Непоследние из бесермян

Малые народы живут и умирают по тем же законам, что и большие. Просто для того, чтобы все знали об этом, кто-то обязательно должен хотеть о них рассказать. Корреспондент "Огонька" — о том, как пишет летопись о себе один из самых малых народов России

Иван Волонихин, Ворца — Москва

В пять утра на небольшой кухне уже не протолкнуться. В этом деревенском доме и в обычные-то дни просыпаются с петухами, а тут хозяйка затеяла печь блины, при этом все три дочки помогают с приготовлением завтрака — кто замесить тесто, кто накрыть на стол, кто сбегать в курятник за еще теплыми яйцами. Глава семейства, посмотрев на всю эту суету, тихо улыбнулся в усы и, отложив утренние дела, взял в руки видеокамеру.

— Радик, ты только меня не снимай,— смущается жена Елена, которую застали врасплох,— и платок повязан не так, и кофточка совсем не новая.— Вот здесь лучше встань, сбоку.

— Давай не отвлекайся,— хмурит бровь Радик.— Я же не ради своего удовольствия развлекаюсь, а для общей пользы.

Супруга продолжает хлопотать у печи, а Радик переводит объектив с жены на готовящиеся лепешки и обратно. Авторитет отца в этой семье непререкаем, его распоряжения выполняются без обсуждений. Да и знают домашние: Радик снимает, чтобы выложить в интернете процесс приготовления табани — одного из национальных блюд бесермян, малого народа, к которому причисляет себя и эта семья Дюкиных.

— Да пошевели ты дрова кочергой и вытягивай сковороду из печи! Вот так, теперь ставь на стол аккуратнее, чтобы было видно на камеру,— режиссирует Радик.

Это далеко не первый его опыт как оператора. Радик постоянно снимает и размещает в социальных сетях видеоролики о жизни села: то виртуозную игру на баяне своих братьев Руслана и Анатолия Дюкиных, то соседских бабушек, исполняющих народные напевы крези — уникальные многоголосые песни без слов, где у каждого исполнителя своя роль и где каждый передает те чувства, что испытывает в эту минуту.

— Меня и родственники, и соседи спрашивают: зачем, мол, тебе это надо? Денег ни копейки не получаешь, времени и сил тратишь много, а из всех благодарностей — максимум почетная грамота от районной администрации. Не все еще понимают,— вздыхает Радик,— что вот уйдем мы и через поколение никто не будет знать наши обряды, культуру. Это мы ведь только по паспорту удмурты, а так-то — самые настоящие бесермяне!

И один в поле воин

Ему 49 лет, и его полное имя Рафаил, хотя на селе все зовут его Радик. Это только с первого взгляда он производит впечатление вечно серьезного, даже хмурого человека с жестким характером. На самом же деле в округе ни для кого не секрет, что более отзывчивого человека надо еще поискать. А уж о том, какую деятельность он развил по сохранению и развитию бесермянской культуры, легенды ходят не только по Удмуртии, но и далеко за ее пределами.

— Я много читал о бесермянах, но у меня сложилось определенное представление о моем народе не только по летописям. Когда слышишь, что такой-то бесермянин построил храм в Кирово-Чепецке, когда узнаешь, что у такого маленького народа (всего три тысячи человек по переписи 2002 года.— "О") есть свой Герой Советского Союза, когда бесермянская женщина надевает национальный костюм и запевает крезь, то начинаешь гордиться, что ты — часть этой древней нации. Мы отследили 7-8 поколений нескольких бесермянских родов, связались с земляками, которые разъехались по всей России, если бы вы знали, с какой радостью они смотрят наши съемки вдалеке от исторической родины. Поэтому и хочется еще что-то сделать, чтобы они после нас гордились своей культурой, но делать это все труднее: народ уезжает в город, а традиционный ареал существования бесермян — это деревня, село.

В его родной деревне Ворца (местные говорят — Ворча) на севере Удмуртии в 30 километрах от города Глазов живут 450 человек: удмурты, татары и бесермяне — несколько десятков дворов, почти все между собой родственники, Дюкины да Федотовы. Ворца — одна из десяти деревень, где бесермяне проживают компактно.

Этнографы говорят о бесермянах как об одном из самых загадочных народов Поволожья. В самом деле, исторически близкие им древние этносы, которые упоминаются в "Повести временных лет" XII века: меря, мурома, мещера и буртасы — исчезли, а вот бесермяне остались. Версий об их происхождении и появлении в этих краях, на севере Удмуртии, множество, от научно обоснованных до почти фантастических. В бесермянах видели и потомков булгарских князей, и печенегов, хотя ученые склоняются к версии, что они — выходцы из южноудмуртской группы: их предки некогда входили в состав Волжско-Камской Булгарии, а после монголо-татарского разгрома 1236 года бежали на север, в вятские леса. Согласно летописям, такой народ известен в устье Чепцы и Вятки с конца XIV века.

По переписи 1926 года численность бесермян составляла 10 034 человека. А потом их будто разом не стало — из официальных бумаг бесермяне исчезли напрочь, поскольку в 30-х годах прошлого века советская власть взяла курс на интеграцию малых народов в более крупные этнические группы. Вот бесермян в СССР и переписали в удмурты.

— У каждого человека наступает момент, когда перед ним встает вопрос: кто он, откуда, почему говорит так, а не иначе,— размышляет Радик Дюкин.— И чем больше сил тратишь на то, чтобы найти ответ, тем больше вопросов. Вот и я до поры не задумывался, а тут лет 25 назад вдруг спросил себя: почему это я себя называю бесермянином, хотя в паспорте значится другая национальность?

Только в 1992 году специальным постановлением Президиума ВС Удмуртской Республики был принят закон "О восстановлении исторического имени бесермянского народа". Тут и выяснилось: как бы ни замалчивалась самобытность бесермян на официальном уровне в прежние годы, народная память многое сумела донести до наших дней.

— У бабушки был сундук, в нем она хранила одежду — два женских комплекта и один мужской. Как-то к нам приезжала этнографическая экспедиция, и ученые выпросили у нас женскую одежду, а ей больше полутора веков! Попросили на время, а забрали навсегда,— усмехается Дюкин.— Но мы не жалеем, теперь этот наш костюм в Санкт-Петербурге в музее, и все на него смотрят. К тому же у нас еще один есть.

Выросший в бесермянской многодетной крестьянской семье Радик Дюкин хорошо помнит, как у них дома соблюдали традиции.

— Помню, как моя бабушка готовила бесермянские блюда, как делала нам конфеты из сахара на горячей сковороде, которые она называла лампачей. Она всегда носила пиджак с бесермянскими орнаментами, которые называла сукман. У бабушки было пять дочерей, у каждой по многу детей, и все они часто собирались у нас, и тогда обязательно звучали знаменитые бесермянские крези. После уборки урожая созывали в гости всю родню, ели табань и перепечи. А когда отец забивал гусей, он всегда при этом нашептывал, кому посвящает эту жертву, просил, чтобы высшие силы ее приняли и потом помогали во всем.

Религия бесермян — это сложное смешение, казалось бы, несовместимых трех религий: язычества, ислама и православия. В стародавние времена бесермяне испытали тюркское влияние, возможно, приняли ислам. Отсюда предположение, что от самоназвания народа "бесермяне" происходит слово "басурмане" — так называли на Руси иноверцев. В XVIII веке бесермяне приняли православие, но при этом сохранили и свои традиционные верования, и элементы мусульманства. Кажется невероятным, но в деревнях, где в избах в красном углу висели христианские иконы, на похороны для моления могли пригласить муллу из соседней татарской деревни, а на весенний праздник по окончании полевых работ вполне себе по-язычески зарезать красного бычка у священной сосны — дабы небо было благосклонным к крестьянам. Последний обычай, кстати сказать, и по сей день соблюдается в местных животноводческих хозяйствах: до восхода солнца теленка (обязательно красной породы!) ведут в священную рощу, там читают молитву и приносят в жертву. Шкуру и внутренности закапывают здесь же, а из мяса и крупы затем варят кашу в огромных котлах на большой поляне, угощая всех желающих.

Многие традиции бесермян не понять современному человеку, особенно городскому: так, они не пускают никого из посторонних в хлев, где содержится скотина, отговаривают, мол, там очень грязно и поэтому не надо туда ходить. На самом же деле это давняя предосторожность — от дурного глаза.

Кто виноват и что делать?

Сегодня в личном подсобном хозяйстве у Дюкиных все вроде неплохо — три коровы, бычки, телята, лошадь, на которой хозяин пашет свой огород, поросята, овцы, куры. Но пуще сглаза Радик теперь боится Всемирной торговой организации.

— Когда наша страна вступила в ВТО, закупочные цены на мясо и молоко упали настолько, что заниматься животноводством стало невыгодно, рентабельность на нуле. Даже дешевое мясо и то продать не можем, стоим в очереди 2-3 месяца, а цены на газ, электричество и солярку, наоборот, все растут и растут,— горячится Дюкин.— Поэтому многие в нашей деревне избавились от скотины, мужики уехали на заработки, а некоторые даже и с семьей. Вот и я тоже в раздумьях — не пора ли и мне уезжать. Пока выручает то, что научился класть русские печи и устроился в соседнюю деревню энергетиком.

Все свои 49 лет, за вычетом двух лет службы в армии, он прожил в родной Ворце. В совхозе работал шофером, затем электриком. Потом даже открыл малое предприятие по выделке шкур: собирал шкуры со всей округи, продавал на кожевенный завод, откуда привозил выделанную кожу, а в мастерской двое парней из Армении шили кожаные куртки. Местное население качество курток оценило быстро, и от заказов отбоя не было. Но затем из Турции и Китая хлынул поток пусть менее качественных, но более дешевых курток, и, не выдержав конкуренции с тамошними производителями, Дюкин свое предприятие вынужден был закрыть. После кризиса в 1999-м пробовал заниматься фермерством. Взял в аренду гектар земли и начал выращивать картофель, свеклу, морковь и капусту. Первые годы все шло неплохо, но растущие налоги и цены на топливо оказались не под силу даже привыкшей к деревенскому труду семье Дюкиных.

— Работы и всякой бумажной волокиты было выше головы, а вот дохода от овощеводства мы почти не видели, да и семью свою я замучил. Пришлось ограничиться личным подсобным хозяйством, чтобы только самим прокормиться,— вздыхает Радик.— Не пойму, может, чем-то не тем занимаюсь, а? Объясните! Вот всю жизнь работаю на земле здесь, в Ворце. Нас было пятеро детей: я, три брата, сестра. С малолетства помогали взрослым по хозяйству: со скотиной, на огороде. Порядок, дисциплина всегда были железными — так уж в роду заведено было. Может, поэтому никто из наших не спился и в тюрьму не попал. Родили с женой и воспитали трех дочек, сейчас две студентки, одна школьница — помогают нам с женой Леной как могут. Бьемся, бьемся, а толку-то!

В этот момент ожидаешь услышать традиционный для сегодняшней российской деревни тяжелый вздох с последующими воспоминания о светлом прошлом — мол, как хорошо и сытно было во времена совхозов-колхозов. Но у Радика нет ни малейшей ностальгии по советским временам и уж тем более по "сильной руке". Дюкин абсолютно убежден: фермеры куда эффективнее социалистической системы управления, но только когда им если и не помогают, то хотя бы не мешают.

Остаться в живых

В его доме телевизор почти не смотрят. Во-первых, некогда. Во-вторых, все интересующие их новости домочадцы давно привыкли узнавать через интернет и от пары радиостанций. Радик полностью информирован о текущей политической ситуации в стране, без запинки перечисляет оппозиционных деятелей и знает, где и когда пройдут очередные выборы.

— А федеральные телевизионные каналы я только раз в неделю смотрю, когда идут итоговые программы. Увижу, Кремль на месте стоит, ну и ложусь себе спать спокойно,— смеется Дюкин.

Все то время, что мы разговариваем с Радиком, он ни на минуту не отрывается от повседневных дел: вывел на пастбище коров, запряг лошадь и плугом окучил картошку, съездил с дочкой на луг у речки и накосил травы бычкам, починил свой забарахливший грузовичок, помог брату сделать сруб на новую баню — и все это за день. Летом в деревне самая горячая пора, отдыхать некогда. Вот и жена Лена, вернувшись с дежурства — она работает медсестрой в фельдшерском пункте,— на скорую руку приготовила обед и сразу побежала задавать корм поросятам, а потом в поле. Дочки тоже трудятся здесь же, рядом: пропалывают грядки на огороде, убирают навоз в хлеву, смотрят за гусями и цыплятами, все в постоянном движении.

Старшая Аня, уже пару часов яростно вырывая крапиву, иронизирует: "Зато когда в общагу возвращаюсь, мне все завидуют — какая я постройневшая и загорелая из деревни приезжаю, лучше любого фитнес-зала и солярия". Она учится на 4-м курсе Удмуртского госуниверситета, разумеется, на бюджетном отделении — родители сразу сказали: продуктами помогать будем, но оплачивать учебу не сможем. Аня хочет стать менеджером по туризму и в будущем организовать поездки иностранцев в родную Ворцу.

— Только вот ехать к нам далековато, да и дороги разбиты,— жалуется Аня.— Никаким агротуризмом сюда не заманишь. Хотя интерес к нашей бесермянской культуре есть, мы это видим. Приезжают специально, чтобы послушать наш коллектив "Бесермян крезь" и покушать наши национальные блюда: восям джук (каша с мясом), куарнянь (сочень в масле), перепечи, паронку (блюдо из брюквы), больем (яйцо с творогом), варенчу (блюдо из свеклы). А еще очень любят наш травяной чай, у нас ведь тут экология чистая — на десятки километров вокруг никаких промышленных предприятий. Но все равно маловато, конечно, да и приезжают туристы максимум на один день — у нас ведь тут ни гостиницы, ни кафе...

Средняя дочка Дюкиных, Вика, в этом году окончила 1-й курс в Институте юстиции в Екатеринбурге, поступила туда, набрав один из самых высоких баллов по ЕГЭ в республике. Будущий юрист в видавших виды джинсах мотыжит грядки и помогает маме управиться с поросятами.

Младшая Маша учится в начальной школе, мечтает стать актрисой, уже обзавелась несколькими грамотами за участие в школьных театральных постановках, но признается, что о сценической славе ей, скорее всего, придется забыть.

— В театральный институт конкурс очень большой, больше ста человек на одно место, представляете! — 10-летняя Маша рассуждает вполне по-взрослому и при этом ни на секунду не переставая выполнять задания, полученные от родителей (затопить баню, помыть полы, покормить цыплят и встретить возвращающихся с пастбища овец).— Туда готовиться надо специально, актерское мастерство изучать, а у нас театральный кружок только в райцентре, туда и обратно несколько часов дороги, не наездишься. Тем более вот сейчас сестры у нас на каникулах, а потом по своим институтам разъедутся, и папе с мамой только я одна помогать по хозяйству останусь. Мне здесь, в деревне, интереснее, у нас природа красивая, бабочки, воздух чистый, еще мы с папой иногда на речке раков ловим, но когда я вырасту — мне тоже придется в город поехать жить, чтобы в институте учиться, а потом деньги зарабатывать. Ну ладно, я побегу, а то там молоковоз приехал!

И, подхватив совсем недетский бидон, маленькая Маша уносится со двора на центральную улицу, где уже сигналит приехавшая цистерна местного молокозавода — должно быть, именно с таких, как Маша и ее сестры, и писал своих "Крестьянских детей" Некрасов. Проводив дочку взглядом, старший Дюкин поворачивается ко мне.

— Слышали, что эта мелюзга сказала? И так ведь многие считают, это уже как аксиома у нас, что в деревне хорошей жизни не видать.

Под скирдовку сена Радик рассказывает, что формально государство о бесермянах вроде заботится: включили в реестр малых народов, дают деньги на национальные ансамбли, на проведение масштабных народных праздников, да только вот процесс идет в обратном направлении — число бесермян в России ежегодно снижается и чисто бесермянские деревни исчезают одна за другой.

— Мы ведь не можем без земли, мы в городе растворимся, потеряем себя, это как дерево без корней, понимаете? Я как-то в начале лета по телевизору слышал, что где-то в Канаде в возрасте 103 лет умерла последняя носительница ливского языка (речь о Гризельде Кристинь, эмигрантке из Латвии, для которой этот язык был родным.— "О"). То есть, считай, по сути, целый народ исчез. Представляете — был, и вдруг нету! Причем не как инки или ацтеки, которых повырезали испанские конкистадоры, а в XXI веке, с его цивилизованностью и толерантностью. Вот недавно прыгунья Исинбаева высказалась против пропаганды гомосексуализма и сказала, что в России парни живут с девушками, а девушки с парнями, так сразу по всему миру шум пошел, ее чуть ли не в расизме обвинять принялись. А тут тихо и незаметно целый народ — раз и закончился. И никто особо не переживает, вроде так и должно быть. А я вот не хочу, чтобы о бесермянах говорили в прошедшем времени. Поэтому пока руки-ноги есть и силы не оставили, буду стараться, как могу, рассказывать о нашем народе, о его традициях.

Уже под вечер Радик, вымотанный за день сенокосом (каждый солнечный день приходится буквально ловить, чтобы потом было чем кормить скотину всю зиму), вдруг достает из-за шкафа баян, сажает меня в машину, и мы едем за околицу деревни. Потом идем по роще, где среди деревьев угадываются кресты и могильные холмики, по-деревенски, безо всяких чугунных оград. На этом же кладбище похоронен и самый известный уроженец Ворцы — национальный бесермянский поэт Михаил Федотов. Возле одного из памятников останавливаемся. На фотографии женщина в национальном бесермянском костюме. Этой весной у Радика умерла мама — Клавдия Алексеевна. Радик плещет водки на дно стакана.

— Давай помянем. Мама до последних своих дней очень переживала, что может не успеть рассказать все, что знает. Мы ее все снимали, снимали на камеру. Как пела крези, как готовила, как молитвы наши читала. Теперь вот такая память осталась о моей маме, мы иногда смотрим дома эти съемки.

Потом садится на скамейку и начинает играть. Он не плачет, но кажется, что лучше бы заплакал — так вздуваются жилы на шее. В этот момент отчетливо понимаешь, что сам Радик никогда и никуда не уедет в другие края от этого холмика.

— А многого, пожалуй, ведь и не надо,— задумчиво произносит Дюкин.— Не нужно совершать что-то сверхъестественное, чтобы сохранить свой народ. Просто каждый уважающий себя человек должен беречь и почитать свою национальность. Хотя бы на уровне семьи — у себя дома.