Премьера театр
В "Лондоне Шоу" нашлось место шоу, но не Лондону
Фото: Артем Коротаев/Фото ИТАР-ТАСС
Московский театр "Сатирикон" имени Аркадия Райкина показал премьеру спектакля "Лондон Шоу" по пьесе Бернарда Шоу "Пигмалион" в постановке художественного руководителя театра Константина Райкина. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
На афише спектакля между словами "Лондон" и "Шоу" — пробел. Конечно, в это место так и просится дефис, но вторая часть заголовка, судя по всему, не обозначение жанра, а фамилия автора — вроде как "Лондон Бернарда Шоу". Никакого особенного лондонского акцента, впрочем, в спектакле нет, если не считать легко узнаваемых ажурных силуэтов, по воле художника Бориса Валуева появляющихся на трех экранах-задниках. Что касается шоу как жанра, то зрелищных спецэффектов в новом спектакле действительно гораздо меньше, чем, к примеру, в недавней сатириконовской версии "Ромео и Джульетты". Да и нужды в них особой нет: "Пигмалион" Бернарда Шоу — пьеса про лондонского профессора-филолога, решившего в качестве эксперимента сделать из простушки цветочницы светскую даму, столь остроумно и с таким знанием законов театра написана, что надо очень постараться, чтобы провалить ее (если под провалом понимать отсутствие зрительского спроса).
Тем не менее версия "Пигмалиона" в театре "Сатирикон" — это все-таки шоу. Зрителю все время что-то активно показывают, все время успешно борются за его внимание — и в этом смысле рука Константина Райкина в спектакле безошибочно узнается. Наверное, можно каким-то образом объяснить, как откликаются темы "Пигмалиона" сегодня: мало ли вокруг сделанных, искусственных биографий, и тема манипуляции чужими частными судьбами актуальна как никогда, но вряд ли социальная проблематика (для Бернарда Шоу, кстати, весьма важная) вдохновляла театр. Вдохновляла, как всегда в "Сатириконе", возможность лицедейства — и потребность зрительного зала ему внимать и радоваться. (В альтернативном актерском составе отца и дочь Дулиттл играют темнокожие актеры — Григорий Сиятвинда и Елизавета Мартинес Карденас, и тогда эксперименты над их семейством наверняка обретают неожиданный острый смысл.)
В драматических сценах спектакля "Лондон Шоу" все сделано словно намеренно с перебором — на ясных и простых контрастах, словно речь идет о серии комиксов. Уж если нужно показать разительные перемены, происходящие с Элизой Дулиттл (Альбина Юсупова), то появляется она совсем уж каким-то крикливым и прыгучим чучелом — тем смешнее ее исполненная преувеличенной чинности походка в следующей сцене. Уж если похожий на бомжа папаша Дулиттл давно не мылся, то он будет чесаться не только собственными руками, но и любыми попавшимися под руку деталями обстановки в квартире Хиггинса — Денис Суханов превращает свой выход в бенефисный клоунский номер. И если во время шутливого фонетического упражнения Хиггинс (Артем Осипов) изображает человекообразную обезьяну, то неспроста: "обезьянья" оживленность вообще свойственна его поведению, и чем больше становится похожа на светскую даму его Галатея, тем более непосредственным и эксцентричным кажется "вылепивший" ее Пигмалион. В общем, если и думать на этом спектакле о Лондоне, то прежде всего о лондонском Вест-Энде, где идут востребованные самыми широкими зрительскими кругами качественные развлекательные постановки.
Есть в "Лондон Шоу" сцены и не драматические, пантомимы, которые прослаивают спектакль. Они стилизованы под немое черно-белое кино: прерывистый свет имитирует бег кинопленки, персонажи преувеличенно жестикулируют, а на экране мелькают реплики. Актерам забавные динамичные эпизоды дают дополнительные маленькие рольки с переодеваниями, а зрители конспективно знакомятся с важными событиями: как познакомился Хиггинс с Пикерингом и Элизой около театра Ковент-Гарден, как преподают цветочнице уроки хороших манер, как завершается конфузом посещение посольства, как проходит свадьба Дулиттла. Воображаемые таперы играют музыку из фильмов с участием Чарли Чаплина — и в одной из сценок появляется сам Чарли, заставляя вспомнить "Огни большого города", ведь там тоже была цветочница. Мотив несчастной, несбывшейся любви возникает в спектакле сам собой — и в самой последней немой сцене, когда поднявший воротник Хиггинс и гордая Элиза расходятся в разные стороны, становится ясно, что оба проглядели свое счастье.