Бабушку привозили навестить "цыпленочка" Хуанито (Тео Гутьеррес Морено) и грудную Викторию — с завязанными глазами: чтобы под пытками не выдала, где живут ее дочь и зять. Когда-то ее бесило, что внука назвали в честь президента-изгнанника Перона — теперь может радоваться: он теперь не Хуан, а Эрнесто — в честь понятно какого другого знаменитого аргентинца.
Вновь он обретет свое имя очень скоро. Когда балагур-дядя подорвет себя гранатой и утащит на тот свет военный патруль: все знают, что смерть лучше, чем арест. Когда папа погибнет в перестрелке, мама "пропадет без вести", как "пропадет" и сестренка. Просто блокадный дневник Тани Савичевой: "Умерли все. Осталась одна Таня".
Умерли все. Остался один Хуанито — альтер эго режиссера Бенджамина Авила: "Подпольное детство" — автобиография. Только у него была не сестра, а девятимесячный брат. Авиле повезло: он нашел брата, отданного на воспитание в чужую семью, но свыше 300 из 500 детей убитых родителей, усыновленных, как правило, бездетными карателями, не найдены. Продюсер "Детства" Луис Пуэнсо прославился как режиссер "Официальной истории" (1985) — фильма как раз о таких детях.
История Хуана для аргентинцев, чилийцев или бразильцев — история банальная, типичная. В 1970-х годах военные режимы пяти южноамериканских стран осуществили план "Кондор" — по образцу нацистской программы "Ночь и туман" и действий французской армии в Алжире — физического уничтожения левой городской герильи, ну и всех, кто "левее стенки". Фактически это был геноцид целого поколения интеллигенции и гражданских активистов. В Аргентине он приобрел фантасмагорические масштабы: после пыток "исчезли" до 30 тысяч человек, не считая убитых на улицах.
Фильм Авилы так же не оригинален, как и судьба Хуана. Фильмы о "грязной войне" 1970-х стали появляться, когда выросли дети "пропавших": из числа самих "пропавших" выжили и дали экранные "показания" разве что чилийцы Кармен Кастильо ("Улица Санта-Фе, 25") и Марко Бечис ("Гараж "Олимпо"). В активном же поколении южноамериканских режиссеров, куда ни глянь: то — сын директора чилийского телевидения, застрелившегося во дворце Ла Монеда, когда его штурмовали путчисты Пиночета; то — внучка поэта, родителей которой военные — в отместку за то, что не могли добраться до эмигрировавшего деда,— закатали в бетон. Дядюшку Бето в "Детстве" отлично сыграл, например, Эрнесто Альтерио, сын великого актера Гектора Альтерио, который успел бежать из страны, когда "эскадрон смерти" "Антикоммунистический альянс Аргентины" включил его в "расстрельные списки", как включил весь цвет аргентинского кино.
Одна неприятная деталь фильма, очевидная аргентинцам, нуждается в пояснении. Родителям Хуана ведь сначала тоже повезло: они после военного переворота 1976 года вырвались на Кубу. Но в 1979 году, которым датировано действие, зачем-то не просто нелегально вернулись на родину, но и притащили с собой детей. Дело в том, что в вакханалии террора и антитеррора обезумели и военные, и перонисты из организации "монтонерос", в которой состоят Кристина (Наталия Орейро) и Горацио (Сезар Труол).
Те из их вождей, кто умолял подпольный "ЦК" прекратить обреченную войну, спасти людей, вывести их за границу, погибли. Уцелевшие обустроились на Кубе и в Мексике и — исходя из пугающе неадекватного образа реальности — снова и снова гнали в бой свою "пехоту". Сотни "монтонерос", уже чувствовавшие себя спасенными, как родители Хуана, получили совершенно фантастические задания: взорвать Чемпионат мира по футболу (1978) или захватить Фолклендские острова. О судьбе большинства из них не известно ничего с тех пор, как они ступили на родную землю.
Вожди "монтонерос", кажется, единственные в истории лидеры герильи, которых на родине ныне преследуют не за терроризм, а за то, что они послали на верную смерть своих бойцов. Тоже, судя по фильму, обезумевших: лучше бы оставили детей на Кубе.
Ужас, отчаяние и жертвенность, которыми исполнена южноамериканская трагедия 1970-х,— ахиллесова пята фильмов о ней. За исключением разве что "Гаража "Олимпо"", но там режиссер беспощадно реконструирует ад, через который прошел сам. Желание "детей" обессмертить замученных родителей безусловно благородно. Но — и это относится к воплощению на экране любой исторической беды — кино не тома судебного разбирательства. Все-таки накопление свидетельских показаний, как правило повторяющихся — пришли ночью, папа отстреливался, мама не успела выхватить пистолет и кричала, когда ее уводили, родители ушли и не вернулись,— не миссия игрового кино.
Ну ладно: жизнь в подполье вообще однообразна. Печальнее то, что, как принято говорить, "детство, оно всегда детство". Когда Авила снимает "мирную" сторону жизни своего Хуанито, чувствуешь себя сразу в сотне — и не в одной сотне — фильмов, снятых за многие десятилетия от Канады до Кореи. Фильмов, в которых первая, школьная любовь или игры детского воображения, представляющего родителей как героев комикса, воплощены, словно под копирку. Ну разве что у Хуанито больше оснований воображать папу и маму в горячке боя, чем, скажем, у венгерского мальчика из хрестоматийного "Отца" (1965) Иштвана Сабо.
И рано или поздно честный продюсер говорит: хватит с нас фильмов о "грязной войне", или о холокосте, или о 1937-м, или о войне в Алжире. Но сказать этого он не может по моральным основаниям, пока сценарии предлагают ему дети жертв. Трагедии достойны не фильмов-показаний, а фильмов-метафор, фильмов-образов. Но где же напастись режиссеров, способных на такие метафоры и такие образы.
В прокате с 12 сентября