«И я судьбу благословил...»
Те, кого мы любили
Владимир Войнович:
Недавно мы с Окуджавой отметили сорок лет нашего знакомства. При этом долгое время наши отношения были, я бы сказал, шапочно дружественными. Он был знаменит и любим столь многими людьми, что мне было неловко со своей дружбой навязываться. Мы встречались либо у общих знакомых, либо друг у друга, но эти встречи были нечастыми и, как мне казалось, довольно случайными. Я не сразу обратил внимание на то, что Окуджава умеет появляться тогда, когда очень нужен, и появляться неординарно.
Первый раз я это заметил (могу указать точную дату) 20 февраля 1974 года. Меня в тот день исключали из Союза писателей, а сам я лежал дома с воспалением легких. Вдруг позвонил Булат, спросил, как дела, и пообещал забежать по дороге. Через полчаса он явился с коробкой, как оказалось, с медицинскими банками, которые мне тут же были профессионально поставлены. Надо ли объяснять, что в ту минуту моему организму были, может быть, не столь дороги сами банки, сколь дружеское участие того, кто их ставил.
У нас в доме Окуджава был фигурой культовой, но, поскольку он иногда появлялся вживе, моя дочь, тогда малолетняя, спросила однажды, а почему Пушкин никогда не заходит.
Еще одна точная дата: 9 мая 1985 года. Я живу в деревне под Мюнхеном, свыкшись со своим изгойством. Контакты с родиной ограничены редкими телефонными звонками в одну сторону и не утолявшими жажды дружеского общения разговорами, короткими, скомканными и эзоповым языком. О том, чтобы с кем-то повидаться, и говорить нечего, мои друзья невыездные, а я невъездной. И вдруг в день своего рождения как снег на голову свалился Булат. Был во Франкфурте, решил заскочить и поселился, но не в гостинице, которую ему приготовили местные «левые», почитатели советского образа жизни, а у нас. Сейчас, может быть, трудно себе представить, но тогда это была довольно большая дерзость. На почитателей поведение советского поэта произвело такое впечатление, что один из них надолго задумался и в конце концов коренным образом изменил свою политическую ориентацию.
Окуджава прожил у нас несколько дней, я ему показывал тогда еще для многих диковинную штуку — компьютер. Мы ездили в Мюнхен и по окрестностям, пили пиво, покупали какие-то подарки Буле и Оле. В те дни я был счастлив, растроган, на языке все время вертелось пушкинское:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.