Хотя был от них совсем рядом
O ТОМ, КАК Я НЕ ПОПАЛ В КУЗБАССКИЕ ШАХТЫ,
Честно признаться: география не является моей сильной стороной. Поэтому, узнав, что мне предстоит командировка в Кемерово, я заявил жене:
— Готовь чемодан. На следующей неделе в Украину еду.
Ведь все вроде верно. Кемерово — это Кузбасс, то есть Кузнецкий каменноугольный бассейн. Кузбасс — это уголь, шахты. Шахты — это Донецк, а Донецк — это самая натуральная Украина с прорусским уклоном. А оказалось — Сибирь, только южная.
— И что вы хотите у нас посмотреть? — спросили меня в пресс-службе областного начальства.
— Шахты, как уголь добывают...
— Господи, ну неужели вам это интересно? Ведь про это уже писано-переписано. Везде. Ну ведь всем давно известно, что труд на шахтах тяжелый, что шахтеры живут бедно, что объективно они должны получать гораздо больше, чем получают сейчас. Ну мы ведь не скрываем ничего. Но почему же всех обязательно на это тянет? Разве у нас посмотреть больше нечего?
— А разве есть еще чего? — удивился я.
— Ну, боже мой, ну конечно есть, у нас ведь так много интересного... Знаете, если уж вам так это действительно интересно, мы вам шахту покажем. И не одну, хоть все, если у вас время будет. Но давайте вы хоть еще про что-нибудь расскажете. А то ведь надоело уже: как про Кузбасс где пишут, так обязательно про уголь.
Я был не против. Разбивать стереотипы — самое милое и интересное дело. Начать решили прямо сразу. По словам начальника пресс-службы, как раз в это время где-то рядом находился директор некоей организации с таинственным названием «Государственный научно-клинический центр охраны здоровья шахтеров СО РАМН», который вполне мог забрать меня и фотографа с собой, показать на месте совершенно уникальный медицинский комплекс, накормить ужином, дать приют на ночь, а назавтра привезти меня и фотокора обратно в Кемерово в целости и сохранности.
— А далеко этот центр находится? — спросил я.
— Да нет, близко. Километров сто.
ЗДОРОВЬЕ
Надо сказать, что сто километров по сибирским меркам — это совсем рядом. Буквально рукой подать. Да оно и понятно, это ведь только в Европе плотность городов достигает нескольких штук на десять километров, а тут Сибирь. Бескрайняя и безбрежная. Только вот тайги, с которой стойко ассоциируется у нас этот край, здесь не найти. Кузбасс — это степь. Много сотен километров степи, в которой то там, то сям возвышаются холмы отвалов и кучкуются вокруг шахт горняцкие поселки.
Тихо шинами шурша, джип директора Центра здоровья шахтеров Ваграма Вагановича Агаджаняна легко нес нас по прекрасной, только что отстроенной (двадцать лет строилась, между прочим) трассе. Нес часа два, в продолжение которых между нами завязалась весьма непринужденная беседа. Директор, как и полагается директору, постоянно хвалил родную вотчину, благо было за что, и жаловался на недостаточное финансирование.
— Уж и не знаю, что делать. Беда в том, что в последние три года нас не признают как федеральный центр, как федеральную больницу.
— А что, с деньгами плохо?
— Да с деньгами-то как раз хорошо, вот без денег плохо. Нас выключили из федерального бюджета, и мы на сегодняшний день фактически остались без финансов. Если теперь не сработают наши письма, обращения, просьбы... И просим-то всего ничего — восемьдесят миллионов. Если не включат нас в бюджет, то уж и не знаю, что делать. Не знаю, сможем ли мы хотя бы сохранить эту больницу.
— А как же так? Вас что, сбрасывают с Минтопэнерго на Минздрав как убыточную структуру?
— Так никто ничего не говорит! Точнее говорят: «Да, вы наши, но денег, к сожалению, нет». Я уж у кого только не был, у министра был, в Думе был, в Совете Федераций был. От Минздрава у нас здесь два министра были в клинике, и от всех министров есть ответ, что мы не можем взять вас на содержание. Вот честное слово говорю: если вы мне поможете деньги достать, то я весь ваш «Огонек» бесплатно лечить буду. Без ограничения по времени, хоть десять лет.
— А сколько говорите, восемьдесят миллионов надо?
— Восемьдесят — это только на зарплату. А так, чтобы Центр держался на плаву, чтобы оборудование новое покупалось, конференции проводились, это порядка двухсот миллионов нужно. Ну что такое для государства двести миллионов рублей? Капля. А нам они жизненно необходимы.
Прямо от трассы к Центру была проложена асфальтированная дорога. Когда трассу открывали, никаких подъездных путей ее проект не предусматривал, а за ее проектирование, за получение разрешения и прокладку дороги разные организации требовали от Агаджаняна несколько миллиардов рублей. Таких сумм у медиков не было, и они проложили дорогу без разрешения, без проектов и без денег. Просто обратились к армянам, занимавшимся дорожным строительством, и те в короткий срок накатали прекрасный подъезд. Теперь рядом с ним красуется табличка: «Дорога построена на средства ДСПМК под руководством К.Х. Оганесяна».
Внушительный комплекс современных медицинских строений, возвышающийся на фоне маленького пятиэтажного городка хрущевского типа, действительно производит сильное впечатление. Кажется, что два этих объекта — город и больница — совершенно никак не связаны. На самом деле на сегодняшний день больница — это одно из крупнейших здешних градообразующих предприятий, в ней работают около полутора тысяч человек.
В конце восьмидесятых, когда дела у шахтеров шли гораздо лучше, чем сейчас, а российский уголь вовсю котировался как у нас, так и за границей, Совет министров тогда еще СССР разрешил шахтерам продавать сверхплановый уголь на сторону, а полученные деньги пускать куда душа пожелает. В основном тогда души шахтовых администраторов желали сверхплановых премиальных, но не все они были так корыстны. Кое-кто строил клубы, кто-то — санатории, где-то покупали для работников ведомственные самолеты, а АООТ «Ленинскуголь», расположенное в Ленинске-Кузнецком, решило построить собственную больницу, да такую, чтобы всем больницам была больница и чтобы другой такой во всем Союзе не было. Строили комплекс пять лет — с августа 1988-го по август 1993-го — югославы, оборудование завозилось немецкое, итальянское, японское и американское. С затратами не считались, покупали все самое лучшее, такое, чего до сих пор нигде больше в России нет. Например, комплекс доставки пациента в операционную, на котором ни санитары, ни врачи ни разу не касаются больного на всем пути от койки до операционного стола.
Не поскупились и на специалистов, созвали самых лучших. Каждому врачу отстроили отдельный двухэтажный коттедж, положили достойную по тем временам зарплату, только работай. В короткий срок слава о Центре достигла окаянного зарубежья, его врачей стали зазывать на самые престижные конференции, директора, ставшего к тому времени заслуженным врачом РФ, доктора медицинских наук, профессора, академика РАЕН Ваграма Вагановича Агаджаняна приглашали в президиумы. Сюда наведывались самые что ни на есть высокопоставленные гости, кто просто так, кто с инспекцией, а кто и подлечиться. Люди лечились, выздоравливали и благодарили Бога за то, что им посчастливилось попасть именно в этот Центр.
Это настоящее государство в государстве. Здесь все работает, все крутится, все движется. Экономисты Центра посчитали, что цены на хлеб, к примеру, сильно завышены, и вот уже при комплексе открылась своя хлебопекарня. Много денег уходит на покупку медикаментов — и вот начинает работу линия по производству высококачественных препаратов, которые не только покрывают внутренние нужды, но и идут на продажу. Поскольку Центр имеет дело с тяжелыми травмами, а цены на протезы в нашей стране очень высоки, при клинике был построен специальный цех, самые совершенные протезы в котором изготавливаются по цене не больше тысячи долларов, при том что средняя цена — 100 — 200.
— У нас есть такая проблема, — рассказывал нам Ваграм Ваганович. — Наши страховщики, стараясь сэкономить, зачастую посылают людей лечиться не туда, где лечат хорошо, а туда, где лечат дешево. И получается, что такие центры, как наш, простаивают, а больнички, в которых ни оборудования нет нормального, ни персонала, ни медикаментов, переполнены. У нас еще люди плохо знают о своих правах, они не осознают, что в их праве прийти к страховщику и заявить: «Здесь плохо лечат, здесь я лечиться не буду. Я хочу лечиться там-то». И получается: каждый день люди приходят в суды с жалобами на «плохих врачей», которые их плохо вылечили, а вот о жалобах на «плохих страховщиков», которые этих людей к этим врачам отправили, я что-то пока не слышал. А ведь на Западе все происходит именно так: человек судится со страховой компанией, получает от нее компенсацию, а уж страховая компания в свою очередь возбуждает иск против клиники. В результате связываться с халтурщиками становится не выгодно. А у нас все перевернуто, все поставлено с ног на голову. Вот от головы-то мы сейчас и страдаем.
Все это Ваграм Ваганович рассказывал нам в сауне, куда затащил нас после путешествия по больничным корпусам. Сауна — это отдельный разговор: по старым советским правилам обустраивать ее в закрытом помещении, несмотря на профессиональное оборудование, исключающее всякую возможность возгорания, было категорически запрещено. Но, во-первых, плох тот администратор, который не оборудует у себя нечто подобное хотя бы для того, чтобы приезжающим сюда властям предержащим, от которых зависит, в частности, и судьба клиники, было где отдохнуть и распарить косточки. Во-вторых, плох тот главврач, который не оборудует сауну для своих подчиненных. И, в-третьих, плох тот врач, который не понимает, какое целительное воздействие оказывает на больных баня. А поэтому сауна была оборудована уже в первый год работы клиники, а для конспирации ее замаскировали под кладовку. Она и сейчас снаружи выглядит, как кладовка: по коридору идет несколько дверей, за каждой из которых щетки, тряпки и ведра, и только за одной из них скрывается маленькое, уютное помещение. В свое время сюда даже водили самого начальника пожарной службы Ленинска, только предварительно ему завязали глаза с тем, чтобы он в припадке служебного рвения не ликвидировал столь необходимое для клиники подразделение.
— Скажите, — попытался я вернуться в ранее мною намеченное русло, — а у вас тут шахта поблизости есть?
— Есть, Куйбышевская. А зачем она вам? Послушайте моего совета, ничего там интересного нет. Яма, клеть, люди и очень-очень тяжелая, почти полностью ручная работа. Вы лучше съездите в Прокопьевск. Там и шахт побольше рабочих, и посовременнее есть. Кстати, там есть просто потрясающий ансамбль «Скоморохи» при ДК имени Артема. На них лучше посмотрите, не пожалеете.
— А далеко отсюда до Прокопьевска?
— Да нет, рукой подать. Километров сто пятьдесят.
ИСКУССТВО
Искусство должно помогать людям жить. В ознаменование этой нехитрой истины мы добирались до города Прокопьевска на реанимобиле «Мерседес», предоставленном нам директором Центра. На моих московских часах было восемь утра, время, неслыханное по своей ранности. Поэтому я очень удобно устроился на клеенчатой лежанке, пристегнулся к ней брезентовым ремнем, чтобы невзначай не слететь на каком-нибудь крутом повороте, подложил под голову синтетическую подушечку и мирно уснул.
— А мы в «Огоньке» уже были, — сказал нам руководитель ансамбля «Скоморохи» Александр Соловьев после того, как я показал ему свое редакционное удостоверение.
В доказательство он извлек № 6 нашего журнала за 1991 год и протянул его мне. На обложке красовались четыре улыбающихся, расписанных древними каббалистическими знаками и увенчанных скоморошьими колпаками с бубенчиками лица.
— А что тут про вас написано?
— Да ничего. Просто фотография на обложке.
«Скоморохи» ровно на десять лет старше Центра здоровья: Александр создал свою фолк-группу в 1983 году. С тех пор она успела превратиться из любительской в профессиональную, побывать в Югославии, Германии, Франции, Чехословакии, Швейцарии, Бангладеш, Арабских Эмиратах, США, получить множество призов и Гран-при.
Прокопьевский ДК имени Артема особенными архитектурными изысками не отличался. Кстати, кто был этот Артем, тут никто не знал, были только неясные предположения, что был он видным революционным деятелем и погиб во цвете лет, не оставив после себя ничего, кроме клички. После небольшого совместного совещания мы решили, что лучшим местом для съемки была бы березовая роща. Однако с рощей не вышло: пока мы тряслись в поисках березок, погода неожиданно захандрила, небо затянулось тучками, которые довольно скоро разразились проливным дождем. Не помогли ни усердные молитвы, которые весь коллектив совместно с нами возносил к небесам в течение сорока минут, ни полуторачасовое просто ожидание хорошей погоды рядом с нарядным березнячком. Пришлось переносить съемочную базу в городской драмтеатр.
Пока рабочие сцены настраивали свет, руководитель группы развлекал меня разными смешными историями, происходившими с ними на гастролях:
— Были мы в Белокурихе, это курортный городок такой. Вечерний концерт. Во втором ряду сидит здоровенный мужик. По красному лицу видно, что заправился перед концертом. Я рассказываю об инструментах, на которых мы играем. «А вот этот инструмент изготовлен из глины и называется ОКАРИНА». Мужик совершенно удивленно и искренне на весь зал: «Ну е... твою мать». Две женщины, сидящие на следующем ряду, зашикали на него. На что мужик изумленно ответил: «Да я, е... такое слово вообще в первый раз слышу. Красивое-то какое».
Между тем свет был выставлен, ребята переоделись в концертные костюмы с потрясающей красоты берестяными головными уборами, разобрали инструменты, коих привезли с собой аж два чемодана, и устроили специально для нас маленький концертик с частушками, припевками и наигрышами. Я тоже как мог помогал ребятам — то на ложках, то на жалейке, а то и на волынке, которая в моих руках жалобно вопила и постоянно пыталась вырваться.
Когда я вспомнил про желанные шахты, стрелка на часах уже зашкалила за два часа пополудни (в Кемерово — шесть часов вечера). Само собой, ни о каких шахтах не могло быть и речи, тут бы уж в гостиницу хоть как-нибудь вернуться. Междугородный автобус до Кемерово отходил через час, но, узнав, что идти он будет часов пять, мы с Рашидом (так звали фотографа) решили не скупиться и взять частника. Обошлось нам это удовольствие в восемьсот рублей на двоих, что считалось дешево: все просили полторы тысячи, хотя ехать было недалеко, всего каких-то триста километров.
ИСТОРИЯ
— При чем тут шахты? — склонял меня фотограф. — Если ты уедешь из Кемерово, не побывав в Томской писанице, ты себе этого никогда не простишь. Представь: там же на скалах рисунки, которые рисовались еще в IV тысячелетии до рождества Христова! Да успеешь ты со своими шахтами еще.
Жить непрощенным собой, с постоянным чувством вины за непосмотренную достопримечательность мне не хотелось. И поэтому утро последнего дня в Кемерово мы посвятили Томской писанице. Первоначально планировалось отдать этому объекту часа три рабочего времени, благо располагался он в непосредственной близи от города — километров пятьдесят, а затем рвануть на шахту. Однако, как говорится, человек предполагает...
На самом деле музей вовсе не походил на музей в стандартном смысле слова. Это был скорее огромный парк. Здесь росли сосны, тополя, лиственницы, ивы, здесь в клетках резвились медведи, лисы и белки, здесь бродили по вольерам лоси и ездили на лошадях студенты-практиканты. Но это в самом начале. Где-то в километре от входа начиналась археологическая часть. Человек, идущий здесь по дорожке, идет как бы по стреле времени, только в обратном направлении: чем дальше, тем глубже.
Первым делом мы с фотографом попали в шорскую деревню XIX века. Здесь стояли самые что ни на есть реальные постройки зажиточного шорца позапрошлого века. Изба, амбар, мыльча (баня) — все открыто, нигде никаких манекенов, полное впечатление того, что дом обитаем, просто хозяева ненадолго отошли в лес. В углу избы висела колыбель и стояли самодельные лыжи, отделанные конской шкурой, которая была гладкой в одном направлении и шершавой в другом. Если верить экскурсоводам, то на таких лыжах можно было свободно подниматься в гору.
Пройдя в глубь музея еще полкилометра, мы отодвинулись во времени еще примерно на пару тысяч лет. Тут, на территории, названной «археодромом», стояли реконструированные жилые постройки, воздвигавшиеся древними сибиряками. Дальше располагалось древнее кладбище, которое предстало перед нами сразу в трех ипостасях: земляной, каменной и воздушной. Оказывается, хоронить своих покойников по-современному, в земле, здесь начали относительно недавно. Раньше их или просто закладывали со всех сторон камнями, или, завернув в бересту, подвешивали на деревья. Говорят, последний способ до сих пор нет-нет, да и встречается.
Пройдя еще пару тысяч лет (метров двести), мы наткнулись на древнее капище, все сплошь уставленное идолами, грозными и величественными. Но и это было еще не самое интересное. Самое интересное, то, из-за чего музей, собственно, и получил свое название, находилось на реке Томь. Здесь, на высоком скалистом берегу, руками безымянных художников были вырезаны целые картины из жизни древнего человека. Тут были удивительной красоты олени, причем почти все они были изображены в профиль, и только у одного из них, нарисованного, по-видимому, тогдашним гениальным авангардистом или модернистом, шея была изящно повернута в обратном направлении. А рядом с оленями были маленькие человечки с сияющими головами, медведи и мудрые совы. Смотреть на эти картинки можно было часами, тем более что постепенно зрителю становился все более ясным смысл этих вроде бы хаотично раскиданных рисунков. Вот нарисован человечек у шалаша, рядом с ним две стрелы, две луны и еще один точно такой же человечек, тянущий на веревке огромную рыбину. Что это означает? Наверное, вот что: Я (человечек) два Месяца назад на расстоянии двух полетов Стрелы отсюда поймал такую здоровую Рыбу, какую никто раньше не ловил и вряд ли еще когда выловит, о чем и оставляю запись в истории. Конечно, может, это все только наши гипотезы, и таинственный рисунок обозначает нечто другое, но что-то же он обозначает. И в этом очень хочется разобраться.
Вместо предполагаемых трех часов мы провели в писанице десять.
Теперь я не прощу себе только одного: побывав в Кузбассе, я так и не спустился ни в одну шахту и не повидал ни одного чумазого и усталого шахтера. Ну не получилось, не хватило трех суток. А оставаться здесь дальше я уже не имел права: срок командировки истек, и назавтра мне предстояло воздушное путешествие в Москву, которая была совсем рядом: всего каких-то три с половиной тысячи километров.
Валерий ЧУМАКОВ
Редакция благодарит пресс-службу администрации Кемеровской области за помощь в подготовке материала.
На фотографиях:
- ОДИН ИЗ ИДЕОЛОГОВ ТОМСКОЙ ПИСАНИЦЫ АКАДЕМИК РАЕН АНАТОЛИЙ ИВАНОВИЧ МАРТЫНОВ
- АКАДЕМИКА ВАГРАМА ВАГАНОВИЧА АГАДЖАНЯНА ПО ПРАВУ МОЖНО НАЗВАТЬ ШАХТЕРСКИМ СПАСОМ
- В материале использованы фотографии: Рашида САЛИХОВА