Гастроли классика
Фото: Николай Круссер
Фото: Николай Круссер
Фото: Николай Круссер
В Михайловском театре выступили с двумя концертами Даниэль Баренбойм и оркестр Берлинской государственной капеллы. Гастрольный проект был посвящен 180-летию Михайловского (а заодно, надо думать, юбилеям Вагнера и Верди), но при этом самой сильной частью концертных программ оказалась музыка, далекая от праздничности, считает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Первый вечер Даниэль Баренбойм посвятил двум Рихардам, Вагнеру и Штраусу: звучали увертюра к "Нюрнбергским мейстерзингерам" и вступление и "Смерть Изольды" из "Тристана", а затем, после антракта, штраусовская "Жизнь героя". Программа, сулившая шумные эмоции, экзальтацию и надрыв, вышла на поверку неожиданно рациональной, скупящейся во всяком случае что на эмоциональные излишества, что на метафизические глубины. Даже в номерах из "Тристана и Изольды" сосредоточенности было больше, чем патетики, а спокойной умной риторики — больше, чем фатальных страстей. В "Жизни героя", поданной хоть изумительно ярко, однако в то же время с налетом аналитичности, и подавно чудилась ирония. Классно, но совершенно с беспечальным настроением сыграв на бис "Грустный вальс" Сибелиуса, Штаатскапелла довершила впечатление полонезом из "Евгения Онегина". Словно бы дирижер заботился в первую очередь о том, чтобы повыгодней показать сам свой оркестр,— то, как он бравирует идеальным балансом и музейной красотой крепкого звука, то, как воспитанно сделаны кульминации, и то, как прочерчены детали. Медь и не горласта, и тонка, и даже поэтична — что там скрипки; а виолончели или даже контрабасы могут звучать так же субъективно и бережно, словно какая-нибудь одинокая флейта.
Если первый из двух концертов смотрелся в своем роде верительной грамотой, то на втором маэстро Баренбойм как будто бы взялся наверстывать упущенное по части вдохновения, трепетности и психологической содержательности. И преуспел, надо признать, как редко когда из последних своих приездов в Россию. Сначала в Восьмой симфонии Шуберта, где на редкость осмотрительно, не напоказ, не пережимая, полутонами добился ощущения горькой, почти болезненной проникновенности. А затем и во Второй симфонии Эдуарда Элгара, хотя само появление британского композитора в контексте двух программ Даниэля Баренбойма выглядело сюрпризом. Элгара за пределами Соединенного Королевства исполняют мало, а в симфонизме его, сравнительно консервативном, часто видят локальное английское явление чуть ли не на обочине сияющего магистрального пути музыки первой половины ХХ века. Даниэль Баренбойм принимает этот скепсис близко к сердцу, и это было слышно. Колоритное, подробное, ладно собранное исполнение явно стремилось на комплиментарный лад подчеркнуть связь Элгара с большой австро-немецкой традицией от Брамса до Малера, а скорбное ларгетто второй части странным образом перекликалось с настроением неоконченной симфонии Шуберта. Завершали концерт бисы из Верди (увертюра и вступление к третьему акту из "Травиаты", увертюра к "Сицилийской вечерне"), тоже демонстративно очищенные от дежурного лоска — особенно номера из "Травиаты" с тающим звучанием струнных.
Симфонический концерт в оперном театре — не всегда идеальная в акустическом плане диспозиция, но нынешний визит Штаатскапеллы, оркестра берлинской Государственной оперы,— еще и факт межтеатрального сотрудничества. В зрительном зале Михайловского можно было увидеть не только делегацию от берлинской Штаатсопер во главе с Юргеном Флиммом, нынешним интендантом театра, но и нового директора Большого Владимира Урина — как знать, может, Большой театр, очень друживший с маэстро Баренбоймом при прежнем руководстве, договорится о новых планах по части сотрудничества. А вот Михайловский театр уже договорился о копродукции: в сезоне 2014/15 года на площади Искусств должны показать "Манон Леско" Пуччини в постановке Юргена Флимма.