Искусство быть мужчиной требует жертв
Импотентом я стал не вследствие болезни или естественного угасания организма, но исключительно по своей воле. Все у меня было в норме, я мог дать фору любому молодому парню. В студенческие годы у меня был первый разряд по плаванию и шоссейной гонке, и до сих пор по субботам-воскресеньям, с апреля по октябрь, гоняю по нашим чудным подмосковным проселкам на велосипеде. Круглый год по утрам минут 40 — 45 занимаюсь зарядкой и столько же — в любую погоду — бегаю в парке. Не курю и пью сверхумеренно. И последнее, ради чего я, собственно, взялся за перо: по части секса никаких жалоб или недовольств ни с моей стороны, ни со стороны женщин не возникало. И тем не менее «завязал». Произошло это около года назад, когда мне стукнуло шестьдесят.
Женился я рано, на последнем курсе института. Жена моя, классическая тургеневская девушка, училась в одной группе со мной, и уже на первом курсе я влюбился в нее всем своим существом. Я любовался ее лицом — нежным и одухотворенным, упивался ее голосом, походкой, манерами...
Самый большой дар, который получил я от жизни (или от Бога, если он есть), — это то, что она согласилась стать моей женой. И мы жили счастливо: у нас родилась дочь, потом сын, я защитил кандидатскую, через несколько лет — докторскую, стал профессором. Она же занималась исключительно семьей, и благодаря ей, и дети, и я жили в атмосфере добросердечия, взаимной любви и заботы.
Когда я приходил домой и видел ее, у меня — я это чувствовал физически — теплело на душе. Я не сгорал от страсти, я вообще не знаю, что такое «сгорать от страсти», но, когда я смотрел телевизор или просматривал газету, а она садилась рядом, меня всегда охватывала тихая, умиротворенная радость. И чувственные наши отношения находились в полной гармонии с духовными.
Несмотря на это, я ей изменял. Как это может быть при полной физической и душевной совместимости, объяснить не могу. Угрызения совести меня не мучили, наверное, потому, что все женщины для меня оставались просто женщинами, но только она одна была любимой. О моих изменах она не догадывалась, а если бы ей и сказали, то не поверила бы. Такой искренней, такой неподдельной любовью я ее любил. Просто у меня хватало и времени, и сил, и возможностей «и на земное и на божественное».
Но, видимо, Бог все-таки есть, и он не любит, не признает безоблачного счастья. Чем, скажите, помешали Ему Адам и Ева, почему изгнал Он их из рая? В чем был их грех? Только в том, что они были счастливы! Но это уже из области философии, я же рассказываю, как на духу, о своей жизни. А жизнь эта на четырнадцатом году после свадьбы сделала резкий зигзаг: моя жена заболела астмой, причем какой-то особой аллергической разновидностью. Приступы удушья возникали неожиданно, их мог вызвать и запах, и резкое понижение или повышение температуры воздуха, и т.д. Она уже не могла ни готовить на кухне, ни стирать...
Слава Богу, мы все — и я и дети — были воспитаны ею в духе взаимной любви, заботливости и как-то незаметно и безболезненно для нее взяли на себя домашние дела. А болезнь прогрессировала. Приступы, которые душили жену, мне разрывали сердце. Когда она начинала задыхаться, я действительно испытывал боль в груди, и, чтобы успокоить эту боль, я прижимал жену к сердцу, как бы баюкая ее и свою боль. Так мы успокаивали нашу дочь, когда ей было несколько месяцев. В роддоме девочке внесли желудочную инфекцию, и по ночам она не могла спать. Она успокаивалась только тогда, когда я или жена ходили по комнате, прижав ее животиком к своему животу.
Дочь нашу удалось вылечить, к счастью, а вот жена, моя дорогая, любимая жена, превратилась в живые мощи. На фоне астмы у нее развилась депрессия, и бывает, что она неделями лежит в кровати, совершенно безучастная к происходящему. Живем мы вдвоем: дочь с мужем и двумя детьми — в Киеве, сын со своей семьей — в Санкт-Петербурге, теща умерла пять лет назад, а еще раньше — тесть. Я готовлю, мою посуду, стираю, убираю квартиру и т.д. Мне это не в тягость, но я чувствую, как переживает жена. Физической близости между нами давно нет, у нее атрофировалась эта потребность, что тоже отрицательно сказалось на ее психическом состоянии. Мы никогда не говорим на эту тему, но она не может не думать об этом, тем более видя меня ежедневно — здорового, налитого мускулами.
Естественно, сексуальные мои потребности сохраняются, вернее, сохранялись. Но удовлетворять их становилось все сложней.
«Любовная лодка разбилась о быт» — помните? Все решалось просто, пока была жива моя мать. Она искренне любила мою жену, свою невестку, но меня, своего сына, любила еще больше. Отца я не помню, он погиб в первый год войны. Мать вырастила меня одна. Не помню, чтобы у нее были мужчины, а ведь овдовела она рано и была настоящая «баба-ягодка», судя по фотографиям, — румяная, полногрудая. Но мне ничего не известно об этой стороне ее жизни: или она ее от меня тщательно скрывала, или не было у нее никакой другой жизни.
По этой или по другой причине, но она хорошо меня понимала: ее двухкомнатная квартира служила местом моих любовных свиданий. Мама или уходила куда-нибудь, или была на работе, у меня же, профессора, распорядок дня свободный. Мама меня и не осуждала, и не оправдывала. Она была, как говорят в народе, человеком с понятием.
Умерла она неожиданно от инсульта перед самым началом перестройки. Квартира пропала — в ней была прописана только она, и моя сладкая жизнь кончилась. Каждое свидание теперь зависело от такой банальной «мелочи», как «хата», как говорят студенты. В молодости, помню, я мог заниматься сексом где угодно.
Вот сейчас идут разговоры о том, открывать публичные дома или нет. За многие годы я убедился, что гораздо большее число людей нуждается не в борделях, а в дешевых гостиничных номерах на часок-другой. Но это уже из другой оперы...
Вторым ударом по моим амурным делам стала потеря социального статуса. Я был, не скажу, что очень, но достаточно обеспеченным человеком. Во всяком случае, мне не представляло сложности дарить подарки женщинам на всякие праздники, включая День Парижской коммуны. Да-да одной моей лапочке, невероятно смешливой, обожавшей хорошую шутку, я послал букет тюльпанов... 18 марта. А сейчас не то что букет, не то что «Клима» или «Фиджи», не то что ресторан — я не в состоянии позволить себе наискромнейший знак внимания. А без этого ухаживание за женщиной превращается в примитивное спаривание. Помните изумительную сцену в «Вокзале для двоих», когда Никита Михалков торопит Людмилу Гурченко в своем проводницком купе? — «Давай быстрее, поезд через пять минут отходит».
Есть хороший анекдот на эту тему. В Сухуми у обезьяньего питомника стоит группа девушек-туристок: все молодые, пышнотелые, по-летнему полураздетые. Самец-гамадрил (все-таки хоть и дальний, но наш родственник), возбудясь от такого зрелища, хватает свою самочку и на глазах у честной публики начинает исполнять супружеский долг. Одна из девушек восклицает: «Вот это мужчина!»
— Нэ мужчина, а самэц... — поправляет ее экскурсовод Гиви.
— А какая разница? — игриво возражает девица.
— А такая, — доходчиво объясняет ей Гиви, — что мужчина эсчо должен дэнги имэть.
Я перестал быть мужчиной (оставаясь самцом) после того, как потерял возможность ухаживать за женщинами, которые мне нравились. А без этого я не представляю отношений с ними. Ведь даже животные и птицы устраивают любовные игры. И может быть, именно в них — в этих играх — и кроется высшее наслаждение, а все остальное — это уже так, чисто физиологическое завершение процесса, интересного именно своим разноцветьем, нюансами...
Короче, сексуальные потребности стали для меня обременительными — в материальном, а отсюда и в моральном плане. Если некоторые мужчины переживают, что у них происходят срывы в постели, то у меня произошел жизненный срыв.
Чашу терпения переполнила фраза, брошенная последней моей пассией вскоре после моего дня рождения. Его я, конечно же, отмечал с женой, звонили дочь с зятем и внуками, сын с невесткой и внуками — все было очень мило. И грустно. Увы... У детей те же проблемы: приехать к отцу даже на юбилей им не по карману. Спасибо, что небо смилостивилось над нами — в тот вечер у жены обошлось без приступа, она выглядела веселой, оживленной и, глядя на нее, я тоже радовался.
Через несколько дней я отмечал свой юбилей уже с той женщиной, о которой упоминал выше. Ее подруга то ли в театр пошла, то ли в гости, короче, мы заимели «хату». Я купил бутылку дешевого шампанского и коробку конфет — можно сказать, «попировали». Но потом, болтая о том, о сем, она вдруг, рассказывая о своей другой подруге, у которой появился новый любовник, обмолвилась так: «Ну он же джентльмен, снимает ей квартиру».
Вот этот «джентльмен» меня и добил. Я вдруг увидел всю глубину своего падения: «Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом!» В данном случае — даже не чувства, а чувственности. В конце концов, секс — великий дар природы, но если он дается ценой унижения человеческого достоинства...
С того вечера я живу монахом. Сначала было очень трудно, — тот единственный случай, когда крепкое здоровье и хорошая физическая форма не помогают, а как раз наоборот. Но... все-таки, действительно, не так страшен черт. Да и шестьдесят лет все-таки не двадцать и даже не тридцать... Почти год пришлось мне бороться с природой. Теперь я могу о себе сказать: свободен, свободен, свободен...
В.К., профессор филологииФото FOTObank/REX