И под грядущую амнистию попасть не может
На очередной своей пресс-конференции генеральный прокурор России Юрий Скуратов сообщил: «...Мы подготовили проект постановления Госдумы об амнистии. Думаю, что его удастся реализовать». Какой здесь мотив у правоохранительных органов? Генпрокурор его не скрывает: «Это позволит освободить 440 тысяч лиц и тем самым разгрузить места лишения свободы». Между тем у общества к этой теме есть и другой, особый интерес. Надо ли стремиться к тому, чтобы как можно больше преступивших закон оказались за решеткой? На этот счет существуют разные точки зрения. Мы предлагаем вам познакомиться с мнением об этом (и вообще о психологии криминала) специалиста — научного руководителя Центра психологической помощи при Академии гуманитарных исследований профессора Рейнальдо ПЕРЕСА ЛОВЕЛЛЕ
— Есть одно бесспорное наблюдение: в любой стране после очень больших общественных потрясений — войны, экономических реформ, перемены социальной системы — через 15 — 20 лет случается гигантский рост преступности.
— То есть то, что переживает Россия сейчас, далеко не предел?
— Это еще только цветочки. Обыкновенные люди в результате этих потрясений отторгаются от обычной, стандартной жизни, к которой они привыкли, и попадают в общество, где они отрезаны от своих корней — экономических, социальных, идеологических, религиозных и прочих. Такой человек — уже люмпен.
— Который как раз и наиболее предрасположен к преступным проявлениям?
— Да. Особенно во втором поколении, то есть люмпен — дитя люмпенов. Во всех странах, где происходило быстрое экономическое, промышленное развитие, люмпены плодились потрясающими темпами. Чикаго — город, который стремительно рос вокруг автомобильной промышленности, — стал в Штатах самым коррумпированным и криминогенным. Промышленные районы становились и центрами преступности: в Нью-Йорке — Гарлем, в Чикаго — Слум. В Москве — Люберцы.
Однако загадочная русская душа и здесь нашла особую дорогу. Во всем остальном мире деревня — место, где, как правило, нет ни воров, ни убийц, место, откуда выходит самый здоровый слой молодежи, надежда страны. В России же парадоксально произошла люмпенизация деревни. Большая часть населения постсоветских тюрем — обыкновенные деревенские парни.
— Чего же здесь парадоксального и загадочного? Именно в деревне советское государство много раз и совершенно целенаправленно перерубало все экономические и духовные корни нации. Оттуда и началась гибель России. Однако же не все выходцы, скажем, из одной и той же деревни становятся уголовниками. Ломброзо, например, утверждал, что преступность есть прежде всего результат дурной наследственности.
— Выходит, уголовника нужно не наказывать, а передавать врачам. Если говорить научно — для такого эффекта наследственности требуется слишком много поколений, живущих в условиях, при которых именно преступность дает некое преимущество при размножении. Короче: доказать, что склонность нарушать закон передается по наследству, невозможно.
— Почему вы так уверены в этом?
— Я два года провел в тюрьме. Не сидел, конечно, а работал.
— Интересно. И чем же психология уголовника отличается от психологии обывателя?
— Процент невротиков, психотиков и олигофренов среди преступников тот же, что и среди остальных. Одна моя коллега, работающая на Кубе, задумала посчитать у тамошних заключенных коэффициент интеллекта. Она провела кучу тестов и выявила, что у зеков он гораздо ниже, чем в среднем по стране. Я предложил ей премировать уголовников за хорошие результаты в тесте сигаретами. И следующее исследование показало, что у тех же самых людей коэффициент интеллекта гораздо выше среднего уровня! Иначе говоря: уголовники — такие же люди, как и мы.
— Однако почему-то именно они сидят в тюрьме, а не мы с вами.
— Во-первых, не зарекайтесь. А во-вторых, в тюрьмах попадаются психопаты — так же, как и в обычной жизни. Любимые герои газет — маньяки, народ любит бояться их... Самое интересное, что в обыкновенной тюрьме, если туда попадает маньяк, начинается жуткий переполох. Даже профессиональные киллеры, угробившие не один десяток человек, ни за что не соглашаются жить с таким в одной камере.
— Тоже боятся, что ли?
— Еще как! Внутри преступного мира всегда есть определенные правила поведения, как и внутри мира обычного. То есть в таких-то обстоятельствах убивать можно, а в таких — уже нет. Эти правила не писаны, но строги. Маньяки же правилам не подчиняются — в первую очередь потому, что даже не знают их, и потом, они убивают, подчиняясь только желанию, не рассудку. У нас в тюрьме сидел старик, который с помощью мачете разрезал свою жену на куски. Когда начали раскручивать дело, оказалось, что он и предыдущую жену порешил таким же образом. Пришлось пристроить ему койку на тюремной кухне, потому что никто не хотел, чтобы этот низкорослый и щупленький старикашка спал рядом.
— Но, наверное, правила поведения, которые исповедуют уголовники Кубы, совсем не похожи на те, по которым жили, скажем, колымские уголовные зеки?
— Сомневаюсь. Всегда есть по крайней мере одна общая деталь. Способы зарабатывания на жизнь, которые мы с вами считаем нормальными, для уголовников всего мира кажутся унизительными, поскольку своими методами они «зарабатывают» больше и легче. При торговле кокаином вы всегда выручите в несколько тысяч раз больше, чем при торговле сухофруктами.
— Однако, кроме маньяков, в российской преступной среде появились «отмороженные», не признающие никаких авторитетов, никаких криминальных начальников, никаких старых «норм» и «ценностей».
— Так и должно быть. Вместе с новым социальным строем в России пришло и новое поколение уголовников. Это поколение, естественно, стремится к власти внутри преступного мира и ради нее нарушает его законы. Однако как только оно этой власти добьется, то снова установит правила игры... В США самые первые банды организовывали ирландцы и сицилийцы. Потом — латиноамериканцы и негры. Но когда они, тоже в свое время бывшие «отморозками», взяли власть в свои руки, то установили те же порядки, что были и до них.
— Много говорят о том, что преступный мир свои законы и порядки активно распространяет на всю нашу жизнь.
— Это так. А помогает ему в этом существующая система наказаний. Весь мир сегодня идет к тому, что если в деянии нет очень злого умысла и большого вреда, то человека присуждают к огромным денежным штрафам, к исправительным работам, к чему угодно, но не сажают. При советской системе через лагеря прошло огромное количество народа — такое губительно для любого общества... Во многих сферах жизни люди, которые возвращаются на волю, продолжают вести себя согласно нормам преступного мира, тем самым «воля» превращается в филиал ГУЛАГа. И неформальной властью в стране становятся уголовники, что находит отражение и в культуре, где расцветает романтизация преступного мира (вспомните блатные песни, популярность которых служит ярким показателем зараженности «мирного» общества уголовщиной). Может быть, это покажется и наивным, но я считаю: после отбывания наказания вне тюрьмы человек по крайней мере не становится хуже. Он, скорее всего, не станет рецидивистом. В заключении же он станет им почти неизбежно.
— Значит, наше МВД, усиленно борющееся с преступностью — тюрьмы ведь переполнены, — тем самым умножает и усиливает уголовный мир?
— Не без этого. Так и будет происходить, если основной мерой наказания в России по-прежнему будет заключение.
Фото В. Никифорова, Н. Охрия