"Более дотошного человека, чем Владислав Сурков, я не встречал давно"

Отпугнут ли скандалы вокруг "Сколково" российских и иностранных инвесторов? Почему Счетная палата стала проверять фонд и почему ее доклад был засекречен? На эти и другие вопросы в беседе c ведущим Андреем Норкиным ответил вице-президент фонда "Сколково" по внешним коммуникациям и рекламе Александр Чернов.

— Я, когда была эпопея с реформой РАН, недели две назад был пик самый, общался с большой группой представителей Академии. Они как бы все были в подавляющем большинстве против, при том, что они все переругались друг с другом у меня в студии. Но они были все практически едины во мнении, что "Сколково" — совершенно бессмысленный проект, который только вытягивает бюджетные деньги, которые, в свою очередь, надо было бы лучше направить в Академию. Давайте с этого начнем.

— Вы знаете, я в свое время очень радовался, что не написал диссертацию кандидатскую. А сейчас радуюсь, что не стал академиком. Правда, мне не предлагали. У меня никаких заслуг нет. Но есть вещи…

— Какая тема была у диссертации, которую хотели защищать?

— Вы знаете, я долгое время посвятил выдвижению России на разные крупные спортивные международные соревнования. Вообще все эти заявки – это часть моей повседневной жизни. Сейчас я занимаюсь выдвижением Екатеринбурга на право проведения Экспо-2020. Безусловно, это очень интересная тема для диссертации, но я ее не начал даже писать, потому что подумал, что кто-то все равно поставит под сомнение…

— В общем, вас господь уберег, на самом деле. А то сейчас был бы этот опять скандал.

— И академиком мне никогда не стать.

— Хорошо, ладно, тогда бог с ней, с Академией. Тем боле,е что там действительно еще до конца реформы много-много воды должно утечь. Вопрос совершенно серьезный на самом деле. Три года фонду "Сколково". Есть уже что-то реальное, о чем вы можете с гордостью сказать: "Да, вот мы это сделали, у нас это получилось"?

— Конечно, есть. Если бы мы за три года ничего не сделали, мы бы сами разбежались. У нас есть университет, создан. Представляете? Здание еще не построено, а есть уже студенты, учебные программы, профессура. Уже второй выпуск. Уже абитуриенты.

— Это работа на перспективу.

— Нет.

— Конечно, они когда-то закончат образование, когда-то они что-то… А я имею в виду нечто такое, что бы я руками мог потрогать.

— Попытка номер два. У нас есть 961 компания, которая является резидентом "Сколково". Это стартап-компании, которые со своими проектами пришли, прошли через жесткую процедуру экспертной оценки и стали участниками создания инновационного центра. Они пришли на разных стадиях, некоторые из них пришли уже с готовыми разработками, развивают их в рамках нашего иннограда. Некоторые пришли с идеями и получили поддержку, как профессиональную, так и финансовую. А некоторые из них, представляете, уже выходят из рамок иннограда. Потому что мы только на стадии разработок имеем право поддерживать проекты, а когда они переходят на промышленное производство, они перестают быть нашими резидентами. И такие компании есть. Так вот, около 20% этих компаний уже имеют продукты на рынке.

— Как вы их отбираете? Что для вас главное, когда в фонд приходят люди и говорят: "У нас заявка, помогите нам"? Главный критерий какой?

— Мы им говорим: "Уходите из фонда, нечего здесь болтаться, идите на наш сайт". А вот на сайте — абсолютно прозрачная процедура, к которой никто их сотрудников фонда не имеет никакого отношения, мы не имеем права помочь преодолеть эти барьеры.

— Это что за процедура? Это тест какой-то?

— Это не тест.

— Я верно понимаю, что они сами должны найти себе направление, в которое они хотят?

— Да, есть пять кластеров: энергоэффективность, IT, биомедицина, космический сектор и ядерный. Если в этих кластерах их идея умещается, в рамках, или на границе между этими кластерами, то они заполняют заявку, представляют набор очень понятных документов, в том числе о существовании компании, и эта заявка уходит экспертам секретным. Панель – больше тысячи человек. Заявка выборочно компьютером отправляется в рамках компетенции этих экспертов.

— Такое мягкое рейтинговое голосование получается?

— Да, если десять экспертов проголосовали, то они автоматически приобретают статус резидента. Это исключает возможность выманивания у этих несчастных инноваторов любого отката за регистрацию.

— Вы забегаете вперед.

— Да, я же готовился.

— Я понимаю, что вы готовились, я тоже готовился.

— Тем более, что это вопрос №725, на который я отвечаю.

— Да я представляю, вы тоже меня должны понять, будет определенное количество этих вопросов, поэтому сначала все-таки мне бы хотелось немного про другое. Так, это я понял, еще что?

— Тысяча компаний – это очень много. Тысяча компаний – это огромное количество.

— А вы себе ставили три года назад цель, что через три года должно быть столько? Какая была цель?

— Цель, что к середине 2014 года у нас будет тысяча компаний, мы эту цифру выполняем, по сути, к середине 2013 года. Мы далеко не по всем показателям идем с опережением графика. Более того, по многим показателям мы идем с отставанием от графика. А вот по этому показателю нам удалось выполнить график значительно быстрее. Причем был период, когда мы переживали, на заре формирования фонда, думали, придут ли к нам.

— А почему вы думали, что не придут?

— Мы же не знали. Мы же в первый раз "Сколково" строим, опыта нет. Выглядят ли заманчиво те предложения, которые мы делаем — по освобождению от налогов, по ускоренной регистрации, по патентной защите, по привлечению инвесторов. Мы не знали, как отреагирует стартап-сообщество на это.

— А когда вы поняли, что получается?

— В конце 2012 года.

— Почему? Там просто процентный показатель какой-то?

— Такой устойчивый "пайплайн" запросов, ведь не каждая заявка удовлетворяется. Так вот, их количество успокоительно для нас. Мы поняли, что мы на свою цифру в тысячу стартапов выйдем с опережением графика. И стали, вы знаете, даже работать над повышением качества стартапов, чуть-чуть ужесточили принцип отбора, чуть-чуть расширили панель экспертов, чуть-чуть более жесткие параметры задали по регистрации документов, тем самым позволяя себе такую роскошь как отбор более качественных стартапов.

— Давайте теперь про события вокруг фонда, про попечительский совет. Кто будет входить в него? Всех, конечно, интересует, в первую очередь, будет ли там Владислав Сурков.

— А он там.

— Он останется?

— А это прерогатива совета по инвестициям. И на следующем заседании, когда бы оно ни состоялось, этот вопрос может быть рассмотрен, а может быть, и нет. Поэтому ко мне не совсем по адресу. Совет по инвестициям разговаривает с премьер-министром. И кандидатура Суркова может быть.

— Соответственно, вы не знаете, будут ли какие-то корректировки вообще в сам проект вноситься? Это тоже вы меня пошлете к Дмитрию Анатольевичу?

— Я вас не хочу посылать к Дмитрию Анатольевичу. Кстати, Дмитрий Анатольевич — частый гость в Сколково. Неоднократно бывал у нас, проводил и мероприятия, осматривал выставку. Давайте чуть подробнее про Суркова.

— Давайте.

— Вообще Сурков — очень жесткий человек. Мне приходилось на том этапе, когда он курировал проект, сталкиваться с ним очень много. Более дотошного, инквизиторски настроенного по отношению к мелочам человека я не встречал давно. Он нащупывал проблему и ковырял ее до тех пор, пока не расковыривал до донышка.

Он ушел. Но проект настолько масштабен, настолько многогранен, что его уход может повлиять на интенсивность работы тех, с кем он непосредственно взаимодействовал. Но не уверен, что он окажет какое-то влияние на темпы создания университета.

— Какие вообще функции у попечительского совета? Он для чего вам нужен в фонде "Сколково"?

— Он стратегию фонда определяет. Он определяет, по сути, параметры бюджета, распределение. Это наш главный орган управления.

— Правда, что будет схема финансирования меняться? Потому что Виктор Вексельберг об этом говорил, собственно, он говорил, что госкомпании в обязательном порядке не будут отчислять деньги. И, по-моему, в "Известиях" была статья не так давно, что будут 20-30% бюджетных расходов на "Сколково" урезаны.

— Госкомпании на фонд "Сколково" денег не выделяли. Госкомпаниям было предложено нести часть своих инновационных бюджетов в эндаумент Сколтеха – университета. Часть из компаний внесла, там сейчас около 120 млн.

— Подождите, пожалуйста, я тогда что-то путаю. Я цитирую сейчас господина Вексельберга, он говорит, ИТАР-ТАСС сообщало, что госкомпании больше не будут отчислять средства в фонд в обязательном порядке", далее цитата: "да, перечисляли, сейчас в фонде целевого капитала университета порядка $130-140 млн, том числе средства, которые перечисляли госкомпании"...

— Абсолютно все правильно вы сказали. В фонд целевого капитала – это эндаумент Сколтеха. В фонд "Сколково" госкомпании денег не перечисляли, а в университет – да. Для того, чтобы он существовал, была такая технология. После этого сейчас, если я не ошибаюсь, это решение пересматривается, я не уверен, что оно окончательно пересмотрено. Вы знаете, сам фонд целевого капитала по сути своей добровольный. Его природа добровольная. Он существует, действует и развивается, только тогда, когда компании, частные лица вносят средства добровольно.

— А вообще господдержка какая-то есть? Она вам нужна?

— Мы получаем ежегодно более чем внушительные средства от государства.

— 15-20 млрд рублей?

— Да, это очень много.

— А без них никак?

— Пока нет, но уже очень большой объем привлеченных средств, частных инвестиций. Это чтобы было понятно. Есть ключевые составляющие экосистемы: надо построить университет — на это выделяются средства государством; надо построить технопарк – на это выделяются средства государством; надо создать инфраструктуру, тепло, воду, электричество, электростанцию…

— Но задачи эти конечные все-таки?

— Безусловно.

— Я так понимаю, что пока не можете обойтись, потому что пока не доделано все, что было запланировано?

— Очень большая сумма уже либо привлечена, либо связана обязательствами. Там и частных, в том числе иностранных корпораций, заинтересованных в развитии инфраструктуры, — 27 крупных компаний, среди них все ведущие мировые бренды. Они строят R&D центры, либо арендуют у нас еще не построенные помещения для создания своих R&D центров.

— Сергей Иванов говорил, сейчас я эту цифру найду, хочу, чтобы вы ее тогда подтвердили, что венчурные фонды готовы вложить в проекты фонда около 20 млрд рублей.

— Как вы себе представляете, чтобы я Сергея Иванова опровергал? Абсолютно с ним согласен.

— Я не знаю, может быть, вы скажете, что больше.

— Вот в этот раз я с ним согласен.

— Значит, все-таки иногда у вас бывают какие-то крайне редко расхождения?

— Да-да-да, согласен.

— Какие же, интересно, на какой почве?

— По поводу баскетбола и футбола. Он — болельщик ЦСКА, я — "Динамо".

— Это серьезная проблема, иногда эти спортивные споры заводят очень далеко. А наши слушатели сразу цепляются, вот Мария Комарова пишет в Facebook, все-таки не удовлетворил ваш ответ, не до конца устраивает. Какая от этой тысячи компаний практическая польза, в каких отраслях, что они уже сделали? Наверное, не тысяча все-таки, какая-то часть еще не совсем работает, да? Из этой тысячи компаний сколько уже выпустили в мир?

— Для начала --13 тыс рабочих мест создано.

— В каких отраслях?

— В биомедицине, в IT, в энергоэффективных технологиях, во всех наших пяти кластерах. Больше, конечно, создано не в IT. Компаний IT-шных больше, но сама компания IT-шная, по сути, это зачастую два-три человека.

— Я так думаю, нашу слушательницу интересует вопрос: эти компании с вами уже поработали, потом они все ушли, приехали там куда-нибудь в свой, не знаю, Крыжополь, и там что-то сделали, вот есть такие? Вы как-то вообще отслеживаете?

— Вы знаете, надо посмотреть, каждое из направлений имеет свой срок реализации. Биомедицинские технологии, по сути, очень долгий процесс. Сама регистрация лекарства, тестовый режим занимает годы и годы, тем не менее, у нас у ряда компаний есть уже проходящее промышленное тестирование разработки по вакцинам антигриппозным, есть очень интересные наработки по борьбе с раком. Я не хочу углубляться в подробности, мне подготовили какие-то справки, но я боюсь сам запутаться в терминах. Но недавно в Питере состоялся европейский форум по биохимии, там мы представляли свои разработки, 11 нобелевских лауреатов было. Знаете, они были удивлены и качеством, и глубиной проработки.

— Опять же, вспоминая историю с реформой РАН, один из спорных моментов, вы за коммунистов или за большевиков? В смысле, наука какая должна быть? Она должна быть академическая, фундаментальная, куда-то там вперед-вперед, когда-то принести свои плоды? Или прикладная – придумали и моментальный результат?

— Вы знаете, они – ученые — должны быть умнее меня, что несложно, моложе меня, желательно.

— Да, ладно, не кокетничайте.

— Нет, правда, должны быть моложе, потому что явно вокруг этого тоже введется спор, что все наши академики – это люди более чем почтенного возраста.

— У вас в фонде вы как понимаете вашу задачу все-таки? Вы спокойно относитесь к тому, что ваша помощь действительно принесет какой-то результат ощутимый не через год, не через два, может быть, даже не через пять лет?

— Вы знаете, у нас есть разработка, которая уже действует. В секторе IT есть гибридный тепловоз, который сейчас заказывается РЖД.

— В принципе вы за этим не гонитесь, мол, ребята скорее, скорее?

— Я вам скажу так, что цукерберги у нас появятся не в этом году и не в следующем году. Но мы же не про науку. Вот это ключевая ошибка, когда нас пытаются столкнуть либо противопоставить наукоградам. Мы про коммерческую составляющую, мы про то, что они изобрели, придумали, мы помогаем им продать, стать богатыми как организации, как человеку, как направлению. Это наша функция.

— Нажиться, в общем, на плодах чужого умственного труда.

— Мы не имеем права входить ни в капитал, ни участвовать в деятельности.

— А чего вы начинаете смеяться всегда, когда я такие вопросы задаю?

— Хочется иногда войти в капитал, но не пускают.

— Давайте завершим тему с нашим Цукербергом, который нескоро появится. Это, конечно, замечательно, Facebook очень удобная штука, Google тоже замечательная история. Но вот есть вещи, которых, мне кажется, люди ждут больше. То же самое лекарство против рака, например. Есть смысл как-то ожидать, что получится? Или даже не нужно такие прогнозы делать?

— Вы знаете, Дмитрий Анатольевич в мае 2011 года на совещании комиссии по инновациям, посвященной "Сколково", сказал, что если в "Сколково" будет изобретена вакцина для лекарства против рака, то этого одного достаточно…

— В принципе, да. Я думаю, что многие с этим согласятся.

— Шансы, что она у нас будет изобретена, наверное, невелики, потому что этим занимается весь мир, все лучшие умы нацелены на решение этой проблемы. Но вы знаете, незначительные шансы – это не нулевые шансы. У нас целый ряд компаний работает в этой области, и попутно, наверняка, решает какие-то более решабельные задачи, облегчающие состоянии людей, реабилитационные вопросы какие-то решает. Это тема — в основе работы многих компаний инновационных, которые у нас есть.

— Вы их сами к этому, не знаю, как бы подвигаете? Ребята, работайте в этом направлении? Или здесь вы тоже на них не давите, они сами выбирают?

— Мы на них не давим, потому что трудно давить на человека, который никогда не занимался вакциной против рака.

— Нет, вот те, кто, допустим, занимается биомедициной. Они приходят со своими заявками, вы им там не говорите: еще, ребят, было бы неплохо, если бы подумали об этом? Они скажут: да, а что, мы можем.

— В свободное от работы время.

— Да, в свободное от работы.

— Нет, это не так, это слишком упрощенный сценарий. Но то, что компании, которые в эту сторону смотрели, совершенно очевидно заинтересованы в нас, это точно. Потому что мы облегчаем вопросы патентования, гранты выдаем большие. Мы всего выдали грантов на 9 млрд рублей. Помогаем с регистрацией лекарств, помогаем с доставкой проб за границу, из-за границы, с покупкой оборудования, которое иными путями они могли бы не получить.

— Дальше пошли. Следственный комитет. У вас есть какой-то свой комментарий?

— Что-то мне стало скучно.

— Подождите, зато нам стало интересно и весело.

— И перерыва сейчас никакого не будет?

— Нет, мы под вас целый час расчистили. Некоторые говорят, что во всей этой истории есть политическая подоплека, что это борьба в высших эшелонах власти, это наезды, пользуясь популярной терминологией, на Дмитрия Медведева.

— То, что у многих наши взаимоотношения со Следственным комитетом вызывают такую реакцию, наверное, это неудивительно. У нас во всем ищут и политическую составляющую, и борьбу с оппозицией, и бизнес-разборки. Вы знаете, к нам пришла Счетная палата, и это нормально. Нам переводятся большие бюджетные средства, рано или поздно Счетная палата должна была посмотреть за тем, как они расходуются. Счетная палата посмотрела, нашла целый ряд недочетов, с некоторой частью которых мы не согласились, они с нами согласились в том, в чем мы с ними не согласились. В итоге получился документ, который на коллегии Счетной палаты был утвержден. Дальше мы со Счетной палатой разработали план корректирующих мероприятий, он, по-моему, состоял из 85 пунктов. Сейчас этот план корректирующих мероприятий был согласован окончательно в начале этого года, сейчас конец июля, к концу августа все корректирующие мероприятия будут завершены. Там есть технически вопросы, наличие или отсутствие определенных регламентов. Надо понимать, мы делали и делаем этот фонд очень быстро в условиях, когда практики такой не было, закон бы принят, а практики применения этого закона тоже не было. Наверное, мы допускали ошибки, точно мы допускали ошибки, на что нам Счетная палата, в том числе, и указала. Часть материалов Счетная палата, если я правильно понимаю, передала в Следственный комитет. И Следственный комитет проводит по этим вопросам проверку.

— Доклад Счетной палаты все называют "засекреченным".

— Вот из-за того, что он засекреченный, я его не видел.

— Как это может быть?

— Я не знаю, почему.

— Если у вас было такое прекрасное взаимодействие: вы соглашались, они не соглашались, и наоборот, то почему тогда не был предан огласке этот документ?

— Это надо вопрос не мне адресовать.

— У Счетной палаты спросить?

— Точно, совершенно верно, у Счетной палаты. Мы его не засекречивали. Более того, у нас нет Первого отдела…

— Как, правда?

— Да, поэтому нам сложно.

— Как это у вас нет Первого отдела? У вас такие финансовые потоки, у вас общение с иностранными коллегами…

— Агентами.

— Агентами, конечно. Вы хотите сказать, что у вас нет иностранных агентов? Не бывает такого, обязательно кто-нибудь там проник под личиной. Кто вас контролирует в этом направлении?

— У нас нет Первого отдела, у нас есть целый ряд департаментов, которые осуществляют внутренний аудит, контроль за расходами средств, и это нормально. Деньги бюджетные, деньги большие, поэтому многослойная, многоуровневая система контроля и защиты расходных средств. Она, безусловно, оправдана. Но Первого отдела нет.

— А хотелось бы?

— Нет, ни в коем случае. Более того, я так рад, что нет такого Первого отдела.

— Тем не менее, вы ушли от ответа на мой вопрос про политическую составляющую. Отставка Владислава Суркова – это, безусловно, событие политическое. Правильно ли связывать с его работой в Сколково – это вопрос другой.

— Вы предвосхитили мой ответ.

— Практически все так думают.

— Дело в том, что Сурков очень интенсивно занимался "Сколково". И такая очевидная внешняя публичная сторона его рабочего дня, наверное, навела людей на мысль, что из-за этого какая-то связь существует.

— Там была прямая просто пикировка между Следственным комитетом, между господином Маркиным и Владиславом Сурковым. Потом произошла отставка. Все зауважали Маркина еще сильнее.

— Я не хочу быть третьей стороной в этой пикировке, это раз. Во-вторых, я не усматриваю какой-то прямой зависимости, может, в силу своей политической слепоты, близорукости, я бы даже сказал. В-третьих, мы яркий, большой, публично очень обсуждаемый проект. Видимо, поэтому часть политической повестки затронула и нас. В том плане, что люди стали автоматически переносить какие-то события, происходящие в политической жизни, на нас.

— Вы понимаете, если бы это был один эпизод, а тут сразу возникает история с депутатом Пономаревым. Говорят, что Сурков лично дал распоряжение, чтобы Пономареву заплатили эти безумные деньги за его лекции. И так далее.

— Забыли Суркова, пошли к Пономареву сейчас?

— Почему? Нет. Это же опять как бы Сурков велел. Писали, что господин Бельтюков по распоряжению Владислава Суркова прямому подписал вот этот договор с депутатом Пономаревым.

— Честно вам скажу, таких подробностей о прямом указании Суркова я не знаю. Знаю, что Бельтюков подписывал договор. И по этому договору мы вчинили иск товарищу Пономареву.

— Он не выполнил условия договора?

— Он считает, что выполнил.

— Как?

— Мы были согласны, договор был оплачен по формальному признаку. Сейчас после того, как Следственный комитет передал нам информацию, что есть основания считать, что договор выполнен некачественно, не в полном объеме, мы вышли с иском, по-моему, в Гагаринском суде районном. Этот иск сейчас рассматривается. По-моему, там два раза переносилось дело. И сейчас они пришли к рассмотрению по сути.

— А вы перспективы этого дела какие видите? Вы готовы на мировую пойти с Ильей Пономаревым?

— Мировая была, по-моему, сразу исключена как вариант, мы пошли в суд в итоге. И у этого дела три перспективы: суд признает нашу правоту, иск примет исполнение; суд признает правоту Пономарева…

— И какая-то третья, о которой я…

— Ну, третьей нет…

— Или я ее веду в ЗАГС, или она меня ведет к прокурору, мы знаем это с вами с детства. Как-то так чудно. А откуда, скажите мне, пожалуйста, $750 тыс? Не то, что я лезу в чужой карман… Но как бы тоже странно, нам и эксперты говорили, что это гонорар экс-вице-президента Соединенных Штатов, например, или президента Соединенных Штатов…

— За что? Гонорар за что?

— За цикл лекций. Многих шокировала, конечно, эта цифра.

— Знаете, там, во-первых, не вся сумма была за лекции, добрая половина была за научные разработки, за исследования, которые проводились господином Пономаревым, которые тоже являются предметом рассмотрения в суде. Поэтому совсем не так все это выглядит угрожающе. Давайте дождемся результатов судебного заседания.

— Хорошо, давайте дождемся результатов, а я пока еще позадаю вопросы, которые тоже так или иначе всплывали. Они касаются зарплат, что якобы зарплата президента фонда 2 млн рублей в месяц была, а потом вдруг в последнее время сокращена чуть ли не до 15 тыс рублей в месяц. Это правда? Или тоже домыслы какие-то?

— Совет фонда, который уполномочен устанавливать зарплаты для сотрудников фонда, установил зарплату для позиции президента фонда.

— Так?

— 2 млн рублей. Эту позицию занял господин Вексельберг. Он от этой зарплаты отказался, он ее не стал получать. Ему для того, чтобы трудовая его книжка находилась в фонде, установили минимальную заработную плату – 15 тыс рублей. А вся зарплата, которая начислялась ему, она передавалась в Сколтех.

— А вы можете свою зарплату назвать?

— Вы имеете в виду в долларах, в евро, в рублях?

— В рублях, сейчас все привыкли в рублях.

— Есть у меня позыв назвать свою зарплату, она большая. Она на уровне топ-менеджеров крупных корпораций. Я работал в компании Coca-Cola много лет, я работал в ТНК, она на уровне топ-менеджеров.

— Это оценка управленческих способностей? Или как вы думаете? Вот, например, я получаю какую-то зарплату, я вам тоже секрет открою, она тоже, в общем, не маленькая для радио, правда, но я понимаю, из чего она складывается.

— Во-первых, я офигительный профессионал.

— Так, это хорошо.

— Во-вторых, я в рынке. И топ-менеджеры крупных корпораций получают раза в три больше, чем я. А топ-менеджеры мелких корпораций раза в два меньше, чем я.

— В общем, считайте, дорогие друзья, сравнивайте. Мне коллеги сейчас рассказывали про машину, на которой вы приехали сегодня, охрана очень волновалась, потому что вы еле влезли в ворота наши по ширине. Вот можете каждый день на новой машине ездить?

— Да нет, конечно. У меня есть машина, на которой я приехал.

— Машину-то назовите.

— Maserati, да. Я ее купил до того, как…

— А зачем вам Maserati в Москве, скажите мне?

— Это моя попытка омолодиться. Потом, это хорошая машина на самом деле.

— Мотоцикл купите.

— Нет, боюсь. У меня есть старое лондонское такси. Вот, я могу меняться: поехать на Maserati или на старом лондонском такси.

— Самое интересное, не факт, на какую из этих машин будут больше внимания обращать.

— Сто процентов, что на старое лондонское такси.

— Да, Maserati, ладно. Я сегодня как раз стоял на стоянке рядом с Lamborghini. Нельзя, на самом деле, ездить на этих машинах.

— Maserati на самом деле дешевле…

— Я не говорил про цены, я говорил, что на них нельзя ездить. Вот я сейчас езжу на Chevrolet Camaro. Кстати, решительно советую.

— Видел, стоит. Давайте поменяемся.

— Я не могу, она же не моя, я ее тестирую. На самом деле это я просто пытаюсь бдительность Александра Чернова усыпить. Так как вы на Maserati по Москве-то ездите, Александр Дмитриевич?

— Летом.

— Я понимаю, что не зимой.

— Слушайте, в Москве прекрасные дороги. Я вам скажу, что никаких проблем.

— Вы же сейчас слушаете, как я рассказываю про пробки. Вы в ней будет стоять на Садовом кольце?

— А вы думаете, в "Волге" лучше стоять в пробке, чем в Maserati?

— Смысла не вижу, понимаете. Вот именно, что стоять все равно в чем. А потом, когда свободная дорога, вас камеры фиксируют. Я тут ездил на Subaru во время предыдущего теста, меня полицейские остановили на выезде. Просто посмотреть машину. Он говорит: "А ты можешь нажать, тут камер нет?" Я говорю: "Хорошо". Я нажал. Дальше-то я не могу, потому что камеры. Вот какой смысл в этих машинах? И зимой вы на ней не поедете по определению.

— Машины берутся не для того, чтобы гонять, не только для этого берутся. Эта машина мощная, но она не мощнее многих других. Она комфортная, но есть машины покомфортнее. Но общее суммарное эстетическое наслаждение, которое получаю от машины, позволило мне принять такое неоднозначное решение и защищать его в эфире вашей радиостанции.

— Да, пожалуйста, ради бога, защищайтесь сколько хотите. А что вы мне придумываете – "это моя попытка молодится"? Зачем?

— Хорошо, неудачный был заход.

— Скажите мне, пожалуйста, правда, что фонд незаконно перевел более 3 млрд рублей на счета Меткомбанка?

— Неправда. Фонд перевел эти деньги законно. Дело в том, что, по существующей у нас организационной традиции, значительная часть средств пришла к нам 31 января 2011 года на счет. Счет, который был открыт в Меткомбанке. Эти деньги пришли 31-го. Не освоить, не построить. За это время быстро освоить огромные, невероятно большие средства невозможно. Поэтому деньги рачительно были размещены на коммерческих условиях в этом банке, где у нас был открыт счет, об этом информация была у всех, и у Минфина, с которым у нас договор соответствующий.

— Вы хотите сказать, что именно в этом банке было размещение, потому что было проще? Ведь как бы претензии, насколько я понимаю, что банк аффилирован с Вексельбергом.

— Вы знаете, это устойчивый большой коммерческий банк. Он дал хорошие условия. Я скажу вам удивительную вещь. Далеко не каждый банк согласился бы принять 31 декабря 3,5 млрд рублей, не ограничивая это очень серьезными условиями по съему этих средств. Этот банк в силу ряда причин предоставил льготные условия. На этих счетах было заработано 80 млн рублей, которые все пошли официально на уставные цели фонда.

— Вы уже в начале программы вскользь упомянули, что откатов никаких нет и быть не может технологически. Тем не менее, в интернете, в тех же блогах постоянно какие-то страшные истории рассказывают, что хочешь грант – давай откат. Есть масса примеров, даже какие-то доказательства приводятся.

— Я доказательств не видел. Публикации, какие-то сообщения по этому поводу периодически, не очень часто, но мне попадались. Я все, что могу сказать: ребят, пришлите мне. Есть мой адрес почты, пришлите сигналы. Но только не все сигналы-то я вижу. Мы пытаемся отлавливать все, что о нас публикуется, это нормально. Практика любого специалиста по коммуникациям. Всегда разговор любого блогера, который пишет на эту тему, такой: "Мне сказал один знакомый…".

— Вообще любой разговор с этого начинается. Я же тоже вашу машину не видел, мне сейчас ребята в ухо сказали. Я вам задаю вопрос. Это же нормально.

— Вопрос в том, что неполучение гранта – это в конечном итоге формирование некоего комплекса у компании, которой отказано в гранте. Она к нему готовилась, она на него рассчитывала, она…

— Это точно так же, как визу не получить.

— Возможна обида в этой ситуации? Возможна. Очень многие компании делают вторую попытку и получают грант. Кто-то считает, что есть иной способ получения таких денег. Наверное, этого человека осудить невозможно – практика откатов в стране существует.

— Но вы же сами говорите, что Счетная палата нашла какие-то нарушения. В какой области?

— Ни одного, связанного с откатом.

— А с чем? Говорят, что чуть ли не 200 человек премии были лишены.

— Это не по итогам проверки Счетной палаты. Мы не выполнили часть KPI, поэтому руководство фонда приняло решение не выплачивать бонус. Не премию, а бонус, который предусмотрен договором. Я вот не получил бонус, да.

— Наказали вас?

— Меня не поощрили. Бонус – это форма поощрения.

— Все-таки нарушения, найденные Счетной палатой, с тем, с чем вы были согласны, они в какой области находятся?

— В самых разных, потому что они проверяли практически всю деятельность фонда. Например, отсутствие положения о работе департамента, например, нет штатного расписания, например, регламента.

— Слушайте, как вы работаете? Первого отдела у вас нет, регламента у вас нет…

— Нет или не приведено в соответствие с последним решением совета фонда.

— Это все очень подозрительно.

— Они же очень дотошно смотрели, буквально все, это такой рентгеновский аппарат был, который помог нам в ускоренном режиме многие вещи привести в порядок.

— Вы как государство Израиль и Великобритания, они вообще без конституции живут, правда, неплохо живут, на самом деле, что те, что другие.

— Не хотим быть ассоциироваться ни с Израилем, ни с Соединенными Штатами.

— Нет, я про Великобританию, у Америки есть конституция.

— У нас есть устав, это наша конституция.

— А слабо "Сколково" сделать суперпланшет для Миллера, про который сегодня сообщали в новостях?

— За 120 млн?

— Я не знаю, может быть, вы дешевле сделаете.

— 99% , что целый ряд наших компаний заявятся на этот тендер, вот не сомневаюсь.

— В принципе, у них какие-то наработки готовы?

— Там речь не о планшете как таковом.

— Это понятно, да.

— А тут у нас знаете, удивительная вещь. 25% патентов, которые регистрируются в стране в сфере IT – это патенты "Сколково". Это наши резиденты. У нас, я бы сказал так, кумулятивная мудрость IT-шная очень высокая. Поэтому точно наши стартапы заявятся, не знаю, победят или нет, но они будут пытаться выиграть этот тендер, если он состоится.

— Говорят, что "Газпром" объявит этот тендер. 120 млн – это нормально?

— Это $4 млн.

— Хорошо вы переводите, но не совсем. Cейчас все-таки рубль не 30 рублей. Действительно может столько стоить такое устройство?

— Я себе такой планшет не позволю никогда. Там же не планшет, там, по сути, речь идет о своего рода ядерном чемоданчике.

— Такое в газпромовском масштабе, конечно.

— Конечно, это стоит денег, но каких? Я тут не специалист.

— Нужно ли было действительно, опять возвращаясь к началу нашей беседы, создавать фонд с нуля? Многие критики проекта говорят, что огромное количество есть наукоградов. Мы их все знаем, там и Академгородок в Новосибирске, и Дубна, и так далее. Не было ли логичнее все усилия туда распределить? Пусть даже по тому алгоритму действий, о котором вы говорите: мы помогаем людям, мы не по науке, мы помогаем людям за работу.

— Вы знаете, очень много компаний, которые входят в эту нашу тысячу, они из этих наукоградов — из Новосибирска, из Томска, из Черноголовки, из Дубны. Они в наших кластерах по тем отраслям, где они специалисты, и специалисты, не имеющие себе равных. Институты, которые являются у нас резидентами, создали специальные стартапы для того, чтобы получить возможность работать. Еще раз: мы не конкуренты наукоградам. Более того, мы с ними сейчас выстраиваем отношения и стараемся обеспечить им доступ к возможностям, к тем инвесторам, которые к нам пришли, к тем венчурным капиталистам, которые притащили уже 60 млрд рублей, к тем ключевым партнерам, --среди них Boeing, среди них Siemens, среди низ Intel, среди них Microsoft, — которые ищут интересные разработки и позволяют через свои ресурсы выходить на мировые рынки. Мы не способны вытащить всю российскую экономику, но мы способны дать механизмы и навыки, как это делать, как нам становиться конкурентными на рынке. А наукограды – это другое.

— У вас бывают случаи, когда отказываться приходится от сотрудничества с компанией? Вы упоминали Cisco, да, "Когнитивные технологии", историю, когда, насколько я понимаю, вы отказались, но работы были вынуждены оплатить по договору. Вы со своими партнерами часто спорите до такой степени?

— "Когнитивные технологии" не наш партнер. Наш партнер – Cisco.

— Там же фонд с ними сотрудничает?

— Не совсем так. Привлекали в качестве консультантов компанию "Когнитивные технологии". Работа, которая была сделана, была ужасная, плохая. Если бы мы за нее заплатили, то могло бы получиться плохо. К сожалению, договор составлен так, что мы должны были заплатить. Но мы судимся по этому вопросу.

— Вы уже судитесь со столькими...

— Да.

— Но это исключение?

— Нет, ошибок-то мы наляпали ого-го. Конечно, у нас будут еще такие вопросы. Но мы заказали работу, за которую заплатить было нельзя, и мы решили за нее не платить. Нас обязали через суд.

— А вы спокойно, вы лично, ошибки признаете?

— Крайне редко.

— Почему? Потому что мало их совершаете?

— Нет, я совершаю…

— Вы же сказали, что вы офигительный профессионал.

— Да, поэтому каждая моя ошибка – это ошибище. Серьезно, масштабное произведение искусства. Я много ошибок совершаю. Вы знаете, вообще информационная ситуация вокруг фонда – это в какой-то степени результат в том числе и моих ошибок. Мы два года жили в режиме такого расслабленно-умиротворенного отношения к нам. Люди говорили: "А, "Сколково", что-то слышал", это нейтральные были.

— Вам не кажется, что это произошло после того, как Дмитрий Медведев перестал быть президентом?

— Безусловно, Дмитрий Анатольевич нам больше времени уделял, чем Владимир Владимирович. Но Владимир Владимирович…

— А, собственно, Путин и не скрывает, что это не совсем его интересы.

— Вы знаете, он настолько в курсе нашего проекта, это я знаю из первых рук. Он неоднократно, кстати, и на "прямой линии" говорил о том, что нужен проект, будет развиваться. И руководитель его администрации это подтвердил, Сергей Иванов. Нет, вот, сваливать на Медведева или на Путина наши информационные проблемы меньше всего хотелось бы.

— Слушайте, уважаемые коллеги-журналисты, сваливайте все непосредственно на Чернова, он сейчас сам признался в этом.

— Должен взять на себя значительную долю вины, потому что это умиротворенное, снисходительно-позитивное отношение к нам после того, как появилась информация о том, что у нас есть злоупотребления, что у нас есть уголовное дело против господина Луговцева, вы знаете, какой неожиданный эффект возымело?

— Нет.

— Многие сказали: "Ух ты, они нормальные, у них воруют, слава богу". Такое сочувствие мы у них вызвали.

— Думали, еврей, а оказался пьющий человек, как писали в свое время. Скажите мне коротко, может, сможете вы одной фразой это сформулировать: в чем смысл проекта фонда "Сколково"?

— Конкурентность нашу обеспечить как страны. С невероятным совершенно объемом интеллектуальной мощи, собственности, разработок мы почему-то вынуждены пользоваться продуктами других экономик, которые зачастую, не всегда, но зачастую сформировались на результатах исследований наших ученых.

— Я понимаю. А по силам "Сколково" будет, не решить, наверное, единолично, но хотя бы подтолкнуть Россию на пути развития инновационной модели?

— Одному "Сколково" – нет. А десятку-полутора таких "Сколково", если мы будем успешны — мы же пока еще не состоялись как окончательный продукт, подлежащий оценке — если мы достигнем тех показателей, на которые мы рассчитываем, то, конечно, да.