ЖЕЛЕЗНЫЙ ФЕЛИКС ЮРИЯ ЛЮБИМОВА

— Ну зачем тебе это интервью? — искренне удивлялся он. — У тебя его никто не напечатает! Я что, Золотухин?! — С Золотухиным мы каждую неделю перезваниваемся, а с вами еще ни разу толком не пообщались. А вы ведь тоже живая легенда и в этом театре человек не последний... — По алфавиту — первый! — хмыкнул Антипов. — Но дальше театра меня никто не знает. — Вот и узнают.

ЖЕЛЕЗНЫЙ ФЕЛИКС ЮРИЯ ЛЮБИМОВА

Антипов не скромничал. Посмотрите на его лицо: может ли такой мужик жеманничать и кокетничать? Мне так вообще непонятно, какой волной его выбросило на подмостки, в это женское ремесло. Ему бы плоты вязать или лес валить, матерком подгоняя зазевавшихся напарников, а вышло — белый парик, рукава в кружевах...

И в том, что к нему, артисту самобытному и сильному, служащему в знаменитом театре чуть ли не с самого его основания, прохожие не кидаются, ломая каблуки, за автографами, ничего удивительного нет. Для Антипова Таганка — дом родной, он не изменял ей с кино, сериалами, концертными залами, «АБВГДейкой» или, на худой конец, с рекламой. Не мелькал по поводу и без. Безотказный, он тащит на себе весь репертуар, занят в каждом спектакле и, по слухам, считается любимым актером Любимова.

23 апреля, в день рождения Таганки, Антипов сыграет премьеру: в булгаковском «Театральном романе» режиссер отдал ему роль Немировича-Данченко или, точнее, списанного с него Аристарха Платоновича. Ну, кого ему еще играть, как не титанов и основоположников?!

— Феликс, сколько раз вас выгоняли из театра?

— Меня не выгоняли.

— Тогда сколько раз увольняли?

— И не увольняли. Был смешной случай, году в 70-м. Меня перевели на контрактную оплату, тогда еще, в советское время, и я стал получать за каждый сыгранный спектакль. В итоге заработал в восемь раз больше!

— А из-за чего перевели?

— Ну, были эпизоды, связанные с пьянством...

— Вот и я в статье у Аллы Демидовой о репетициях «Вишневого сада» наткнулся на такую запись: «Звонил Эфрос, спрашивал, кого бы на Симеонова-Пищика, так как Антипова в очередной раз уволили за пьянство».

— Да нет. Не увольняли. Нас обычно укладывали в алкогольную больницу. Однажды мы даже очутились там втроем — Высоцкий, я и Ваня Бортник. Нас от гнева начальства туда прятали. Вышестоящие культурные органы говорили Любимову: «Вы что же, не можете остановить своих алкоголиков?» «А они уже лечатся, — отвечал шеф. — Они давно в больнице».

— Продолжу цитировать авторитетные источники. Народный артист Бортник утверждал, что Любимов мало кого любит из своих актеров — мол, Высоцкого он любил, Зинаиду Славину, и все, конец списка. Это так?

— Тут-то мне грех жаловаться. Как актера, как работника, а я работаю много, он меня любит. Я не могу равнодушно работать. Если выходишь на сцену, надо, чтобы химическая реакция началась, чтобы все пошло, заиграло... Любимов за это очень многое мне прощал.

— Например?

— Ну-у-у, я в свое время очень много пил. Сейчас уже лет восемь ни капли, а раньше пил, опаздывал... Обычная актерская мура. А когда я оканчивал театральное училище, мне дали три года условно — за валюту. Тогда это было очень серьезно — 68-й год. Меня к себе в театр брал Гончаров, правда, с оговорками: «У вас такая ситуация, мы должны за вами присматривать... Вы должны понимать...» И прочее, прочее. А потом я показывался Любимову, и тот сказал: «Я твою ситуацию знаю, и, в общем, мне на нее наплевать. Я тебе даю работу, ты работаешь. Договорились?»

— И вы предпочли Таганку-хулиганку?

— Понимаешь, насколько Любимов совершенно другой человек? И как я могу после этого жаловаться?!

— Правда, что Любимов злопамятен?

— Нет. Он говорит так: я не злопамятный, но помню все. Злопамятный мстит, а разве это присуще Юрию Петровичу?

— Да откуда же мне знать?! А что это за история с валютой?

— Я вышел из «Березки» на Ленинском проспекте, какой-то плащик там отхватил, и меня тормознули двое в штатском: «Вы это купили?» — «Да», — отвечаю. «А откуда у вас валюта?» И тут — моя глупость! — купил, говорю. Если бы я сказал: нашел, то в худшем случае, отняли бы плащ, дали по заднице и отпустили. Но я сказал: купил, а это уже статья. Мне 24 года было, конец учебы. Потом со страха я придумал историю, причем придумал как-то убого, что валюту я купил в ресторане «Арагви». Тут они удивились: «Студент?.. В ресторане «Арагви»?..» И потянулась эта фигня. И суд был.

— Вы боялись?

— Конечно, боялся. Я утром перед судом скромно оделся, сходил в парикмахерскую, подстригся. И потом, зная, что нужно этим инстанциям, говорил на суде: «Я репетирую сейчас в дипломном спектакле роль космонавта... Даю слово, что достойно сыграю передового человека нашего общества!» Через каких-то знакомых отец устроил хорошего адвоката. Мне дали три года условно. Они люди с набитым глазом, знают — кто настоящий валютчик, а кто случайно.

— Обжегшись на молоке, на воду потом дули?

— Наверное. Однажды мы с моим другом, поэтом Сашкой Величанским, чуть не влипли с книжками. У нас с собой имелась бутылка портвейна, и чтоб не на улице ее пить, зашли в «Националь», там внизу находился буфет. Нас прищучили: нельзя приносить и распивать. А у меня в сумке — «Архипелаг ГУЛАГ», у Сашки — что-то еще похлеще. Слава богу, все кончилось вопросами по поводу пьянства, выписывать штраф — не выписывать, а если бы менты сунулись нас обыскивать, не знаю, что бы тогда началось...

— А вы были диссидентствующий товарищ?

— На площади не выходил, но те ребята, с которыми я общался, и тот образ мыслей, который был мне свойственен, конечно, отличал меня от людей, ходивших с красным флагом. И Таганка всегда была левым театром.

— Вас держали под колпаком?

— Да как тебе сказать... Начало 80-х годов. Прихожу однажды домой с девушкой, часа в два ночи, поддатый. Около моей квартиры на табуретке сидит милиционер. Дверь открыта. Что такое? «А вот нам позвонили, что у вас дверь открыта, мы решили проверить, не украли ли у вас что-нибудь». Как же, говорю, вы узнаете, что у меня украли, если вы не знаете, что у меня было? Он позвонил, приехали еще два сотрудника: тыры-пыры, посмотрите, не украли ли чего? Нет, говорю, все на месте, до свиданья. И самое смешное, не знаю, что его на это толкнуло, тот первый мент достает вдруг из кармана маленькую серебряную табакерку: «Не надо дорогие вещи на виду держать!» Я понял, у них была другая задача — все время спрашивали: из книг ничего не пропало? А книги имеют способность распространяться. Видимо, где-то появились какие-то ксерокопии, и они искали, откуда растут ноги.

— А у вас, очевидно, хранилось нечто посильнее «Фауста» Гете?

— Еще в советское время, когда дико трудно было доставать такие книги, я прочел и Флоренского, и Розанова, и Набокова, и Сергея Булгакова. Сколько я привозил с гастролей... Был совершенно кошмарный случай. Однажды я провез через границу около 200 томов. Два чемодана книг! Мы прилетели глубокой ночью из Франции, и начался дикий шмон. Всех трясли со страшной силой: у Веньки Смехова какие-то цепочки доставали, Тайку Додину насквозь просвечивали. Что-то страшное! Я обливаюсь потом: ну все, надо куда-то бросать свои чемоданы. Но тут наступила пересменка, и я рванул без очереди. Сую одному пограничнику чемодан, другому — паспорт. «Нет, — говорит, — паспорт — ему, а чемодан — мне». Я другой чемодан протягиваю не тому, кому надо. В общем, запутал их раза три. «Валюты нет? Идите». И только сделал шагов восемь, сзади: «Стойте!» Абзац, думаю, пропал, бросаю чемоданы, возвращаюсь. «Вы паспорт забыли...» В тот раз проскочил. А чего у меня только не было! За одного Авторханова тогда пять лет давали, за «Технологию власти».

— Вы что, на книги весь гонорар спустили?

— Нет, издательства дарили. А вот в другой раз мне не повезло. Началась перестройка. Мы прилетели, ободренные парижским успехом. Молодой таможенник открыл мой багаж и выкладывает: книги, книги, книги... Сбежалось все Шереметьево! Поймали диссидента! Меня провели куда следует, разули, раздели, обшмонали. Поздравляют этого молодого и все допытываются у меня: «Ладно бы ты порнографию какую вез, но на хрена тебе Столыпин?!» Все изъяли, составили протокол. А поскольку уже демократия и гласность, можно было обратиться в суд, отсудить свои книги. Но мне посоветовали не связываться. Так все и осталось в таможне. Интересно вот, куда они делись?

— Каталин Любимова говорила мне, что вы были другом Высоцкого, хотя предпочитаете об этом не распространяться...

— Я не был таким другом, как Сева Абдулов или Шемякин, но выпивали мы вместе часто... Он был очень одиноким человеком, несмотря на огромное количество людей вокруг него. Мы с ним однажды вместе ехали в Архангельск, и он все время спрашивал: с кем ты дружишь, как вы общаетесь? Я рассказывал, а он: «У меня вот так не получается...» Настоящий художник и должен быть одинок. Когда человек одинок, он разговаривает с Богом... У нас с Высоцким замечательные отношения возникли вот на какой почве: зная мою любовь к стихам, он многое мне показывал из вновь написанного. И пел. Однажды спел «Коней». «Ну, как?» Хорошая, говорю, песня. «Ну вот видишь, нет пророков в своем Отечестве...»

— А он вам рассказывал, как ездил в Нью-Йорк, к Бродскому?

— Это известная история, он ее всем за кулисами рассказывал. Из заграничных историй я вспомнил сейчас вот какую: мы сидели с ним в баре, уже поздно, после спектакля, с Володей была гитара, он начал петь. И люди вышли танцевать! Это его так обидело, он загрустил...

— Я подозреваю, от своей посмертной распродажи он бы вообще в ужас пришел!.. На ваш взгляд, Высоцкого сегодня идеализируют? Мне приходилось читать и слышать, мол, актер-то он был средний...

— Нет, он не был средним. Последние спектакли «Гамлета» он играл очень здорово. Раздрызг, болезненность, острота восприятия — это чувствовалось.

— Опять сошлюсь на Демидову. Она говорила, что, играя с Высоцким в «Гамлете», попадала в его мощное энергетическое поле, буквально кожей это ощущала. Вы как относитесь к разговорам об актерской энергетике?

— Конечно, есть актеры, которые обладают тайной силой внутри. Та же Алла на каком-то «Вишневом саде» мне сказала: «Спектакль смотрела моя знакомая экстрасенс и считает, что ты вампир! Ты, Феликс, пьешь энергию».

— Подальше от вас, подальше...

— Я этого не чувствую, говорю. Ты вот спросил про энергетику... Можно тренировкой добиться того, чтобы в нужный момент актерский твой аппарат оказался быстрее готов к работе, легче возбудим. Этим можно подменить талант. Но подменить обаяние невозможно. В театре интересна человеческая индивидуальность. Вопрос личности — самый главный, играть-то умеют все. Любая человеческая деятельность — это игра. А вот личность... Собой нужно заниматься.

— Как?

— Быть любопытным. Информированным. Наполненным. Стараться все узнать. Вон Демидова всю жизнь собой занималась и себя сделала. Теперь у нее репутация прекрасной актрисы...

— Великой! И не только репутация, так оно и есть...

— А вот другой пример — Зина Славина. Гигантская актриса! Поначалу это было что-то совершенно невозможное. Вулкан! Ну и что теперь?.. Жалко... Я не знаю, как воспитывается индивидуальность, но это на сцене самое интересное.

— Вы завидуете Смоктуновскому?

— Смоктуновскому... Какой-то странный вопрос...

— Почему странный?

— А чего ему завидовать? То, что он был замечательный артист?

— Гениальный!

— Наверное. Хотя я как-то не думал об этом. Другое дело, что я могу похвалиться: я ему нравился, он много видел наших спектаклей, каждый раз подходил, хвалил.

— Да он, говорят, всех хвалил. И якобы после премьеры вашего «Гамлета» ходил по гримеркам, плакал и даже костюмерам с осветителями говорил: «Друг мой, играли вы превосходно!»

— Это легенда. Не такой уж он был сумасшедший. Он был необычный человек, но не до такой же степени... Я завидую иногда образованным людям. К тому же, если они еще и умные. А прорваться к известности я никогда не стремился. И славе чужой не завидую.

— Почему? Быть знаменитым — простите за расхожую цитату — некрасиво?

— Не знаю, не был. Я не тщеславен. Мне этого не преодолеть, да я и не пытался. Не ходил по студиям, не показывался режиссерам. Может быть, зря, а может, и правильно. По-серьезному, слава — это такая мура собачья... Мне достаточно того, что Любимов считает меня нормальным актером, считается со мной.

— Но слава, популярность — это еще и другие деньги...

— Мне как-то всегда хватало — на книжки, на водку. Другое дело сейчас, когда у меня маленький ребенок. Ну все равно... Может, я испорчен своими друзьями, которые не считали деньги главным. У меня была хорошая компания... Популярность нужно поддерживать, а я человек ленивый. Я и актером потому стал, что особо трудиться не нужно. Подумаешь, выучил текст...

— А репетиции? Это же каторга: изо дня в день одно и тоже долбить, шлифовать...

— Нет, бывает и интересно... Ну, какая это работа? Работа — в шахте, на заводе, а у нас — игра.

— «Что наша жизнь? Игр-р-ра-а-а...» Мне рассказывали, будто по молодости лет вы были первым плейбоем на Таганке...

— Ох... Опять легенды и мифы. У меня была замечательная подруга, Лена Поздняк. Она вообще-то француженка из русской эмиграции, из древнего дворянского рода. Театр много гастролировал, и она прилетала ко мне из Парижа — то в Швецию, то еще куда-то. Отсюда и слухи о моем плейбойстве.

— А кто ваша парижанка по профессии?

— Что-то переводила. А еще держала в Париже знаменитый ресторан, «Самовар» назывался.

— А почему роман не развился?

— Ну, не сложилось, а еще у нее муж был... Я никогда не понимал людей, которые живут в Америке или, скажем, во Франции. Нужны другие мозги. По молодости я бы еще задумался об эмиграции, а после 25 уезжать трудно. Даже по большой любви...

— Золотухин Вэ эС, помимо всего прочего, председатель профсоюзного комитета Театра на Таганке, в своем скандальном интервью для «СПИД-инфо» заявил, что самый захватывающий секс бывает за кулисами во время спектакля. Не знаю: верить ли, нет? Сам я не то, что за кулисами, а даже в зале совокупляться не пробовал, но вы-то, лицедей со стажем, по этому вопросу имеете точку зрения?

— Ну, всегда неожиданный секс интереснее, чем ожидаемый. Но у меня в театре романов не было. Нет, только не на работе! Это у них, у Валерки с Ленькой...

— От старой Таганки остался ворох шумных историй. Году, кажется, в 79-м ваш театр принимал в Тбилиси великий Параджанов. Говорят, знатная случилась гулянка, вам она чем-то запомнилась?

— Ужасом, ужасом, ужасом... Я к нему приехал уже хорошим и начал еще на лестнице блажить: «Прочь, тоска! Уймись, кручина!» Мы пировали во дворе, где был фонтан, набитый бутылками — они охлаждались. Я раскачивался на стуле и перевернулся, упал в какую-то яму ногами вверх. Просыпаюсь под утро: «Господи! В аду я, что ли?! Неужели все?» Оказывается, Параджанов уложил меня в какой-то комнате, где у него на стенах висели огромные панно: засушенные ящерицы, вараны, какие-то страшилища и чудовища...

— А свою жену вы не в параджановском ли дворе нашли? Она ведь у вас грузинка?

— Нет, Мадлена — гречанка, но из Грузии. И наш маленький сын говорит: «Я — грек!» Ее прадед был главным архитектором Афин и ведет свою родословную от Иктина, который Парфенон строил, а дед ее — полный георгиевский кавалер.

— Надо же! А это легенда, что вы — родственник Сталина?

— Только Сталин об этом не подозревает... Мой родной брат был женат на сталинской внучке, Наде, дочке Василия. Слава богу, они как-то быстро разошлись.

— Почему же вас это радует? Скандалили?

— Пили по-страшному...

— Что-то мы напоследок опять на мокрую тему вырулили. Мне рассказывали историю про ваш «вечный леденец»...

— Глупость это, а не история! Я, когда пил, переставал есть. Водка, вода и леденец на закуску. Мне хватало одной конфеты на два дня. Он хранился в бумажке, в ящике стола в гримерке. Да у меня леденцы до сих пор там хранятся.

— Вы прямо, как Гаев!

— Водка ушла, а леденцы остались...

Влад ВАСЮХИН