выставка графика
В Мультимедиа Арт Музее открыта выставка графики Оскара Рабина, которой отмечают 85-летие художника. Это небольшая экспозиция из 40 рисунков и линогравюр из собрания Александра Кроника и четырех картин из коллекции Игоря Цуканова, сделанная при поддержке Росбанка. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
Самое интересное в собрании Александра Кроника — ранние, где-то до 1958 года включительно, рисунки: это еще не окончательно утвердившийся в себе Оскар Рабин, тут попадаются неожиданности — от прозрачной, нарисованной одним лишь экспрессионистским контуром сценки в пивной до вполне куинджиевской школы пейзажа с цветущим вереском. Период поисков — не только языка, но и путей социализации, увенчавшийся участием в выставке Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957-го и даже получением почетного диплома оной. То и другое сошлось, например, в "Самоубийце", сделанной в манере "правильного", прогрессивного и антифашистского экспрессионизма a la супруги Грундиг, до известной степени "реабилитированного" в годы оттепели,— цикл разоблачающих пороки капитализма социальных сюжетов молодой Рабин готовил к фестивальной выставке, о чем теперь вспоминает весьма иронически. Вскоре поиски — формальные и карьерные — прекратятся, вернее, все будет найдено: он "вернется" в Лианозово, лагерное предместье-местечко, к темной "барачной" живописи и к принципу минимального участия в официальной художественной жизни, перейдя на "вольные" — подпольных и заграничных выставок, подпольных и иностранных коллекционеров — хлеба. Уход Рабина в "антисоветчики", когда до открытой конфронтации с властью, до "бульдозерной" выставки и до вынужденной эмиграции еще было далеко, на раннем этапе отметит автор пасквиля "Жрецы "Помойки N8"", опубликованного осенью 1960-го в "Московском комсомольце".
Злосчастная "Помойка N8" из коллекции Игоря Цуканова на выставке есть: типично рабинский хмурый окраинный пейзаж, первый план высвобожден для натюрморта с рыбьим хребтом и опорожненной бутылкой, в котором сквозь социальное, бытовое прорастают иные — евангельские, евхаристические — мотивы. Другие три холста из цукановского собрания также недвусмысленно указывают на христианский символизм "русского поп-арта" Рабина: барак кажется ковчегом, советский рубль — сребреником, а рыба-ихтис, акроним Христова имени, перекрещивается с бутылью, где причастное вино давно претворилось в водку. В коллекции Александра Кроника имеется нечто вроде акварельного эскиза к "Помойке N8", который гораздо ближе не к получившейся потом картине, а, как и несколько других рисунков конца 1950-х, к живописи Хаима Сутина. Вообще, "неврастенический мирок" Рабина, как писал чуть позже еще один фельетонист-пасквилянт из "Советской культуры", своим синкопическим, сдвинутым ритмом родственен Сутину и еврейскому экспрессионизму Парижской школы, тогда как "очернительский" колорит родом из других еврейских по духу источников — из малых голландцев, из офортов Рембрандта, сколько бы ни пытался художник в линогравюрах перевести эту иудейскую черноту на экуменический язык Владимира Фаворского. Большинство же рисунков крониковского собрания — это как раз классический, черный Рабин, диссидентствующий на уровне самого материала: многое нарисовано черными фломастерами, которых не было в СССР и которые художнику привозил печально знаменитый Виктор Луи, журналист-международник и, очевидно, агент КГБ, шпионивший за деятелями андерграунда. Впрочем, откровенно диссидентских по содержанию работ у Рабина почти нет, в экспозиции лишь одна — рисунок 1967-го, посвящение уже осужденным Александру Гинзбургу, Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю.
Советская критика старательно "шила" Рабину "антисоветчину", прочитывая темную гамму как очернительство, христианские символы как религиозную пропаганду, а контакты с капиталистическим Западом как подрыв государственного строя. Печально, что и западная критика прочитывала Рабина примерно так же — в политическом ключе, прежде всего как борца за свободу художественного слова. Первая персональная выставка Рабина состоялась в 1965 году в Лондоне, в Grosvenor Gallery у Эрика Эсторика: работы, переправленные дипломатическими каналами, пробили железный занавес цензуры, но не смогли пробить железного занавеса непонимания. Иначе еще тогда, в 1965-м, можно было бы заметить, что Оскар Рабин — еврейский экспрессионист того же толка, что и его британские ровесники, Леон Коссофф и Франк Ауэрбах из группы, которую Р. Б. Китай позднее назовет Лондонской школой. И что это не объяснить никакими влияниями и заимствованиями, а только тем "Дух дышит, где хочет", которое не знает никаких стен и занавесов.