на языке радиоредакторов это означает, что песня хорошо слушается в коммерческом эфире
Добрый вечер
Мы год с Кинчевым пели по квартирам. Понимаешь, мы с Кинчевым пели по квартирам!
Ты сидел в занюханной комнатке своей коммуналки, и дырку на рваных обоях закрывал плакат Дэвида Боуи или Мика Джеггера. И кто-то из этих двоих стоял на фоне «кадиллака». А ты, который мог снять любой гитарный пассаж у тех, кто на плакатах стоял на фоне «кадиллака» или «роллс-ройса», ты играл по квартирам, выходил в подъезд, где прямо при тебе кто-то справлял свои естественные надобности, ты спускался в черное питерское метро и творил чудеса жизни без денег.
И вот теперь тебя спрашивают, морально ли поступили сотоварищи по питерской рок-тусовке, став сочинять вещи, пригодные для коммерческих радиостанций? Это они продавались и деградировали, или украсили и облагородили коммерческий эфир, или то и другое — облагородили эфир, опустившись сами?
Понимаешь, ну не надо их так. Ну влезь в шкуру человека, который сто лет видел этого Боуи на плакате, а потом выходил в подъезд с трехэтажными словами на стенах и лужами по углам — и вдруг в собственной стране настает совершенно волшебное время! Когда, никуда не выезжая, вдруг можно в собственной стране на какие-то миги почувствовать себя человеком с того плаката. Этим Боуи или Джеггером, и еще сказать себе: «Старик, ведь они не так уж чтобы продавались и поступались лицом, чтобы стоять на фоне тачки — и ты не надо, и ты не поступайся, ты только чуть-чуть пиши radio friendly — и все!
Так что гвоздить мужиков к позорному столбу... А ты бы побыл хоть год в тогдашней их шкуре...
И вот уже меня начинают поминутно дергать — а ты, коль скоро уехал, — ты наш или чужой? Ты лоялен по отношению к России или не лоялен? Ты хитро устроился мужик, ведь при штатовском благополучии прожить можно и без тамошнего промоушена — а к публике раз в сто лет приезжать сюда и делать аншлаг!
На самом деле я не хитро устроился. Я иду против течения. Когда блюз появился — считалось, что нормально его играть может только африканец-американец, солидный папик с соответственными кудрями и ноздрями — и никто больше! И когда появился английский эстетичный не цветной Клэптон — папики устроили истерику, и ди-джеи старой гвардии сказали: «Фу! Белого блюза не бывает и быть не может!» И только тогда, когда программными директорами FM-ок стали выросшие на Клэптоне ребята, — они стали диктовать политику в эфире и сказали: «Не трогайте его. Он наш, мы знать не хотим, кому положено и кому не положено играть блюз по вашим канонам, — мы хотим слушать Клэптона». И белый блюз стал нормой, и все уже забыли, что великий респектабельный богатый англичанин когда-то был вне закона.
И вот приехал я — и стал играть не просто белый блюз, который тоже не все (а они еще в силе) признали, но русский блюз, отстаивая это свое право.
С этим потихоньку начинают считаться. Нормальные клубы, хорошие студенческие залы в кампусах с понимающими ребятами — они стали въезжать, что блюз может быть и такой. Нет, там я пою по-английски, и русский он не по текстам, а по стилю.
Но я живу не в вакууме и знаю, что пока с чисто карьерной точки зрения мои блюзы не radio friendly. Даже не с карьерной точки зрения, а скорее с технической. Чтобы записываться в формат коммерческого эфира, вещь не должна быть длиннее стольких-то минут, какие-то резкости не могут выпирать, ну и прочее. И я не тщу себя надеждой, что буду сидеть сложа руки и ждать, пока на моих блюзах вырастет поколение, которое придет и станет у руля радиостанций, и скажет, как про Клэптона: «Он наш, не трогайте его!» Я просто чуть продохну, забурюсь в студию и запишу альбом инструменталов от и до radio friendly. И кто-то скажет, что я продался и сдался.
А на самом деле все проще: музыкант нужен только тогда, когда то, что он делает, до кого-то добирается. На страшной, черной, хрущобной окраине Новосибирска я подростком услышал «Led Zeppelin», и что-то во мне перевернулось, и вот я на сцене. И кому тогда надо знать, лоялен Плант к Англии или нет? Продавался он, чтобы мальчик в Сибири смог его слышать? Если я живу в Штатах, но хоть один мой блюз вытащит какого-то русского мальчика из петли или даст ему гитару в руки — значит, я уже трижды лоялен к России. У меня так сложилось, что спокойно отработать по своему назначению я могу лишь так, как могу — живя в Штатах и приезжая сюда. Если завтра окажется, что для моей музыки мне надо жить здесь или где-то еще, а работать в студии еще где-то, — значит, я буду жить так.
Просто, если музыкант сам себе не может помочь въехать в режим и способ работы и жизни, при котором его слышат, — кому другому этот человек поможет и зачем он тогда нужен?
Юрий НАУМОВФото А. Басалаева, Д. Лекайя