Женщина горной судьбы

Почему чеченские женщины мечтают выйти замуж в Чечне, а родиться в Европе

Марина Ахмедова, Грозный

Через горную речку перекинут шаткий мост. Внизу — высохшее дно ручья. На Кавказе реки обманчиво спокойны летом и смертельно опасны зимой — тогда ручей становится бурливым потоком. Впереди — горы. На пригорке — он и она. Стоят на отдалении друг от друга, она — отвернувшись, он — уставившись в землю. Так положено. Это свидание — первый шаг чеченской женщины по замкнутому кругу, вырваться из которого невозможно. И если ее жизнь — это все-таки поэма о любви, то рифма в ней одна и та же: таков обычай, таков обычай, таков обычай...

Четверг

Каждые выходные в Ачхой-Мартане свадьбы — одна-две. Будут танцы и стрельба из автоматов. Невеста — самое незаметное действующее лицо этого торжества — весь день молча простоит в углу в доме жениха. Жизнь тому назад точно так же в углу стояла ее мать, две жизни тому назад — бабушка, а когда кончится ее собственная жизнь — будут стоять дочери и внучки. А может, и не будут.

Мы в доме чеченки Амины. Она выговаривает в адрес современной чеченской молодежи: красятся (на мой взгляд, очень умеренно), носят короткие юбки (чуть выше колен), и, слыханное ли дело, в Грозном уже случается, что невеста танцует на собственной свадьбе...

— Животы видны,— возмущается Амина.— Неприятно смотреть. Ни за что не взяла бы такую невестку для сына.

Вызывающая одежда на девушках, говорит она, привлекает внимание посторонних мужчин и приводит к вражде между тейпами. Замужняя просто обязана носить косынку, чтобы всем было видно — "я замужем, не подходи".

Невестка Амины испекла лепешки из кукурузной муки. Она накрывает на стол. Эта девушка понравилась сыну, мать пошла "ее посмотреть". Амину не интересовало, высокая девушка или низкая, толстая или худая. Главное — скромна ли она и кто ее родители.

— А вы строгая свекровь? — спрашиваю Амину.

— Нет. Но так надо,— Амина бросает взгляд на невестку.— А если так не будет, наши обычаи разрушатся.

Сама Амина вышла замуж поздно — в 18. Пришли родственники жениха, засватали. Отец дал согласие.

— Жених понравился? — спрашиваю ее.

— Как тебе сказать... Наверное, не понравился. Но меня заставили. Я окончила школу, мечтала учиться дальше, хотела стать швеей. Замуж никто не рвется, это тяжелая работа. Когда меня забирали, я плакала. Два года привыкала. Стирала, убирала, накрывала для них на стол, а про себя все проклинала. И говорила себе: "Не ты первая, не ты последняя. Будь твердой. Так надо..."

Амина считает, что теперь ее сердце — эта самая сильная мышца в организме — оно отвердело и сделалось почти каменным.

Мы выходим во двор, стоим у хлева. По траве рассыпаны навозные лепешки.

— Вы ведь ни одного дня нашей жизни не представляете,— говорит она спокойно, без намека на жалобу.— Каждый день были бомбежки, самолеты. Я спрашивала себя, зачем я детей родила, они все равно ничего хорошего не видят. Что дети... Теленок у меня от разрыва сердца умер. Услышал, что летит самолет, закричал, как ребенок, и упал. Когда во время войны убивали наших детей, мы стояли с каменными лицами.

— Почему?

— Нельзя кричать. Все должно быть внутри. Таков обычай...

Ее голос не окрашен никакими интонациями. Только в глазах — два буравчика.

— Вы вините в этом русских матерей?

— Да, я их виню в равнодушии. И тебя лично тоже виню.

Она смотрит через забор. По улице молодая женщина ведет за руку ребенка. Амина снова заводит разговор о молодежи.

— Это уже не те чеченцы. Раньше нельзя было брать на руки детей при старших. Это неправильно, это неуважение. Хоть он плачет, хоть что...

— А вы что-то чувствуете, когда ваш ребенок упал и плачет, а вы не можете взять его на руки?

— Чувствую, конечно,— сухо отвечает она.

— Если бы вы могли выбирать, какую жизнь вы бы выбрали?

— Я бы выбрала родиться в Европе...

Из дома выходит невестка Амины.

— Задам тебе загадку,— говорит Амина.— У одной женщины на войну ушли муж, сын и брат. Она пришла к полководцу и сказала: "Отпусти одного". Тот ответил: "Выбирай". Кого она выбрала?

— Брата,— отвечаю я, потому что знаю ответ.

— Правильно. Она сказала: "Замуж я еще могу выйти, сына еще рожу, а брата у меня больше не будет". А у русских женщины детей выбирают,— говорит она без упрека, без интонаций.

Пятница

Завтра свадьба. Неважно, чья. Я попаду на нее без приглашения. А сегодня невесту легче всего отыскать в салоне красоты.

В "Золотых ножницах" в центре Грозного — гул женских голосов и смех, шумят фены. Здесь работают в основном вдовы, и принадлежит салон тоже вдове — высокой женщине в черном. Зовут ее Нурбика. В ее кабинете стеклянные стеллажи с косметикой. Нурбика — редкая для Чечни бизнесвумен. Ее дочь Малка с аккуратной прической ходит туда-сюда — из салона в кабинет и снова в салон. По ее мнению, быть руководителем тяжело.

— Чеченские женщины неуправляемы,— говорит Малка.

— Они вообще не воспринимают работу здесь как работу,— подтверждает Нурбика.— Считают ее увлечением. Могут остаться дома, потому что в гости пришли родственники.

Нурбика 25 лет проработала завучем в школе. Еще до начала войны ее муж, тоже учитель, погиб в автокатастрофе. Когда началась война, Нурбика бросилась в Москву, и там, в Минздраве, ей "пошли навстречу" — дали направление для старшей дочки в ростовский мединститут. Она сняла в Ростове квартиру и перевезла туда всех детей, а их было пятеро. Сама вернулась в Чечню, чтобы торговать на рынке товаром, привезенным из Назрани: в Ростове на работу не брали. Увидев на рынке знакомых, от стыда лезла под прилавок — она женщина коммунистическая, с математическим образованием, а на рынке — только спекулянты. Но потом Нурбика сказала себе: "Нечего людей стыдиться. Люди твоих детей не накормят. Кто тебе рубль принесет?"

Традиционно, до прихода советской власти на Кавказ, чеченка никогда не работала вне дома. Работающая женщина — позор для мужчины, значит, он не смог ее прокормить. Но война, как говорят в Чечне, все перевернула. Мужчины, много раз униженные на блокпостах в присутствии жен и детей, не способные найти работу, теперь, после войны, уже иначе смотрят на женский труд.

В Ростове дочь Нурбики занялась распространением косметики. Мать решила помочь и в новогодний вечер 1999-го разложила косметику на своем прилавке в Грозном. Это было невероятно — шла война, но женщины смели с лотка все. За неделю Нурбика "сделала" 20 тысяч рублей, а как только кончилась война, открыла салон и бильярдный клуб. Все ее дети получили высшее образование. Она построила новый дом взамен разрушенного. Мужчины ее уважают. Соседки не любят — мужья постоянно ставят в пример Нурбику: вот ты дома бездельничаешь, а она работает.

— Почему вы каждый день плачете? — спрашиваю ее, глядя в ее потухшие глаза. Нурбика еле заметно вздрагивает.

— В 2000 году моя третья дочка окончила юридический факультет в Ростове. Поехала с родственниками на море... Она не купалась, только вдоль прибоя ходила... Поднялась волна и ее накрыла. Ребята кинулись в море, один схватил ее голову под мышку и потянул к берегу. Но у этого парня сил не хватило ее удержать, он потом на коленях стоял перед нами, плакал...

Нурбике хочется рыдать, но не может она в моем присутствии.

Ее дочь Малку украли с работы — из стоматологической клиники. Постучал в окошко знакомый: "Выйди на два слова". Она вышла, ее "закинули в машину одним махом". Позвонили Нурбике: так-то и так, ваша дочь вышла замуж. Нурбика взяла соседку, очень боевую женщину, и поехала по горячим следам.

— Я вызвала наряд милиции, те только смеются: "Она ж замуж вышла!" Подхожу к дому, иду к мужикам: "Есть среди вас хоть один мужчина, который за свое слово отвечает?! Покажите мне мою девочку!" Один встает, открывает ворота. Смотрю, Малка сидит в доме, плачет. За это время они ее хорошенько обработали: "Если ты уйдешь, из-за тебя война начнется, ты никому не нужна будешь, все равно уже опозорена". Мы с соседкой начали драться, кусаться. На нас все напали — женщины, мужчины. У меня все руки от ран черные были. Я дочку схватила за волосы, намотала их на руку и поволокла к двери. Тогда они поехали к нашему дядьке на совет старейшин. А он мудрый человек, говорит, она этих детей воспитывала одна и теперь я не собираюсь за нее решать. Как она скажет, так и будет. Но Малка сама решила остаться — слишком напугана была.

— Малка, а сейчас, когда ты уже бизнесвумен, как бы поступила?

Малка прячет глаза. У нее уже двое детей. Я повторяю свой вопрос четырежды.

— А сейчас,— наконец, говорит она, бросая быстрый взгляд на мать,— я поступила бы так, как мне самой нравится...

Кража невесты романтична лишь в кинофильмах. На самом деле украденная в глазах общества уже "запачкана", и не каждая семья примет такую назад. Девушки это знают, поэтому к родителям, как правило, не возвращаются. А в семье мужа оказываются совершенно беззащитными без поддержки своей семьи. Когда у Нурбики украли вторую дочь, она уже не стала сопротивляться.

Суббота

Еду на чеченскую свадьбу в пригороде Грозного. Я знаю, что увижу женщин, снующих с огромными блюдами из кухни к длинным столам, расставленным во дворе. В доме будут кричать их младенцы, веревками примотанные к люлькам. И эти женщины, не дрогнув ни одним мускулом лица, будут "чувствовать, конечно".

На переднем сиденье "жигулей" — правозащитница Хеда Саратова, высокая сильная чеченка. Завтра Хеда поедет в Назрань на похороны, а сегодня свадьба у ее родственника. Уже слышна стрельба. У ворот дома танцуют, торчат вверх поднятые дула автоматов. Женщины и мужчины сидят отдельно. Я — человек неместный — исключение, сижу за небольшим столом вместе со стариками. Один из них — детский врач Виктор Мусаевич.

— У наших женщин участились инфаркты...— говорит врач без малейшего акцента, по-московски растягивая слова.— У чеченской женщины сердце не выдерживает, эмоции, запертые внутри, наносят огромный вред организму...

Правозащитница Хеда присутствовала на свадьбе своего мужа, когда он женился в первый раз, но не в качестве невесты. Хеда — украденная вторая жена.

— Мы с его первой женой из одного села,— говорит она.— Она вышла за него в 16 лет, родила ему детей и прожила рядом с ним несчастную жизнь. Я бы никогда не вышла за ее мужа, но родственники убедили нас в том, что он развелся. Когда его жена входила в дверь, я хотела выброситься из окна, лишь бы с ней не встречаться... В войну я осталась дома в 4-м микрорайоне Грозного в одной квартире с русскими старушками, которым некуда было идти. Я ждала мужа, думала, он вернется, а дверь закрыта. Через неделю бомбежек приходит его брат и говорит: "Мы тебя решили забрать, твой муж дома с первой женой". Когда я поняла, что мне снова придется жить с ней под одной крышей, то сказала: "Я лучше под бомбами умру!" Я осталась, и после каждого артобстрела мы выходили хоронить наших соседей. Я была самая сильная, ходила на качалку за водой. Однажды зашли ко мне двое ребят-боевиков. Это был месяц рамазан. Принесли еду, старушки были счастливы. Я им дала ключи от соседней квартиры. Утром стук в дверь. Открываю — двое мужчин. "Ты хозяйка?" — "Я". "Из тех, кто здесь ночевал этой ночью, хоть один приходится тебе братом или отцом?" — "Нет..." "Тогда одевайся и выходи. Ты нарушила ваххабитский закон и подпадаешь под наказание". Я разозлилась: "У меня четыре брата, и если вы думаете, что поймали меня на чем-то постыдном, то ошибаетесь! Если к моему брату придет гость, а его не будет дома, я его впущу по чеченским законам! А по ваххабитским жить не буду!"

Через несколько дней Хеда пошла на рынок, возвращается домой, а ее квартиру опечатывает незнакомый мужчина.

— Твой муж сказал, чтобы тебя сюда не пускали, он с тобой разводится,— сказал он.

Все вещи и одежду Хеды, невзирая на артобстрел, из квартиры вывезла первая жена. Пешком Хеда пошла в Назрань. С собой она несла кассету, которую ее попросила пронести через границу местная журналистка. Хеда пришла в гостиницу, там ее увидела комиссар международной службы амнистии. Хеда показала ей кассету, так началась ее правозащитная деятельность. Сейчас ее можно разбудить ночью, и она станет рассказывать про убийства и убитых. Хеда называет себя зомби. Что там осталось от ее сердца, ей самой непонятно.

Раз, два, три, четыре...

Биберд занимает высокий пост в МВД, я у него в гостях в Урус-Мартане. За столом его старая мать, жена и две дочки, уже окончившие школу. Его мать кажется глубокой старухой — тяжелая работа и многочисленные роды быстро старят чеченских женщин. В ее жизни была депортация, но сейчас матери Биберда хорошо. Чеченской женщине вообще лучше живется в старости, когда работают невестки, а она только отдыхает и ее слово — закон. Жена Биберда, Луиза, сидит молча — ей до почетной старости еще далеко.

В 1999-м Биберд — в белой рубашке и белой дубленке — ушел из дома, сказав: "Завтра вернусь". Он не вернулся ни завтра, ни послезавтра. И долгие месяцы старуха мать ждала его перед домом на скамейке. Иногда она выходила в город и всех встречных спрашивала, не видели ли они ее сына. "Видели,— отвечали ей много раз,— лежал окровавленный на снегу".

— Он сказал, что вернется,— говорит Луиза, женщина, верная чеченским традициям: называть мужа по имени запрещено.

— Раз, два, три, четыре — вправо, раз, два, три, четыре — влево, раз, два, три...— в один из тех дней Биберд бежал, уворачиваясь от снайпера. Бежал по снегу к одной из школ Грозного, занятой боевиками. Бежал с российским флагом в руках. Из дома напротив стрелял арабский снайпер. Отряд ополчения получил приказ — войти в Грозный. "Биберд, не ходи, у тебя большая семья",— сказал командир. "У всех семьи",— ответил Биберд.

— В армии нас учили, что даже самый лучший снайпер целится шесть секунд,— говорит он.— Считаешь до четырех — направо, еще до четырех — налево...

Три дня подряд шел дождь со снегом. В это же самое время, в канун Нового года, Нурбика впервые выкладывала на своем лотке косметику. Через три дня распогодилось. Ополченцы получили приказ идти на Грозный в ясный солнечный день.

Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре,— Биберд добежал до школы, снайпер промахнулся. По пожарной лестнице он поднялся на крышу и пополз. Водрузил российский флаг. Флаг был сбит. Биберд снова поднял флаг над головой.

— Если сказать, что я боялся, то неправда будет,— продолжает он.— Когда на такое идешь, говорят, о жизни думаешь, о семье... Нет, неправда. Только цель перед собой видишь — дойду и флаг поставлю. Потому что чеченская гордость.

Луиза поднимает на него тяжелый взгляд.

— Снайпера взяли — длинноволосый, грязный. Давай визжать, плакать. Мужик под два метра... Очень не по-мужски арабы себя вели, когда их в плен брали. Эй, что ты плачешь? Один раз все рождаемся, один раз умираем, имей достоинство...

Когда Биберд вернулся, не было ни объятий, ни "лишних разговоров". Луиза только подняла на него глаза, подавила в груди вздох и пошла собирать на стол. В этой чеченской семье, как и в других, эмоции — за семью замками.

В гости к Биберду приезжает старший лейтенант полиции — молодая девушка в форме и косынке, Зарина. Недавно в Чечне прошла акция, которую местные женщины назвали "платкизацией". Правительство ЧР рекомендовало им надеть платки. Не заставило. Чеченских женщин заставить невозможно, просто в 2009 году правительство убедило их, что платки им всем очень идут.

— Женщины обращаются в полицию с жалобами на рукоприкладство со стороны мужа? — спрашиваю Зарину через стол.

Зарина и Луиза таращат на меня глаза.

— По нашему менталитету на родственников жаловаться нельзя...— отвечает Зарина.— Мужа унижать нельзя.

— А он не унижает тем, что бьет?

— А это уже мое дело — жить с ним или нет.

В Чечне в ходу притча. Жил-был один очень уважаемый человек. Однажды его спросили: "Как ты заслужил такой авторитет?" Он ответил: "Сначала я женился, и меня зауважала жена. Глядя на нее, меня зауважали соседи, а глядя на них — все вокруг". Чеченские женщины своих мужей уважают — хотя бы на людях. С самого детства им внушается: главное — быть послушной и сохранить семью. Когда женщина уходит от мужа из-за побоев, родственники с обеих сторон уговаривают ее вернуться — "чтобы позора не было".

— Мы узнаем о семейных скандалах, только когда больницы сообщают о поступлении пациентов с пулевыми или ножевыми ранениями,— замечает Зарина.

— Биберд, а чеченский отец, убивая дочь за недостойное поведение, испытывает чувство жалости? — спрашиваю я.

Биберд густо краснеет — вопрос крайне оскорбителен для любого чеченского мужчины. Я это знаю. Луиза сразу поднимается из-за стола и выходит, чтобы мужу не пришлось краснеть при ней. Биберд не хочет отвечать, но я настаиваю, а он не может отказать гостю — таков обычай.

— Ни один отец не хочет убивать свою дочь,— выдавливает он из себя наконец.— Чеченский отец испытывает внутри то же самое, что и русский. Но у него выбора нет...

Корень

Эдильбек Магомадов — этнограф из Министерства культуры, заведующий Национальной библиотекой, знаток чеченских традиций. Во время войны его останавливали на блокпостах и требовали снять штаны — показать коленки. Целые коленки — доказательство, что не ползал по земле с автоматом в руках. Для чеченского мужчины оскорбителен сам факт того, что его вообще кто-то остановил. По мнению Эдильбека Халиловича, процент самоубийц среди чеченцев не выше, чем среди других национальностей, поэтому они требованиям подчинялись.

— Современный чеченский этнос сформировался после заката Золотой Орды,— начинает издалека Магомадов.— Где-то с XV века началось возвращение чеченцев на равнину с горных районов. Равнинами номинально владели кумыкские и кабардинские племена, поэтому колонизация равнины вплоть до XVII века — каждодневная изнурительная война, в которой участвовала каждая семья. Семейные отношения строились на непререкаемом авторитете старших. И чтобы сохранить этот авторитет, между членами семьи разных поколений соблюдалась огромная дистанция. Особенно с отцом. Женщина стала проводником в семье. Чтобы сохранить авторитет, отец должен был держать дистанцию с детьми. Чеченские дети никогда не называют его "папа", они дают ему домашнее имя.

— Как и жена не называет его по имени. Почему?

— Многие чеченские обычаи идут из такой старины, что их уже не объяснить. Существует табу на имя. Жена не имеет права называть мужа по имени. Невестка не имеет права называть по имени близких родственников мужа. Это идет из родового строя. Но все это компенсируется — например, для того, чтобы молодая невестка на свадьбе с тобой заговорила, ты должен сделать ей подарок.

— Может ли при таком нагромождении формальностей чеченская женщина быть счастливой? — спрашиваю я.

— Еще как может! Вы видите только формальную сторону. А жена, например, придумывает для мужа смешные имена. Но дистанция в родственных отношениях есть не только между женщиной и мужчиной. Когда я прихожу в гости к своему тестю, я всегда стою, пока он не предложит мне сесть. Если в доме посторонний, я не сяду, даже если тесть мне предложит. Эти традиции есть не только у чеченцев, они есть и у других народов. Не верьте всему, что бросается в глаза. У нас для женщин существует целая система компенсаций, если она уступает в одном, то получает привилегии в другом. И наши женщины всегда умели пользоваться исключениями. А если мужчина не спрашивает ее мнения, то он дурак — это знают все.

— Скажите, чеченская женщина воинственная?

— В традиционном чеченском обществе оружие в руках женщины — позор для мужчины (мужа, брата, отца, дяди, двоюродного брата). Если у нее убили всех близких родственников, то есть соседи, которые за нее постоят. Если и их убили, есть сельчане, которые будут за нее мстить. Сама она в кровной мести никак не участвует. Если кто-то погиб от ее руки, то мстят не ей, а ее мужу, брату или отцу.

В 2000 году в Алхан-Кале 17-летняя Хава Бараева въехала в блокпост на заминированном грузовике. Маленькая некрасивая Хава, почти сирота, стала первой террористкой-смертницей на Северном Кавказе. Теперь чеченцы слагают песни в ее честь. К теракту ее подготовил двоюродный брат — боевик Арби Бараев. И главной воспитательной мерой была как раз умелая игра в обычай. Девушку, ставшую женой "лесного", окружают особым вниманием и почтением. Делают ее как бы равной мужчинам, сестрой по оружию. Девушка, приближенная к себе "высшими существами", готова ради них на все. Как и мальчишки, которым дали в руки оружие, готовы на все, чтобы оправдать доверие старших.

— Женщина перестает уважать мужчину,— Эдильбек Халилович грустнеет, когда я спрашиваю о чеченках-шахидках. У него на этот счет особое мнение.— Мужчина уже не соответствует своему предназначению, перестает быть основным кормильцем и защитником того мира, который создает женщина в семье. Безработица у нас еще в 1960-е началась,— продолжает он.— Мужчины уезжали шабашить. Возвращались из другой культурной среды. А после войны разрушение устоев пошло по прогрессирующей. Нас заставляют жить то так, то этак — то по советской идеологии, то по шариату, то по адатам. В результате каждый живет так, как он сам хочет.

Чеченский круг

Бетонный пол. Высокий забор. Тусклое электрическое освещение. Мужчины становятся в плотный круг — их 50 или 100, мне не разобрать. Над кругом слышится мужской стон, и круг оживает — медленно начинает идти по часовой стрелке. Мужчины припадают на правую ногу. Головы безвольно болтаются. Хлопки в ладоши. Выкрики. Темп убыстряется. Мужчины бегут по кругу. Над ним — гул мужских голосов: "Ла иллахи, ил аллах!" Мелькают ноги, руки, ритмичная песня, похожая на эхо, заставляет сердце биться. Мужчины — в трансе. Зрители — в трансе. Кажется, чеченские традиции никогда не умрут, пока мальчиков учат танцевать зикр.

В этом доме умерла старуха. Днем ее, завернутую в ковер, похоронили. Собрались сотни родственников. Мужчины танцуют для нее свой прощальный танец.

— Вчера из этого дома ушла бабушка,— говорит мулла.— Она поддерживала в нем мир. Она была важнее всех, важнее мужчин. Она ушла, но от нее осталось много добрых дел. Ничего она с собой не унесла, скорее, оставила... А знаете, почему она была важнее всех? Потому что вставала, даже когда входил он,— мулла показывает на шестилетнего мальчика — ее правнука. Таков обычай.

Чеченская бабушка уже там. Чеченский обычай еще здесь. Они, как муж с женой, прожили вместе целую жизнь. От первого свидания до последнего всечеловеческого обычая — обычая умирать. И, возможно, потом родиться заново. Где-нибудь в Европе. Если спросят.