Стерильное волшебство

"К чуду" Терренса Малика в российском прокате

Премьера кино

Герой и героиня фильма "К чуду" Терренса Малика едут к святой горе, надеясь на чудо в своих любовных отношениях, но они, напротив, охлаждаются и деградируют. Причину этого пытается отгадать АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

Терренс Малик с определенного момента утратил интерес к реалиям современной жизни — и его можно понять: эти реалии становятся все более прозаическими, а его, как режиссера, вдохновляет поэзия. Он и сам был одним из главных поэтов-пантеистов мирового кинематографа. Никто ни под каким предлогом не осмелится выкинуть из его истории ни "Пустоши", ни "Дни жатвы" — подлинные шедевры, за которые Малику можно простить любое количество относительных неудач.

Действие нового фильма классика начинается во Франции, потом переносится в Америку, французский и дальше преобладает в скупых диалогах, хотя его дополняют английский, испанский, итальянский и русский — в колыбельной песенке и признании: "Я люблю тебя, потому что у тебя карие глаза". Признание вложено в уста Ольги Куриленко, играющей Марину — женщину русско-украинского происхождения, живущую в Париже, и обращено к Нилу, американскому герою Бена Аффлека. Пара совершает туристическое паломничество к горе Сен-Мишель: ее во Франции называют чудом, и она действительно принадлежит к разряду рукотворных чудес света. Но чудотворения не происходит. За океаном герои пытаются наладить совместную жизнь на ферме в Оклахоме, но натыкаются на какие-то непреодолимые внутренние препятствия. Не складывается у Нила и роман с рыжеволосой Джейн (Рейчел Макадамс), так что дело, скорее всего, не в объекте, а в субъекте: его бесчувственность Аффлек передает чрезвычайно органично.

Если проводить грубые параллели, "К чуду" напоминает бессюжетные кинодрамы Микеланджело Антониони полувековой давности, которые породили и ввели в обиход неуклюжие слова "некоммуникабельность" и "дедраматизация". В "Затмении" герои Алена Делона и Моники Витти точно так же, как у Малика, бесконечно терлись друг о друга, принимали эффектные, почти балетные позы, но никак не могли слиться в гармоничном соитии. Как говорила героиня того фильма: когда лежишь вдвоем обнявшись, всегда мешает "лишняя" рука. У Антониони был фон, объяснявший эту нестыковку,— холодная модернистская архитектура римского района EUR, она как будто брала на себя ответственность за отчуждение героев. У Малика, напротив, в кадре вполне коммуникативные французские туристические красоты и пейзажи американских степей, которые этот режиссер умеет живописать как никто. Тем не менее результат тот же: герои не могут пробиться другу к другу, преодолеть броню рокового внутреннего сопротивления. Это лишь усиливает их фрустрации, сексуальный голод, но не дает никакой разрядки. В конце концов приходится предположить, что загадка лежит где-то в сфере духовности — на что намекают и льющаяся с экрана музыка Чайковского, и само присутствие в картине модельной русской красавицы, очевидно призванной воплощать тайну славянской души.

Все это можно было бы с горем пополам принять, если бы в фильме не появлялся и не начинал играть какую-то важную миссионерскую роль священник в исполнении Хавьера Бардема, переживающий кризис веры. Не совсем понятно почему, но появление этого чудесного артиста — в сутане, с лицом, изможденным заботами о человечестве,— сразу вызывает смех. Дальнейшее развитие этой высокодуховной линии тоже никак не поднимает художественную планку фильма. Он остается декоративным, манерным, абстрактным, почти стерильным в своей совершенной красоте.

Когда на Каннском фестивале два года назад победило "Древо жизни", то была пиррова победа. Тогда среди сторонников и противников Малика кипели споры, чуть не доходившие до драк. "К чуду" не вызывает желания спорить: мир режиссера в кризисе или принимаешь, или не принимаешь.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...