СВИДЕТЕЛЬ ОБВИНЕНИЯ

Преступность

То ли у него сердце и до того барахлило, то ли Вольский помог. Следствие тянется вот уже скоро год, говорят, где-то к осени доедет, наконец, до суда, и тогда мы, возможно, узнаем — виноват Вольский в смерти Стахова или нет. И вдруг, уже на финише, следствие круто поворачивает — свидетель защиты вдруг стал свидетелем обвинения.

Откровенничавший со мной до этого следователь-важняк из Генпрокуратуры Володя Королев теперь замкнулся и вяжет меня условием: или молчи до суда, или свой рассказ затемняй, как можешь.

«Они убили моего сына»

Эта история попалась мне на глаза год назад, когда я неспешно копался в оперативных сводках в пресс-центре областного ГУВД. Тогда прочел: «18 мая 1996 года в результате проведенных оперативно-розыскных мероприятий оперуполномоченный ОУР лейтенант милиции Вольский П.П. задержал по подозрению в совершении убийства и поместил в ИВС (изолятор временного содержания. — Г.Р.) гр-на Стахова П.М. До прибытия следователя Вольский провел первичный допрос Стахова, который признался, что вместе с неустановленными лицами принимал участие в убийстве владельца ИЧП Х. После дачи признательных показаний Стахов схватил лежащие на столе наручники и нанес ими несколько ударов в область лица лейтенанту милиции Вольскому. Действуя в пределах необходимой обороны, Вольский применил палку резиновую ПР-73, после чего вызвал фельдшера горполиклиники Голубкину Р.А., которая оказала помощь как Вольскому, так и Стахову. В ночь на 20 мая подозреваемый Стахов был обнаружен в камере ИВС без признаков жизни. По факту смерти Стахова следствие проводит межрайонная прокуратура».

Случилось это ЧП в Подмосковье, ехать мне туда было недосуг, да и фактов пока негусто. Где-то через месяц кое-что мне добавили и в ГУВД области, и в облпрокуратуре. Тоже, по сути, крохи: сначала, как водится, областное начальство провело свое, служебное расследование. Как и положено, в нем все гладко и бестолково: получается, что Вольский безропотно терпел все восемнадцать ударов наручниками, которые наносил ему Стахов, не позвал никого на помощь, а толкавшиеся в коридоре милиционеры тоже вроде бы ничего не слышали. Фельдшер Голубкина в своей объяснительной долго и подробно описывает многочисленные травмы, полученные Вольским, а избитого дубинкой Стахова словно бы не замечает. В прокуратуре меня и вовсе удивили: признательные показания, которые Вольский выудил у Стахова, оказались липой. В итоге Вольского оставили в покое, он так же ходит на службу, а по поводу смерти Стахова эксперты разводят руками: откуда взялась у молодого парня сердечная недостаточность?

Видимо, мои хождения в прокуратуру не остались незамеченными. Прежде всего, в редакцию позвонила женщина, долго рыдала и сыпала проклятиями, а потом выпалила: ее сына, Пашу Стахова, насмерть забил на допросах опер Вольский, которого я наверняка начну обелять. И никому до этого садиста нет дела, как работал, так и работает. И самое главное: фельдшерица Голубкина, которую к ее Паше вызывали, абсолютно все и начальству и следователям наврала, потому что живет с этим извергом Вольским, все это знают и видят. А она у них единственный свидетель.

Увы, безутешная мать меня к себе не расположила, мне всегда трудно с женщинами, которые сразу рыдают, ругаются и подробно сообщают, кто с кем живет.

И все же я насторожился: опять Голубкина.

«Она все знает»

Сомневаюсь, интересовался бы я этим делом дальше, если бы городок, где все это случилось, не лежал по пути на мою дачу — час с небольшим до него электричкой. Прошлой осенью, в тихий и солнечный день совершенно для самого себя нежданно вылез я на мокром от недавнего дождя перроне и пошел через лесок — в конце тропинки, как меня уверял первый же встречный, я непременно упрусь в забор, за которым укрыто отделение милиции.

Здешний начальник, подполковник Маркин, принял меня почти ласково, познакомились мы с ним в областной прокуратуре, куда его вызвали повесткой, а я пришел сам по себе. Тогда я его вопросами не допекал, не до меня человеку было.

На этот раз спрашиваю в лоб: Вольский действительно Стахова не прессовал? Давай, говорю, пока без диктофона, под честное офицерское слово: если из Стахова надо было выбить имена убийц и Вольский стал на него давить — я это не оправдаю, но по крайней мере постараюсь понять. Так вот: один был допрос или несколько? И кто был покалечен поболее — Вольский или Стахов?

Маркин лицом поскучнел, стал объяснять случившееся такими гладкими, обкатанными фразами, что я сразу понял: он выучил эту речь назубок, повторяет ее не впервой. Опять я слышал, что Стахов несколько раз двинул Вольского наручниками, тот их у него в конце концов вырвал и взялся за дубинку — разве нельзя? Да сходи, говорит, в дежурку, там как раз та смена, что была в те дни, — все тебе повторят, как тут Стахов куролесил.

— Знаешь, — сказал он мне, — а лучше всего ты поговори с фельдшером Голубкиной. Раиса Алексеевна — женщина серьезная, характеризуется кругом положительно и как медик должна быть лицом беспристрастным — кроме нее, ни Стахова, ни Вольского никто не осматривал. Хочешь, сходи к ней домой — у меня адрес есть.

В маленьком этом городке фельдшера Голубкину найти мне было нелегко, своей квартиры у нее не было, снимала комнату в небольшом деревянном доме в два этажа, едва не на самой окраине, добрые полчаса мне пришлось месить грязь по раскисшей дороге, да и под хлынувшим вдруг дождем мокнуть. Открыла мне скверно одетая бабка, молча хрупала огурцом. Коридор, заставленный черт знает чем — кадушка, ржавые ведра, метла, велосипед без колес, щербатый и грязный пол.

— Заходите, мне Маркин звонил.

Она стояла на пороге своей комнаты, смотрела настороженно, но улыбку изобразила. Молода, стройна, длиннонога, светлые волосы распущены по плечам. Синие джинсы и голубой свитер ей явно к лицу, если бы не складка на переносице и тонко поджатые губы, я назвал бы ее хорошенькой. Вольский наедине ею наверняка любуется. Комната у нее чистенькая, широкая кушетка из прошлых времен, щербатое зеркало на стене и едва не посередине японский телевизор — отчаянная попытка выглядеть не хуже других.

Разговор начинает сама, не дожидаясь моих вопросов. Почему-то издалека: выросла в селе, что неподалеку отсюда, закончила медучилище, здесь работает медсестрой, специализируется по травмам. Поэтому часто зовут в милицию — привозят туда и покалеченных в драках, и даже раненых. Смеется: «Практики у меня навалом». Вызовы в милицию любит: «Там одни мужики, мне с нашими бабами всегда тошно». Опять улыбается, чуть отведя голову в сторону: «Мне двадцать четыре года, понимаете? Мне все успеть надо». Не туда у нас идет разговор, не о том.

Она словно поймала мою мысль, продолжила: все показания, которые меня интересуют, она уже дала и комиссии из ГУВД, и следователю прокуратуры. Так и быть, повторит еще раз. Впервые ее вызвали в отделение сразу после обеда, в кабинете розыска она увидела Вольского — голова и лицо у него были в крови. Стахов лежал на полу, лицом вниз, в наручниках. Она его перевернула — никакой крови, никаких синяков. Пульс был учащенный, она сделала укол и дала понюхать нашатыря. А на третий день, когда от них к Стахову вызывали «скорую», она была в отгуле после суточного дежурства.

— Хотите мой совет? — спросила она меня едва не ласково. — Так вот, не надо все это раздувать, зачем это вам? Господи, да и что случилось? У нас весь город знает: этот ваш Стахов был бандитом, его ведь с «ТТ» взяли! И палаточника он наверняка он со своими ублюдками пришил. Вольскому что надо было: узнать, кто они, его помощники? Я вообще не исключаю, что допросы оказались для Стахова стрессом, страх его убил — понимаете? Вот так-то!

Она раскраснелась и даже похорошела.

— Вы мне еще один вопрос не задали, — остановила она меня в дверях. — Какие у меня отношения с Вольским, не так ли? Что вам сказать? Мне, как я говорила, двадцать четыре, ему тридцать, оба свободны. Словом, встречаемся. Иногда.

Гость из Москвы

Встреча с Голубкиной еще больше убедила меня в том, о чем можно было догадаться и раньше: поездка моя сюда зряшная, местная прокуратура дело благополучно похоронит, а я как не знал, что послужило причиной смерти Стахова, так и не узнаю. Вольский со мной встречаться отказался наотрез, но я и не переживал, трудно было рассчитывать, что опер ни с того, ни с сего распахнет передо мной душу. Да и не добраться мне самому до результатов экспертизы, не узнать, врет та же Голубкина или нет. И действительно ли подполковник Маркин пребывает в таком неведении, как пытался меня убедить?

И вдруг узнаю: и в отделении милиции, и в районной прокуратуре переполох. Дело по обстоятельствам смерти Стахова приняла к производству Генеральная прокуратура, сюда уже выехал следователь по особо важным делам Королев и с первого же же дня идет по второму кругу. Слава богу, Володю я знаю давно, встретились мы после долгого перерыва более чем сердечно, и услышанное от него меня обнадежило. Королев сказал мне главное: всего лишь за неделю работы он убедился, что все прочитанные им документы — липа, многие свидетели — сидевшие вместе со Стаховым зеки, бывшие в тот день на службе офицеры и сержанты — или вообще не допрошены, или запуганы теми же Вольским и Маркиным. Короче говоря, буквально вчера Королев Вольского арестовал, Маркина от службы отстранил и начал, как он любил говаривать, вести дело с чистого листа. Мне же Володя посоветовал пока не рыпаться и не изображать из себя частного детектива. Что будет можно, он сам мне расскажет.

«Это не пытка. Это допрос»

Месяца через три Королев мне позвонил, мы встретились. Работу свою он закончил, осталось только сесть и написать обвинительное заключение. Кое-какие протоколы допросов он дал мне прочитать. Свидетели, которых ему удалось разговорить, говорили одно и то же: Вольский допрашивал Стахова два дня подряд, и оба дня к нему в кабинет бегала Голубкина. В камере Стахов говорил, что опер делал ему и «ласточку», и «слоника» — несведущие в этих кошмарах пусть так и останутся в неведении, технологии ментовских пыток я их обучать не собираюсь.

Допрос Вольского я читал внимательнее, что-то главное от меня ускользало, пока дважды не остановился на одном и том же: опер искренне удивлялся, что следователь не может или не хочет его понять. Вот дословно: «Я для кого старался? Для себя? Для своей карьеры или выгоды? Бросьте, у меня оклад — миллион с хвостиком, да и то задерживают. Мне нужно мразь давить? Нужно. Чем прикажете это делать? Отвечаю: положенными законом средствами, среди которых — наручники да палка резиновая. А теперь покажите мне бумагу, в которой написано, что так наручники пользовать можно, а эдак — никак нельзя. Поэтому прошу внести в протокол: это была не пытка. Это был допрос». И еще: «Прокуратура хочет от нас результата? Тогда прошу не охать и не ахать, если бандит, которого надо к стенке ставить, после допроса зовет маму или врача».

Свадьба под охраной

Спрашиваю у Королева: а что же Голубкина, неужели и перед ним не открылась? Он долго молчал, потом говорит: «Слушай, неужели я так очерствел? Представляешь, подходит ко мне эта Рая и спрашивает: как, мол, вы думаете, Вольскому большой срок светит? Я не темню — немалый. И вот не знаю, показалось мне это или вправду так было — Голубкина улыбнулась!

На следующий день узнаю: и Вольский и она подали заявление о регистрации брака, начальник СИЗО разрешил, даже поторопил загс. Я на этой процедуре был. Знаешь, что меня потрясло: Вольский перед ней встал на колени, он плакал.

Словом, сказал мне Королев, никаких показаний новобрачная мне уже не давала, какова им цена от близкого человека?

«Теперь я расскажу все...»

Ни Королев, ни я еще не знали, что именно в этот день Раиса Алексеевна Голубкина пришла в загс и подала заявление с просьбой немедленно расторгнуть брак с гр-ном Вольским, совершившим тяжкое преступление и ныне находящимся под стражей. Формальности ей предстояли совсем пустячные: наши суды вовсе не интересуются, согласен ли какой-то там зек расстаться с супругой, коли она так пожелает.

После несложной этой процедуры снова свободная женщина оделась во все самое лучшее, сделала прическу и маникюр и ближайшей электричкой выехала в Москву. Там она легко нашла Генеральную прокуратуру, а в ней — следователя по особо важным делам Королева. Заявление она написала загодя, на очень хорошей бумаге и очень красивым почерком. Королев прочитал: «На следствии я давала не вполне откровенные показания и теперь готова искупить свою вину, как сознательная российская гражданка. Только теперь я поняла, что невольно стала пособницей недостойного двурушника, совершившего тяжкое умышленное преступление. Выражаю готовность дать исчерпывающие показания как на предварительном следствии, так и в судебном заседании».

Королев молча и мрачно прочитал лежащий перед ним лист бумаги и постучал пальцем в правом углу: а адрес где?

Голубкина написала. Королев покопался в своих бумагах и удивленно вскинул брови: позвольте, да там же Вольский жил?

— А теперь живу я, — услышал он в ответ. — В соответствии с законом, не так ли?

Еще никогда он не видел у нее такой очаровательной улыбки.

Фото Ю. Феклистова, АПН