Я до сих пор не знаю, что собой представляет

Борис ГРУШИН:

НАШ НАРОД...

Английское слово «рейтинг» становится, без преувеличения, одним из самых популярных в России ноября 1999 года. О рейтингах судачат бабушки в магазинах и рассуждают популярные телеведущие. В этом есть определенный резон: фактически рейтинг единственный способ определить популярность политика. С другой стороны, сами социологи признают, что ценность рейтинга весьма и весьма условна. Александр Асмолов, один из известнейших российских ученых, считает, что «опрос общественного мнения обезличивает всех: мы слышим не голос человека, а голос определенных социальных групп, которые мы с вами конструируем».Очевидно, что в период предвыборной лихорадки рейтинг становится не только отражением взглядов тех или иных социальных групп, но и инструментом воздействия на общественное сознание. Люди подсознательно доверяют фаворитам рейтингов больше, чем аутсайдерам.Может ли быть такое, что рейтинги используются политическими технологами как инструмент манипулирования общественным сознанием? Не составляются ли рейтинги в угоду тем или иным политикам? Вполне возможно. Но есть и обратная сторона медали. Например, вряд ли кто-то подвергнет сомнению рост президентского рейтинга премьера Владимира Путина. Путин не связан с парламентскими выборами и рвущимися в парламент политическими партиями, а его популярность признают телеканалы, придерживающиеся противоположных взглядов. Возможно, здесь уже можно говорить о другой психологической закономерности соответствия Владимира Путина ожидаемому россиянами новому типу лидера. Как разобраться в рейтингах? Насколько они отражают реальные умонастроения общества? Именно об этом наша беседа с одним из основоположников российской социологии Борисом Андреевичем Грушиным.

«ГЛАС НАРОДА — НЕ ГЛАС БОЖИЙ»

Это признание сделал создатель знаменитой службы изучения общественного мнения «Vox Populi» (сокращенно VP), человек, чаще других и, главное, раньше других начавший задавать вопросы советским людям на темы мира и войны, жизни и смерти, бытовых подробностей и высоких материй.

Те, кому сейчас хотя бы за 40, помнят регулярные выпуски Института общественного мнения на страницах «Комсомольской правды». По тем временам (начало 60-х) эта рубрика популярной газеты была одним из свидетельств «оттепели», глотком свободомыслия и возможности его выражать. Именно тогда Грушина стали называть «советским Гэллапом». Я знаю, что Грушин занялся социологией и опросами общественного мнения совершенно случайно. Шел 56-й год. У него были трудные времена: диссертацию завалили, на работу никуда не брали. А у него только что родилась дочь, и он не мог позволить себе сесть на шею родителям. Тут-то и подвернулась «Комсомольская правда»: по предложению жены приятеля написал статью «Главная экономическая задача СССР»... Сегодня Борис Андреевич даже не помнит, к чему она сводилась. Главный редактор газеты, прочитав текст, вызвал его благодетельницу и спросил: «Откуда автор?» «Ниоткуда, — ответила она, — работу ищет». «Передай ему, — сказал редактор, — что завтра же беру его в штат».

Деятельность журналиста оказалась для него все-таки не близкой, и он задумался над тем, как хоть как-то соединить журналистику с наукой. «Комсомолка» тогда пользовалась гигантской популярностью, письма читателей ежедневно доставляли мешками, каждый писал о том, что у него наболело. И это была, если суметь воспользоваться, очень ценная информация о настроениях в стране. Именно изучение почты подсказало ему, что поступающий самотеком поток можно фокусировать вопросами из редакции. Тогда он и предложил создать при газете Институт общественного мнения (ИОМ), который стал для него формой научной деятельности. Спрашиваю у Бориса Андреевича:

— Насколько серьезно можно было относиться к изучению «свободно выражаемого общественного мнения» в Советском Союзе с его «единственно верным учением» и мощными репрессивными структурами?

— Общество, конечно, было специфическое.

Тем не менее общественное мнение существовало. Оно было всегда и везде, даже в самых тоталитарных государствах и при самых страшных режимах. Мне помогла это понять книга «Анекдоты в «Третьем рейхе». Из нее следовало, что общественное мнение, пусть подпольно, негласно, существовало и при Гитлере в оппозиционном фюреру сознании, проявляясь прежде всего анекдотами — политическими, гражданскими, — и еще какими! И в Советском Союзе при Сталине все было точно так же. Не случайно за анекдот можно было получить десять лет тюрьмы.

Свой первый в жизни опрос общественного мнения я провел почти 40 лет тому назад, 10 — 14 мая 1960 года. И с того самого времени подобно легендарному мсье Фунту, который «сидел при всех режимах», я также при всех режимах проводил опросы населения с эпохи хрущевской оттепели и брежневского застоя, черненковских потемок и андроповских откровений, горбачевского нового мышления и ельцинских катаклизмов. В целом за моими плечами свыше 700 анкетных опросов, не одна сотня аналитических текстов. И все же, будучи человеком свободным от соответствующих комплексов и маний, я испытывал сомнение: насколько точны получаемые нами данные? Отражают ли они позиции тех реальных, живых людей, которые ранее составляли советский народ, а теперь относятся к россиянам? И вообще, что же мы все-таки изучаем, когда делаем вид, что изучаем общественное мнение?

Эти сомнения не раз оправдывались в «прошлой» жизни. Ведь из числа многочисленных отечественных и западных специалистов по советскому обществу (что бы там ни говорили!) в действительности не оказалось НИ ОДНОГО, кто смог предвидеть 1985 год и все его грандиозные последствия. После же начала перестройки, после того, как наша «застойная» стабильная жизнь кувырком полетела в тартарары, эти сомнения переросли в убеждение: при проведении электоральных опросов получаемые нами данные чаще всего весьма далеки от реальной картины массового сознания и потому не подкрепляются реальным поведением людей.

Сегодня я перечитываю ответы в тех давних опросах, живые голоса, догнавшие меня почти сорок лет спустя клише тогдашнего сознания людей, это для меня самое ценное сегодня. Больше того, сегодняшняя жизнь в России — это проявление сознания, сформированного в тоталитарный период. И многое из того, что происходит сейчас, можно понять, изучая те давние опросы. А ведь целый ряд важнейших, принципиальных вопросов, относящихся к жизни СССР, остается пока без ответа. Например, каковы были тогда действительные связи между властью и народом?

Разве не ясно, что верно «измерять» нынешнюю Россию и верно судить о ней, не имея достаточного знания о том, что было до нее, какой именно социальный и человеческий материал ей достался в наследство, если не невозможно, то чрезвычайно затруднительно.

Сейчас, кстати, заниматься общественным мнением стало гораздо сложнее, чем во времена Хрущева и Брежнева, потому что люди растерялись, потерялись, утратили прежние, пусть даже мифические, жизненные ориентиры. Об этом я открыто сказал в «Независимой газете»: большинству публикуемых сегодня социологических опросов с их прогнозами и выводами верить нельзя! Даже к результатам, которые получали мои сотрудники по VP, хотя их добросовестность и профессионализм несомненны, я относился с большим скепсисом и сомнением. На чем они основаны? Поначалу на ощущениях. Однажды, не поверив результатам нашего опроса, я сел в электричку и проехал до Дмитрова и обратно, всю дорогу всматриваясь в соседей, вслушиваясь в их беседы между собой. И убедился в том, что либо эти люди не понимают наших вопросов, либо они не могут отвечать на них так, как отвечали. Потому что я четко видел: это люди другого склада, другого жизненного опыта, нежели те, кто якобы отвечал на вопросы нашей анкеты.

— Значит, вы не верите в то, что отвечают люди вашим сотрудникам?

— Я утверждаю, что подавляющее большинство нынешних россиян просто не понимает, о чем их спрашивают так называемые социологи, и потому не верю ни одному так называемому политическому рейтингу. Одну из моих лекций в США я назвал «Что мы в действительности изучаем, когда делаем вид, что изучаем общественное мнение».

Называть то, что улавливается нашими сетями, общественным мнением — грубейшая ошибка. Потому что очень часто мы задаем вопросы, на которые у людей ответа нет изначально, не может быть у них и мнения по этому вопросу. Например, отношение москвичей к событиям в Косове. Да не может быть к ним у нашего человека никакого отношения! Но социолог — девушка честная: деньги получила и отработает на полную катушку.

Служба общественного мнения исследует все ипостаси массового сознания, в том числе и мнения людей. Если они существуют! Реальный «продукт» не может быть артикулирован, когда отсутствуют условия для его «производства». А то, что сплошь и рядом принимается за общественное сознание, нередко оказывается примитивной, архаичной формой зыбких самоощущений. В них причудливо сплетаются чувства страха, смутной тоски и надежды, необъяснимого энтузиазма или гнева, направленного против всех и вся. Про подобный уровень сознания народа М. Салтыков-Щедрин говорил: «Эти люди сами не знают, чего хотят, — то ли Конституции, то ли заливной севрюжины с хреном...»

— Выходит, способом массовых опросов вряд ли можно понять общество, людей. Тогда зачем социологи занимаются этим?

— Главная проблема связана с широким социальным контекстом, характеризующим современную Россию. И первое, о чем надо сказать, это наше явно слабое, явно недостаточное знание об обществе, которое предшествовало нынешнему и называлось советским социалистическим. Массированная и острейшая критика и самокритика последнего десятилетия, вовсю использовавшая такие определения нашей вчерашней жизни, как «гулаг», «фашизм», «тоталитаризм», на мой взгляд, осталась преимущественно на уровне публицистики и, увы, не смогла подменить собой серьезного научного рассмотрения общества так называемого реального социализма. Более того, в пылу исторического самоотрицания (реже покаяния) за счет множества грубых перекосов в оценках, представления об этом обществе оказались существенно фальсифицированными.

Как известно, незадолго до начала перестройки тогдашний руководитель КПСС и государства Юрий Андропов с тяжелым сердцем признал: «Мы не знаем, где очутились. Мы не знаем общества, в котором живем». И это была сущая правда. С помощью плотнейшей и всепроникающей системы мифов и лжи фантасмагорический Левиафан, именовавший себя «первым в мире государством рабочих и крестьян», сумел-таки скрыть от всего мира свою подлинную личину и свое подлинное нутро. Менялись одежки, внешние условия существования, сама же Россия оставалась прежней. В наши дни речь зашла о смене как раз самого существа российского народа, его тела и души. Речь идет о разрыве с извечным, длившимся веками, а не только 70 большевистских лет, рабством и холопством, физическим и духовным...

Понятно, на ЦК и КГБ работали не самые слабые аналитики. В этом смысле признание Андропова говорит о многом. И про себя скажу предельно откровенно: всю жизнь занимаясь таким анализом, я до сих пор не знаю, что собой представляет наш народ. И потому больше всего уважаю ответы в анкетах, которые звучат как «не знаю», «над этим вопросом не думал». Правда, человек раз скажет «не знаю», два, а потом на фоне остальных «всезнаек» начинает чувствовать себя ущербным и лепит что ни попадя. Увы, будучи теоретически неискушенной, основная масса наших полстеров готова задавать вопросы, не понимая их неправомочности, не замечая этого решающего препятствия на своем пути, даже не догадываясь о его существовании. В результате препятствие остается непреодоленным и жестоко мстит за себя.

Взгляните, что делается сегодня перед парламентскими и президентскими выборами с выявлением политических рейтингов! Никакие это не рейтинги, а манипулирование массовым сознанием в чистом виде. Не случайно же никто из нас, полстеров, ни разу точно не предсказал их результатов по всему диапазону точек. Угадать можно — в рулетку тоже угадывают, хотя если с ней сражаться постоянно, в итоге проиграешь обязательно.

К слову, до сих пор опросы часто называют социологическими исследованиями (этим грешат прежде всего те, кто их проводит), хотя одно к другому имеет такое же отношение, как двоюродный плетень к моему сараю. Не случайно существуют Всемирная социологическая ассоциация и Всемирная ассоциация исследования общественного мнения, у них совершенно разные материи, методология. Да, полстеры заимствуют у социологии некоторые методы, средства интерпретации, но эта деятельность предполагает совершенно особое понимание того, с чем имеет дело опрос. Социология вообще не занимается изучением сознания, она изучает социальные структуры и социальные отношения. А в опросах речь идет о сознании, которое как флюид, за него просто так не ухватиться, тем более массовое: зыбкое, предельно переменчивое.

— Можно ли понимать Vox Populi в прямом переводе как глас народа? И чем ваша контора отличалась от других родственных служб и центров?

— Нет, так понимать это не следует. Свою формулу я придумал еще в 1967 году: vox populi non est vox Dei — глас народа — не глас Божий! Потому что, как правило, этот «глас» мало что в окружающей жизни понимает, стократ ошибается. Хотя, если уметь его искусно интерпретировать, то можно получить достаточно серьезные представления о том, что происходит в стране, в городе, с народом.

Одно дело, если перед нами взвешенная позиция общественности, и совсем другое — если это крик или стон толпы, не говоря уже о всего лишь сфабрикованных в ходе исследования данных, за которыми либо нет вообще ничего, либо скрывается нечто принципиально отличное от того, за что мы его выдаем.

Еще один важный феномен — «языковые ножницы»: разрыв между лексико-семантическими ресурсами, которыми располагают респонденты, с одной стороны, и аналогичными средствами, которыми пользуются исследователи, с другой. Однако не менее ясно и то, что многое тут зависит от исследователя, не чувствующего этой проблемы и применяющего при опросе заведомо негодный инструмент. Включая в анкеты вопросы, исследователь затем с истинным мучением и очевидными отступлениями от «правды жизни» пытается втиснуть малопонятную речь респондентов в прокрустово ложе своих «ученых» классификаций...

Если говорить о VP, то отличались от других мы прежде всего тем, что очень критически относились к своей работе. И старались быть абсолютно объективными. Мне приятно, что даже такие монстры, как Жириновский и Зюганов, в самые напряженные предвыборные дни во всеуслышание заявляли: VP — единственная служба общественного мнения, которая говорит правду.

— Если бы вам самому задали вопрос, что сегодня сделать нужно в России и что в ней сделать возможно?

— Недавно один иностранный специалист спросил меня: «Кто может спасти Россию?» Да никто не может. Потому что исторический процесс в отличие от экономического измеряется совершенно другими временными рамками. Германия и Япония после Второй мировой войны прошли путь экономической реабилитации. Им другого не требовалось. А у нас должно смениться три поколения, должны родиться люди, ничего не знающие о господствовавших вчера формах поведения и менталитета. Когда я еще входил в Президентский совет, я сказал об этом применительно к Чечне. Все возопили: ты что, оправдываешь весь этот ужас?! Но я не оправдываю убийства, так же как не стремлюсь обелить действия руководства страны. Понять надо одно: ничто в этой жизни другим быть не может по определению. Мои претензии к властям предержащим в том, что они теряют время, постоянно выбирая ложные пути. Скажи один раз, что все улучшится не к концу года, а лет через сто...

— Да такое правительство тут же сметут. Вы предлагаете «светлое будущее», которым столько лет кормили нас большевики?

— Не сметут, коль до сих пор терпели. Это совершенно ясно. Да и не о том я вовсе говорю. Просто совершенно другие должны произноситься слова и другие решения приниматься. Есть политики, не буду называть имен, которые некоторые принципиальные вещи проговаривают откровенно и достаточно цинично, но не до конца. Они не говорят главного: что мы обречены терпеть этот переходный период лет 70, а коль скоро они так не говорят, то и меры реформирования выбирают не адекватные ситуации. Если бы они исходили из того, что нынешняя ситуация надолго, то и суетиться ежедневно было бы не надо. Опрометчивые решения, рассчитанные на успех «здесь и сейчас», вскоре неминуемо оборачиваются большими потерями.

Результаты же социологических исследований, включая социологические опросы, не дают реального представления о жизни по одной причине: все они разработаны для стабильных типов общества. Наше же общество «имени Кафки Корчагина» — это исторический бульон, который варится при температуре более 100 градусов и по рецептам, которых не найти ни в одной кулинарной книге XX столетия.

Как философ, я говорю: читайте Гоббса. В «Левиафане» все про нас написано. Триста лет назад Англия варила точно такой же бульон, и ей понадобилось очень много лет, чтобы прийти в себя. И французы двести лет выкарабкивались. Нам же, может быть, удастся преодолеть путь быстрее лишь потому, что мир технологически и коммуникационно стал другим. А кроме Гоббса, читайте диалоги Платона. Он сказал, что война всех против всех — это война каждого с каждым и с самим собой! Это самое страшное — война с самим собой, именно преодоление внутреннего конфликта с самим собой и требует десятилетий.

Матвей ХРОМЧЕНКО