ОПАСНО СТАРУШКАМ ПРЕДЛАГАТЬ РИСОВАТЬ

Юлия Рейтлингер стала монахиней в год рождения о. Александра Меня. Спустя 40 лет приехала к нему на исповедь в Новую Деревню. Человек исповедуется Богу, но священник слышит его слова и дерзает на них отвечать. О силе и глубине слов, сказанных ими друг другу, можно судить лишь по переписке. Не только потому, что исповедь — великое таинство, но и по причине глухоты, поразившей Юлию Николаевну еще в молодости. В последние годы она все чаще болела, начала слепнуть. Не то что ездить за город — выходить из дому перестала. К письмам Юлия Николаевна прилагала «подарки» — так называла она свои иконы.«...У нас за окном глубокий снег. Он подобен чистоте Божиего прощения, покры-вающего всю грязь земли...» Отец Александр писал это Юлии Николаевне незадолго до ее смерти

ОПАСНО СТАРУШКАМ ПРЕДЛАГАТЬ РИСОВАТЬ

Многие, как и я, увидели ее иконы впервые на выставке в музее им. Андрея Рублева. Директор музея Геннадий Попов, дивясь тому, как органично сегодня живут эти иконы под сводами старинного монастыря, в окружении древних реликвий, сказал: «Многие считали, что иконописные традиции в советское время были совершенно утрачены... А они ушли в катакомбы. Как в первые века христианства уходили в катакомбы люди. «Свечечки» — так звал ее иконки отец Сергий Булгаков...»

ЗАВЕТ ОТЦА СЕРГИЯ

Ю.Н. Рейтлингер родилась в семье, во имя православия отбросившей гордую приставку «фон». Затем — эмиграция: Крым, Варшава, Прага, Белград, Париж...

В 1929 году она едет в Мюнхен на грандиозную выставку русских икон. И, потрясенная, открывает о. Сергию свою жизненную цель: вернуть современную иконопись в «большое искусство». Не из этого ли разговора возникли строки Булгакова: «Лишь вопрос факта: явится ли вдохновение и дерзновение на новую икону?..»

Думается, что отец Сергий уже знал ответ на вопрос. Ибо видел «дерзновения» сестры Иоанны. Она расписала храм св. Иоанна Воина в Медоне так, что в церковку стекался весь эмигрантский люд — «изведать радости Господни». Этот ее иконостас, увы, сгорел во время войны, но сохранился в памяти. Юрий Завадовский, вернувшийся в Россию с волной послевоенных репатриантов, рассказывал: «Настоятель медонского храма о. Андрей (Сергеенко, ученик Сергия Булгакова. — Л.Л.) твердил с амвона про нечистую силу. <...> А сестра Иоанна (в миру Юленька) расписала <...> Христа под Орфея и веселыми зверюшками его окружила, дабы верующие радовались, как дети, когда кругом тяжело и грустно. Ее поругивали за нарушение строгости канонов, но постепенно все поняли: эта веселая красота побеждает уныние, которое есть великий грех...»

Из рассказов очевидцев тех лет Юлия Рейтлингер предстает в грубой рясе, с рюкзаком за плечами — в таком обличье она исходила пешком Францию. Во дни этих ее странствий о. Сергий Булгаков сказал: «Сестру Иоанну окружает атмосфера Божественного присутствия». Венцом этого «присутствия» стали росписи в лондонской церкви преподобного Сергия Радонежского и св. мученика Албания. Вся христианская церковь, от Сотворения Мира до Апокалипсиса, предстала на этих фресках. В этом храме доселе служит митрополит Антоний Сурожский, последний святитель православия XX века, русский, всю жизнь проведший в эмиграции.

В 1944-м у смертного одра учителя сестра Иоанна написала икону Ангела Хранителя. В час кончины эта икона висела в его изголовье. Последние слова о. Сергия к ней были: «Возвращайся в Россию... неси свой крест... с радостью неси!»

— В 1950-м всей семьей мы приехали из Парижа в Прагу, где тысячи русских репатриантов дожидались разрешения на въезд в СССР, — вспоминает Светлана Юрьевна Завадовская. — Вот однажды мама привела в дом высокую худощавую женщину, в длинном черном платье, с удивительно светлым лицом. То была сестра Иоанна, с которой мама познакомилась еще в Сергиевском подворье, куда ходила на службы. Она осталась у нас, занималась со мной рисованием и оказалась такой веселой, такой общительной, что трудно было представить: она уже четверть века не слышит ни звука...

КРЕСТ ОТЦА АНДРЕЯ

Всех, кто возвращался, сортировали уже на границе: одних отправляли в лагеря, других — в Узбекистан, на ферганскую «целину», где создавались новые колхозы. Завадовскому, ученому с мировым именем, повезло: разрешили преподавать в Ташкенте. Домик Завадовских стал приютом для многих бывших парижан. Бывало, в комнатах, на терраске и во дворике дневало-ночевало по сорок человек. Как-то узбек-милиционер, надзиравший за «иностранцами», пришел разогнать этот табор. Но Завадовские (знавшие тюркские языки) заговорили с ним по-турецки, и общий язык был найден...

— Ко всеобщему удивлению, — продолжает С.Ю. Завадовская, — Юленька не растерялась в этой совершенно чужой азиатской стране. А ведь ей было труднее, чем кому-либо. Приехавшая от «империалистов», к тому же глухая, да еще «монашка» — ее не считали за человека... Она спала в коридоре общежития. Работала в артели, расписывая шелковые платки, и даже заработала пенсию. Смеялась: «Я ударница колхозного труда!» Или заявляла: «Я не старая дева — Невеста Христова!» Между тем ее глухота сопровождалась страшными головными болями, особенно невыносимыми в среднеазиатской жаре...

Рожденная для иконотворчества, сестра Иоанна двенадцать лет не писала икон. Дело не только в условиях жизни. То были годы послушания в пустыне безверия, на которое благословил ее отец Сергий. Сестре Иоанне было за семьдесят, когда вновь появились ее иконы. Это случилось, когда Завадовские переехали в Москву. С тех пор каждое лето Юлия Николаевна жила в их квартире, где у нее была своя комната-мастерская.

— Вставала на рассвете, молилась, раскладывала краски... Писала, не отрываясь, все утро, — рассказывает Светлана Юрьевна. — Потом отдыхала. У Юленьки все было строго по часам. Иначе она просто не смогла бы так интенсивно работать. Ей разрешали выезжать из Ташкента всего на три месяца в году, а людей, мечтавших иметь ее иконы, были сотни...

— А где тот Ангел Хранитель, которого она привезла из Парижа?

— Юленька подарила его отцу Андрею Сергеенко, у которого когда-то расписывала церковь в Медоне. Ведь он тоже вернулся...

Андрея Сергеенко и Юлию Рейтлингер многое роднило: годы эмиграции, совместная работа в храме, возвращение в Россию по завету

о. Сергия. Но для него возвращение обернулось годами лагерей. Когда Юлия Николаевна появилась в Москве, он уже освободился, жил в Александрове. И, хотя был под надзором, открыл для прихожан свою домовую церковь. Сюда стала наезжать и сестра Иоанна: «Дышу забытым воздухом, понемногу возвращаюсь в Отчий дом, — читаю в ее дневнике. — Работаю над иконой больше, чем когда либо в жизни...» Внезапная смерть отца Андрея была страшным ударом. Но в том же 1973 году в московском доме репатриантов Ведерниковых, где тогда часто собиралась московская православная интеллигенция, Юлия Рейтлингер встретила молодого священника. Спустя несколько дней написала ему: «Счастлива, что с вами свиделась. Быть может, всю свою жизнь я мечтала об этом. И вот Бог привел...»

УРОК ОТЦА АЛЕКСАНДРА

Отец — и дочь. Отец, годящийся дочери в сыновья...

29 ноября 1975 года, в день своих именин, Юлия Николаевна Рейтлингер передала о. Александру Меню церковное облачение о. Сергия Булгакова...

— Александр стал ее духовным отцом, — говорит Павел Мень, брат отца Александра. — Но и сестра Иоанна оказала на него большое влияние... Каждое свое письмо Юлия Николаевна сопровождала священными дарами для храма Сретения. Целый иконостас написала, но в письмах и при встречах ужасалась: «Как мало я Вам сделала!»

«Простите за вольность, — сообщает Ю.Н. после очередного подарка. — У нас во дворе умер любимый пес, изобразила его на этой иконе. Так горюю о нем, что не нахожу, как осмыслить это горе!.. Больно за деток, которые его очень любили (девочка в голубом платье возле собаки!). <...> Пишу по композиции псалма XVII века «Всякое дыхание»...» — «Всякое дыхание да хвалит Господа, — отвечает

о. Александр. — Человек, любящий собаку, может наделить ее душу чертами бессмертия. Я думаю, бессмертным становится все, что втягивает человек в свою духовную сферу».

С первых дней ее появления в Москве к Ю.Н. Рейтлингер тянутся люди.

— Встреча с ней была для меня вмешательством воли Божьей, — вспоминает инженер Дмитрий Баранов. — «Наверное, вы думаете, что Бог где-то там, на небесах? — сказала она мне. — Нет, Он вот тут, — она показала на сердце. — Вы это понимаете?..»

Ей уже за восемьдесят, она глуха и почти слепа, не выезжает из Ташкента, но по-прежнему шлет письма и иконы страждущим. Она просит о. Александра поехать к умирающей женщине, чтобы та ушла в иной мир с верой во Христа: «Спасите ее. В детстве она пережила погром, впереди которого шел священник с крестом!..»

«В своем черном одеянии она меня пугала, несмотря на мягкость ее добрых круглых щек и веселие взгляда...» — такой запомнила ее в Париже дочь художницы-эмигрантки Таня Майар, в 1981 году навестившая сестру Иоанну в Ташкенте. Таня с трудом отыскала ее жилище — барак посреди ям и насыпей. «Она мне отворила, с тем же веселием в синих глазах, только седые волосы вились в беспорядке вокруг добрых круглых щек. И сразу подвела к красному углу, где мерцали ее иконы. На столе лежали кисти и краски...» Юлия Николаевна сказала, что скоро, вероятно, совсем не сможет писать. Она сидела посреди бедной, пустой комнаты, и Таня вдруг подумала: в этой стране, где бедность — всеобщий удел, нищета сестры Иоанны, быть может, евангельская?..

Последней ее иконой стало «Хождение по водам». Это символично: таким хождением была вся ее жизнь...

Великая мать Мария, с которой Юлия Рейтлингер в годы французского Сопротивления спасала гонимых и обездоленных, говорила: «Вот есть два способа жить. Совершенно законно и почтенно ходить по суше — мерить, взвешивать, предвидеть. Или ходить по водам... Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо все время верить. Мгновение безверия — начинаешь тонуть...»

К прощальному письму Юлии Николаевны протоиерею Александру Меню, которое он получил уже после ее смерти, была приложена икона Ангела Хранителя. Та самая, что сопровождала в последний путь священников Сергия Булгакова и Андрея Сергеенко.

Эта икона поныне висит в кабинете о. Александра Меня.

Леонид ЛЕРНЕР

Дорогой о. Александр! Опасно старушкам предлагать писать, ведь они очень многословны, а следовательно — празднословны. Но, может быть, мое положение дает мне некоторое право — ведь уходя в свою «пустыню, населенную людьми», хочется «говорить»... Как-то поймала себя на том, что я никогда не молюсь святым. И когда подумала об этом, стала оправдывать себя тем, что и в молитвенном правиле (утреннем и вечернем) молитва святым занимает крохотное место (за исключением имени, которое носишь). Другим святым молится вся церковь во дни их памяти — я же от этого по глухоте своей отодвинута, и очевидно во мне это заросло... Последняя поездка к Вам была опять чудесна, начиная с самых малых вещей — ведь я так часто больна, беспомощна и из-за старости и из-за глухоты, — а тут словно во всем была явная помощь... Храни Вас Бог. Ваша с. И. Дорогая Юлия Николаевна! ...Лет 25 назад я побывал в Киево-Печерской лавре, и меня поразила надпись у входа в пещеры... «Не забывай их, — писал неведомый автор надписи, — и они тебя не забудут». Это многому меня научило... Вы пишете, что болезнь мешает молитве. Увы, это так. Но в таких случаях Отцы всегда советуют две вещи. Стараться глубже воспринимать саму болезнь в плане креста, а второе, если молитва получается слабая и рассеянная, — все равно читать слова, пусть даже бездумно... Душа, иной раз, даже глубже к ним приникает, когда мы рационально не вдумываемся в слова... Ваша болезнь сильно зависит от душевного состояния. Лекарство — в Вас самой. Будем вверять себя всецело и уповать, а это — откроет тот удивительный мир, который заставляет утихать волны души, поднимаемые жизненными ветрами. Храни Вас Бог. пр. А. Мень. Дорогой о. Александр! Хочу Вам немного рассказать, как я рисую. Вы заметили, что я это делаю немного иначе, чем те, кто этим же занимается, и мало кто меня понимает. В молодости я, может быть, даже халтурила — спешила. Вот Вы мне написали — неважно когда, а чтобы было, а для меня еще — и хорошо бы было. Но это хорошо не всегда совпадает с тем, что «специалисты» считают хорошо, а чтоб выразила то, что я чувствую... Впрочем, я обо всем, может быть, даже напишу в своем завещании молодым иконописцам — и дам Вам прочесть... Храни Вас Бог. Ваша с. И. Дорогая Юлия Николаевна! Хочу еще и еще раз сказать Вам о том, какое значение для нас имеет Ваше участие в нашей жизни. Многие теперь овладели техникой темперной живописи, но для них это в целом, так сказать, «искусство для искусства». Подлинная же храмовая живопись никогда такой не была. За ней всегда стоял Дух... Это-то и ценю я в Ваших работах. Ваше участие для меня есть осуществление духовной связи с тем поколением, которому мы многим обязаны... Итак, разрыв преодолен, и как знак его — Ваши труды. С любовью. Прот. А. Мень. Дорогой о. Александр! ...Стараюсь применять Ваши советы к своему образу жизни. Стыдно мне, что так заняла Ваше внимание, но две вещи хочу сказать: во-первых, то, что пришла я к Вам непосредственно от о. Сергия Булгакова, а ведь после его смерти было у меня много блужданий; и второе — что люди делают ошибку, считая, что глухой — это «который не слышит». В своем уединении и болезни с трудом нахожу в себе покаяние. Помню Ваши слова: «Пишите мне все Ваши горести и радости, так легче мне о Вас молиться», и мне самой хочется, чтоб Вы все знали обо мне. Но когда вижу, как Вы заняты... Простите меня за все! Как мне стыдно, что так «обскулила» свое послушание. Как искуплю?! Храни Вас Бог. с. И. Дорогая Юлия Николаевна! Ваше искупление в Вашем призвании, предназначенности, соучастии в замыслах Божиих... У каждого своя роль в жизни. Надо уметь выполнить именно ее... Для всех звучит, хоть раз, призыв Божий... На краю беды и крушений иной раз внезапно открывается то последнее, что превышает все наши надежды... Была одна странная женщина, которая прошла через этот опыт. Это Симона Вайль. Некоторые ее прозрения удивительны. «Нужно вырвать себя с корнем, — говорит она. — Спилить дерево, сделать из него крест и нести его на себе всегда. Любить Бога без утешения — это свет...» Вы пишете о том, что стали молиться сидя. Это не только можно, но иногда нужно. Только желательно, чтобы в это время тело было не в напряжении. Это помогает внутренней сосредоточенности. Вспомним, что католики, мусульмане, индусы молятся сидя. Храни Вас Бог. Ваш пр. А. Мень. Дорогой о. Александр! Последние четыре дня у меня такое обострение лицевого нерва, такие боли, что есть не могу, голодна, а есть так больно, что не выдержать. Стараюсь думать о страданиях Христа... Думаю и о том, как Вы советовали — чтоб страдать за кого-то: начинаешь с одного, потом уже хочется и за кого-то другого, и так понемногу хочется за многих, многих, за всех... Ваша с. И. Дорогая Юлия Николаевна! Все время молюсь за Вас... Вы пишете о том, что человек слаб, а задание велико. Будем же дивиться тем чудесам, которые Бог творит через такие скудельные сосуды. Удивительно добро, зло же обычно и всегда ожидаемо. Есть раннехристианское сказание: шел Иисус с учениками, у дороги лежит скелет собаки. Ученики с отвращением отвернулись, а Господь сказал: посмотрите, какие красивые зубы у черепа. Вот эти-то «зубы» меня и удивляют. Их немного, но сам факт их существования — чудо... Всегда Ваш пр. А. Мень.