— Поэтому болезнь наша — в постепенном уходе христианства. Христианство уходит, исчезают и остатки христианской морали. Недаром Господь и говорит, что «когда приду во второй раз, найду ли веру на земле?»
СИМПТОМЫ СТРАШНОЙ БОЛЕЗНИ
Опубликованный «Огоньком» диалог Александра Минкина с Александром Никоновым пробуждает чувства разнообразные, я бы сказал, смешанные. Вот Минкин говорит почти те же вещи, под которыми я бы мог подписаться, но очень настораживает базарность его тона. А еще возникает чувство протеста против его слов оттого, что это говорит именно он. Вспоминается известная запись Довлатова, когда тот пришел к Бродскому в госпиталь, увидел бледного и больного Иосифа Александровича и сказал, дабы его подбодрить: «Вы тут болеете, а Евтушенко выступает против колхозов!» На что Бродский ответил: «Если Евтушенко против, то я — за!» Ведь Минкин — представитель самой бульварной, самой разнузданной газеты! Той, где публикуется реклама проституток и публичных домов! Тут волей-неволей вспоминается и исторический анекдот, что, когда Анатолию Федоровичу Кони предложили вновь учреждаемую должность прокурора при жандармском корпусе, Кони сказал: «Помилуйте! Прокурор при жандармском корпусе все равно что архиерей при бардаке!»
Никонов же высказывает совершенно возмутительные вещи, и его слова как раз свидетельствуют, что современный мир поражен страшной болезнью. По его словам видно, насколько из цивилизованного мира уходят остатки христианской морали, а, кроме того, демонстрируется то, что еще до сих пор в американской юриспруденции формулируется как невменяемость. Ведь там существует точная формулировка невменяемости, состоящая из двух пунктов: 1) неспособность отличить добро от зла и 2) непонимание последствий своих поступков. Поэтому когда кто-то приравнивает проститутку к медбрату или предложение наркотиков сравнивает с предложением стать альпинистом, то он демонстрирует невменяемость. Правда, в связи с тем, что политкорректность в США окончательно и бесповоротно победила, я предвижу, что кто-нибудь из современных юристов подаст в их Верховный суд соответствующий иск и формулировку эту отменят как неполиткорректную. Политкорректность вообще вещь чудовищная. Если так дело пойдет, то скоро президентом США будет негритянка-лесбиянка с пятью детьми, но не родными, а клонированными от китайца, эскимоса, индейца и так далее. Не потому, что эта негритянка умнее, талантливее и так далее, а потому, что лучше вписывается в политкорректную картину мира. А политкорректный взгляд на мир как раз и предполагает, что добро и зло — вещи относительные.
Конечно, такая якобы рационалистическая, без сантиментов позиция кажется более адаптивной к современной жизни, но, по сути, это психология едущих «на стрелку» братков. Они знают, на что идут, за что бьются, но их психология примитивна. Адаптивна — да, но примитивна. Я признаю право таких людей на существование, но мне бы не хотелось с ними иметь что-либо общее. В их мире возможны искусство, литература, но сведенные к инсталляциям Олега Кулика, во время которых он совокупляется с собственным ротвейлером. Печально, что мы попали в их времечко и нам уже поздно переводить стрелки. Да это уже и не поможет...
Свобода — это, понятное дело, не хождения лесбиянок с гомосексуалистами на парадах, как они называют, любви. За такую свободу Господь уже два города уничтожил — Содом и Гоморру. Настоящая свобода — это возможность выбора между добром и злом. И выбор этот надо делать каждую минуту и каждому человеку. Но жизнь-то ставит перед нами задачи посложнее, чем просто «украсть — не украсть». Например, дать десять рублей еле стоящему на ногах, если он «добавит» и попадет под машину, или не дать? То есть благое дело: «просящему дай!» — но последствия вовсе не благие. Для того чтобы определять, что пойдет во благо, что во зло, чтобы понимать различия между злом и добром, нужна этическая одаренность. А она дана далеко не всем и не возникает из биологии. Это действие благодатное, но существовало, существует и будет существовать до конца мира. Беда в том, что людей с этической одаренностью становится все меньше и меньше, беда в том, что человеческая личность давным-давно потеряла свою ценность! Об этом, кстати, очень хорошо писал еще Победоносцев, предупреждавший об опасности обесценивания личности в случае отступления христианства. А сейчас это особенно актуально в связи с клонированием. Ведь куда эти компании по клонированию будут девать неудачных клонов? На помойку, как язычники выбрасывали или больных, или нежелательных детей. Мы, таким образом, возвращаемся к исходной точке, к IV веку нашей эры.
Поэтому болезнь наша — в постепенном уходе христианства. Христианство уходит, исчезают и остатки христианской морали. Недаром Господь и говорит, что «когда приду во второй раз, найду ли веру на земле?» Но существует псевдохристианство, терпящее все что угодно, в котором «иерарх» становится синонимом слова «олигарх». Наступает аморализм, а христианство по определению морально. Иоанн Златоуст говорил, что христианин — это человек кающийся.
Правда, подлинных христиан во все времена, начиная с апостольских, было крайне мало. И тут Никонов прав, когда говорит, что христианство — это религия запретов. Все, что хочется, то запрещено. Когда господствующие классы, аристократия были ориентированы на христианские ценности, то и все остальные тянулись к ним. Существовал идеал для высших, и, следовательно, к нему тянулись низшие. Как только это прекратилось, то и наступили разброд и шатание. Это происходит во всем мире. Не только в нашей несчастной стране, где ленинская аморальность насаждалась в лице павликов морозовых и дзержинских. Везде торжествует та модель демократии, по которой миром управляют деньги, и только они. И поэтому мораль убывает везде. Вот когда Рональд Рейган первый раз избирался на пост президента, то важным препятствием для избрания было то обстоятельство, что когда-то он развелся со своей первой женой. Зато Клинтон после всех скандалов с Моникой все равно имел высокий рейтинг. Или если бы тридцать лет тому назад принцесса Диана, едучи из кабака со своим любовником, разбилась, то вряд ли бы на ее могилу несли тонны цветов, как это происходит сейчас.
Но самое печальное, что христианству не суждено возродиться. Мы сейчас видим те признаки конца света, о которых нам говорят Священное писание и святые отцы. Речь идет только о том, чтобы голос настоящих христиан хоть где-то звучал и чтобы люди, ищущие истинное христианство, могли найти друг друга.
Вот на этом-то фоне призывы к цензуре, к каким-то новым запретам и звучат особенно глумливо. Те, кто призывает к введению цензуры, первыми же будут подсматривать в замочные скважины. Такие люди всего лишь святоши.
Нам, людям, следует помнить, что мы излишне легкомысленные существа. Вот завтра, без всякого бен Ладена, лопается в голове маленький сосудик, и мы превращаемся в растение. Мы ходим по очень тонкому льду, но нам кажется, что все будет в порядке, Господь поможет, а бытие-то трагично. Бытие каждого человека.
Протоиерей Михаил Ардов
ЗАЧЕМ ЖУРНАЛИСТУ НАМОРДНИК?
— Если речь идет о цензуре, я — против. Категорически против. Это тот случай, когда лекарство куда страшнее болезни. Вредоносность цензуры понимали даже большевики
Идея цензуры глубоко проросла в обществе. Даже сами журналисты то и дело взывают к власти с призывом надеть намордник на чересчур бойкую собственную профессию. Мол, доколе можно терпеть позорное разгильдяйство на страницах прессы и особенно на экране телевизора?
И общество, и профессионалов, тоскующих по цензуре, не так уж трудно понять. Мне самому в том же «ящике» половина передач не нравится, процентов двадцать противны, еще процентов десять отвратительны. Это я не сегодня так решил — уже несколько лет и говорил об этом публично, и писал. Наткнешься на какой-нибудь кнопке на «Окна» или очередной гинекологический сериал и не отвяжешься от мысли: до какой же отметки можно безнаказанно опускать народ Чехова и Окуджавы?
Остро и кроваво вопрос о границах допустимого встал во время страшных событий на Дубровке. Я в это время был далеко от Москвы и за происходящим следил по телевизору. И порой просто за голову хватался. Вот журналист сообщает в прямом эфире, что в студию позвонила девушка, которая спряталась в театральной подсобке. Больше девушка не позвонит. Или — крупно показывают окно, через которое бежали пятеро заложников. Все ясно — больше никто не убежит. Ведущие просто вытягивают из репортеров информацию: что у вас там? Задерганный репортер наконец-то сообщает новость: началось передвижение техники. Это что, сигнал террористам — пора взрывать? Иногда трудно было отличить глупость от подлости.
Но при всем этом, если речь идет о цензуре, я — против. Категорически против. Это тот случай, когда лекарство куда страшнее болезни. Вредоносность цензуры понимали даже большевики — пока не пришли к власти и не ввели ее временно. Время кончилось одновременно и у цензуры и у коммунистов: подцензурные режимы долго не живут.
Идея цивилизованной, интеллигентной и квалифицированной цензуры рассыпается при первом же прикосновении к конкретике. Кто будет разрешать или не пущать? У меня есть вполне подходящие кандидатуры: Мстислав Ростропович, Инна Чурикова, Фазиль Искандер, Михаил Шемякин и Михаил Жванецкий. Как вы думаете, согласятся? Не то что пойдут — побегут в цензурный комитет, вот только шнурки нагладят... Нечего себя тешить иллюзиями: цензурой станут заниматься сплошные шандыбины, илюхины и митрофановы, и в результате их усердий Россия свободная развалится еще быстрей, чем Россия большевистская. Не говорю уж о том, что цензор — чиновник, а чиновника за его ответственный труд положено благодарить. Это какие же финансовые потоки станет регулировать новое «хлебное ведомство»!
Говорят, что большинство населения за цензуру. Может, и большинство. Но спросите граждан, что надо запрещать. Мнения катастрофически разойдутся. Пенсионеры восстанут против голых женщин, молодежь потребует убрать с экрана одетых. Демократы и патриотисты захотят запретить друг друга. Сексуальное большинство не сойдется во взглядах с сексуальным меньшинством, феминистки — с домостроевцами. Цензура — дело тонкое!
В свое время я предложил разделить и СМИ, и Союз журналистов по цвету. «Желтой» журналистике будет позволено все, но — на желтой бумаге, чтобы потребитель знал, с кем имеет дело. А «белая» журналистика будет ограничена и правдой и вкусом. Подобного рода смежные сферы в жизни уже есть. Я, например, уважаю и балет и стриптиз — просто мне не нравится, когда самодеятельный стриптиз объявляют большим балетом. Специалисты по чтению чужих писем и публикации чужих телефонных разговоров могли бы от души развернуться на желтых страницах — но на белые не претендовать.
Мое предложение сочли остроумным и одобрили именно в этом качестве. Я же до сих пор считаю его достаточно серьезным. Такое разделение позволило бы наконец-то создать нечто вроде корпоративной этики. Когда-то члены гильдии пивоваров строго следили, чтобы никто из них не позорил благородное ремесло. Если некий пивной барон позволял себе разбавлять пенный напиток водой, его на веки вечные вышвыривали из профессии. Сегодня, увы, множество журналистов позволяют себе торговать водой в пивной таре. Любого цензора они обманут без труда. А вот с коллегами такого не получится: пристальный взгляд профессионала строже и жестче казенного надзирателя...
Есть еще одно обстоятельство, которое вызывает у меня надежду. Целый ряд телевизионных каналов находятся сегодня в частных руках, большинство передач делаются на частные деньги. А частному капиталу просто для выживания нужна вменяемая, стабильная, пригодная для жизни страна. Практически уже наступило время, когда российским предпринимателям во имя собственных интересов необходимо объединиться в поддержке свободной, профессиональной, талантливой прессы. «Наемные перья» с диапазоном действия от оды до компромата вполне способны решать тактические и коммерческие задачи — но в грязном информационном пространстве рано или поздно задохнутся все, от дворников до олигархов. Среди тех, кто способен финансировать свободную прессу, дураков не много — думаю, они все это быстро поймут. Тогда, бог даст, и возникнет порядок, при котором атмосферу в журналистике будет определять не государство, а общественное мнение, а пишущему человеку, дорожащему репутацией, пределы допустимого будет диктовать не цензурный намордник, а собственная совесть.
Леонид ЖУХОВИЦКИЙ
писатель