господства, космополитизмом, зоологическим человеконенавистничеством, отрицанием культуры, науки и подлинного реалистического искусства".

"Огонек" представляет жемчужины собрания московского Музея нового западного искусства, которое после 1948 года было поделено между Эрмитажем и ГМИИ имени Пушкина

Пабло Пикассо. "Композиция с черепом", 1907-1908 (Эрмитаж)

Пабло Пикассо. "Девочка на шаре", 1905 (ГМИИ)

Анри Матисс. "Танец", 1910 (Эрмитаж)

Анри Матисс. "Мастерская художника" ("Розовая мастерская"), 1911 (ГМИИ)

Поль Гоген. "Женщина под деревом манго" ("Королева красоты"), 1896 (Эрмитаж)

Поль Гоген. "А, ты ревнуешь?", 1892 (ГМИИ)

Пьер Огюст Ренуар. "Портрет Жанны Самари", 1877 (ГМИИ)

Пьер Огюст Ренуар. "Девушка с веером", 1881 (Эрмитаж)

Поль Сезанн. "Курильщик", 1890-1896 (Эрмитаж)

Поль Сезанн. "Пьеро и Арлекин", 1888 (ГМИИ)

Портрет Ивана Абрамовича Морозова. 1910. Валентин Серов. На заднем плане — натюрморт "Фрукты и бронза" Анри Матисса

Сергей Иванович Щукин. 1915. Портрет работы Дмитрия Мельникова

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 3

Служащие сталинских силовых ведомств имели возможность познакомиться с идеологическим врагом — формалистическим искусством — в оригинале (на фото — залы Музея нового западного искусства, 1930-е годы)