"AКТЕР НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ УМНЫМ? НЕПРАВДА!"

Актеры — мифические персонажи действительности. Но Михаил Козаков препарирует актерскую сущность на молекулярном уровне — мудрый опыт позволяет ему это. Козакову выпало на долю сыграть на российской сцене роли небывалого диапазона. Шекспир — от Гамлета до Лира — щедрый подарок не слишком прямолинейной судьбы. В 22 года — Гамлет у Охлопкова и вот сейчас, в 68 лет, — Лир у Хомского

Михаил КОЗАКОВ:

"AКТЕР НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ УМНЫМ? НЕПРАВДА!"

— Михаил Михайлович! Принято считать, что актер должен быть «пластилином». Органичным до примитивизма, тогда с ним легко режиссеру. А если актер умен, он должен переходить в режиссуру либо получать ярлык «трудного актера», тогда с ним никто не хочет работать.

— Понимаете, какая история. Давайте вместе поразмышляем вслух. Возьмем, скажем, Олега Борисова. Вышла его книга, где на вопрос: что нужно актеру? — он отвечает предельно коротко: «Ум». И это Борисов, который никогда не занимался режиссурой, который был органичен, как кошка, был разнообразен, пластичен и переиграл все: от «За двумя зайцами» до «Кроткой» Достоевского. И был умен, и выстроил свою судьбу. Это был актер-личность.

Или Евстигнеев. О нем иногда говорят: «Он не был Спинозой». Это неправда. Он, возможно, не был так образован, как некоторые в нашем цехе. Он иногда говорил как бы на птичьем языке. Было у него такое выражение, которое мне страшно нравилось: «Тут надо сыграть такой «желе-компот». Это означало: давай все смешаем. И вот это «желе-компот» свидетельствовало о том, что мы понимали друг друга без объяснений. Я думаю, он был человек мудрый, что выше ума.

— Я знаю, что он часто не запоминал целые куски ролей, и много почти анекдотичных случаев возникало на этой почве.

— Но он всегда выходил из положения. У него было безупречное чувство ритма, он был идеально музыкален. Вот он играл в «Большевиках» Луначарского. Там длинный монолог. И он говорит, говорит все правильно, потом вдруг забывает кусок и продолжает так же страстно нести жуткую чушь: «Тра-та-та! Вышла кошка за кота!» Мы все прыскаем от смеха на сцене, а публика даже не замечает подвоха, настолько он существует в процессе.

Или Инна Михайловна Чурикова. При всем ее как бы наиве, при широко распахнутых глазах она человек безусловно умный, а не просто воск в руках режиссера.

Когда-то мы с Олегом Янковским репетировали у Глеба Панфилова «Гамлета», где я играл Полония. Я тогда концепцию Панфилова резко не принимал, хотя уважаю его как режиссера. У Панфилова было решение, что Гамлет человек политический, почти партийный. Он даже в спальню к матери приходил с вооруженной охраной. Почему? А потому, говорил Панфилов, что он знает, что он не мальчик, и ведет политическую борьбу с королем. Он и у матери ждет нападения врагов. Но ведь Гамлет нам дорог сомнениями, а потом уже поступками. И я Олегу сказал: «Ну как ты позволяешь марать в Гамлете тему сомнений?» А Олег мне говорит: «Понимаешь, какая штука. Актер должен быть, как бл.... У Панфилова такая концепция, и я ложусь под него». Я говорю: «Я понимаю тебя, но весь вопрос: под кого ложиться. Вот если ты ложишься под Эфроса, или под Ефремова, или под того же Панфилова в кино — это я понимаю. И я лежал под Охлопковым, и Эфросом, и Ефремовым, и под Волчек. Но как это связано с твоей ролью?» И я оказался прав, к сожалению, «Гамлет» Панфилова не был удачным спектаклем. Но Янковский — человек, очень хорошо соображающий в профессии, поэтому у него и выстроилась потрясающая линия актерской судьбы.

— Значит, точно выстроить свою судьбу может только умный актер?

— По-моему, да. Иначе получается одаренный актер, но не выдающийся. Говорят, что актер думает спинным мозгом, и все это правильно. Потому что интуиция и ум не спасают, если нет дарования, непосредственности, обаяния. Я встречал умных людей среди актеров, которые были бездарны. Значит, им просто следовало избрать другую профессию.

— Давайте вспомним лучших, тех, у кого тема в профессии сложилась.

— Раневская была безумно трудной актрисой. Она переспала со всеми театрами Москвы, как сама говорила. Искала чистое искусство. Вот она уж была умна, как бес. И не спасалась — не шла в режиссуру и даже не преподавала.

Луспекаев — еще одна вершина. Ну не так был образован, как, скажем, Борисов. Но когда Луспекаев репетировал Ноздрева в телеспектакле Белинского, он весь роман исчеркал карандашами разноцветными, так он готовился. Он эту книгу знал назубок — он не роль выучивал. Он погружался в литературу. И когда готовился играть «Всю королевскую рать» — роль, которую потом Жженов сыграл, тоже роман знал наизусть.

Олег Даль. Он, может быть, не был мудрым. Я часто шутил: «Олег, тебе хотя бы четвертинку еврейской крови, чтобы ты мог быть легкомысленным». Он был очень нервным. Но он не случайно так метался и был трудным актером. Он всегда остро думал, и это было видно на экране. Вот почему, хотя его уже больше двадцати лет нет в живых, он все еще интересен зрителю. Вот только из таких актеров рождаются личности. В сплаве ума и таланта. Мне кажется, что среди тех мастеров, которыми я восхищался, не было дураков.

— Актер непрерывно выбирает: в каком театре работать, в каком городе, в какой стране, наконец?

— Человек каждодневно стоит перед выбором и в большом и в малом. Даже кому давать или не давать интервью. Думаешь: ты бы лучше сейчас не интервью давал, а повторял стихи Тютчева, которые завтра надо читать в Брянске. И еще актерская мудрость проявляется и в том, где он отказывается играть. Хорошо бы каталог отказов собрать. Хотя бывают и ошибки. Вот Неелова когда-то отказалась играть у меня в «Безымянной звезде», хотя и до и после этого мы работали вместе. А тогда не поняла сценарий, хотя умная актриса. С другой стороны, даже у великих бывают проходные роли. Но процент таких ошибок мал. А отказов много.

— Вот у Даля, по воспоминаниям, весь туалет был завален сценариями.

— Ну, Даль понятно: красив, пластичен, с русским интеллигентным лицом. У меня такого «завала» никогда не было. Меня ограничивала внешность — я не в каждую картину мог вписаться. Но я и сейчас часто отказываюсь, хотя отнюдь не завален предложениями.

— А теперь вы мне скажите, почему вы не снимаетесь в сериалах?

— Ну, вот прислали мне пару сценариев, мне они не понравились, и потом, посмотрев на экране, я еще раз убедился, что прав. Ни разу не пожалел об отказе. Вот прошла шумная экранизация «Идиота». Бортко предлагал мне играть Тоцкого, которого в итоге сыграл Андрей Смирнов. Меня по каким-то соображениям не утвердили. Я посмотрел, мне очень многое там понравилось. Но я рад, что меня не утвердили на Тоцкого. Потому что понял — ничего нового я бы там не сделал. Не потому, что Смирнов мне не понравился, нормально он сыграл. Но там не было, говоря джазовым языком, размера Чуриковой или Миронова, Петренко или Боярского.

«СЛОВО ОТЗОВЕТСЯ?»

— Как вы думаете, не случайно одни из самых умных актеров начинают писать книги?

— Мемуары сейчас пишут многие. Вот Юрский пишет. Я пишу. Мне покойный Семен Израилевич Липкин как-то сказал: «Вы писатель. У вас есть ритм на кончике пера». Надеюсь. Бумага вообще очень дисциплинирует. Я сейчас веду дневники не для печати, а для своих маленьких детей. Чтобы смогли понять, кем был их отец, когда вырастут. Мне ведь сейчас 68 лет, а Зое только 7, и Мишке 14 лет. Многое я им рассказать не могу. Но я и для себя пишу. Бумага для меня как психоаналитик, приносит облегчение, я ей доверяю. Она помогает собраться, выверить что-то. Влезаешь внутрь себя и вынимаешь все потаенное, и горькое, и мерзостное, и всякое. Но, повторяю, это не для печати. Хотя никто никогда не знает, что в результате получится. Вообще я считаю себя в первую очередь актером, во вторую — режиссером, в третью — чтецом, и только потом я «бумагомаратель». Однако может так случиться, что через много лет все забудут про мои роли и мои спектакли, а книга как раз и останется для людей, которые будут интересоваться театральным процессом в те времена, когда я проживал на земле. Знаете, как Пушкин говорил? «А что будет? А то, что нас не будет...» Вот Ахматова называла Пушкина «поэтом незаменимых слов».

— Как вы думаете, пушкинские дневники или письма писались только для себя и друзей или все-таки для потомков?

— У меня всегда есть сомнения на сей счет. Я не думаю, что он предполагал, что его письмо к Соболевскому, как он с божьей помощью трахнул Анну Керн, будут читать какие-то козаковы и подобные нам люди. Или когда он пишет жене: «Не веди себя, как сучка», он полагает, что это еще кто-нибудь прочтет. Это вообще очень сложный вопрос, для кого писать. Но я же не Пушкин, я понимаю, кого мои лирические дневники будут интересовать. Да никого!

— Но посмотрите, какой резонанс получило ваше признание о сотрудничестве с КГБ.

— А я и писал с расчетом, что когда-нибудь это будет прочитано. Только не знал, буду ли я это публиковать. Но что дети это прочтут, я был уверен, оговорив это в завещании.

— Но вы же это все-таки опубликовали сами!

— Но опять-таки, это не те дневники, которые я пишу совсем не для посторонних глаз.

— Интересно, если вы это делаете как бы только для себя, вы все равно точно и грамотно пишете в своем дневнике, автоматически расставляя знаки препинания и деля все на главки?

— Нет, и если я вам сейчас прочитаю отрывки, вы поймете, что это не так.

— Ни за что не поверю. Если вы так тщательно набиваете трубку и следите, чтобы крошки табака не упали на ковер, то позвольте усомниться в вашей небрежности при письме даже для себя.

— Но, во-первых, у меня табак вечно сыплется на пол, и меня упрекает за это жена, мол: «Ты разводишь в комнате свинарник!» Во-вторых, я не задумываюсь о запятых, и путаюсь, и не подбираю слов, и не знаю синонимов. Знаете, что меня поражает всегда? Вот большие литераторы всегда знают такое дикое количество слов и работают с ними. Меня это просто убивает, я сразу начинаю себя и писателем-то не считать. Они такое количество слов помнят, а мы как зациклимся на слове «тусовка», так и не вылезаем никуда из него. Поэтому, когда я беседую с аудиторией, я так часто цитирую. Мне трудно самому найти формулировку, я беру у поэтов, у Пастернака, например: «Он жаждал воли и покоя, а годы шли примерно так, как облака над мастерскою, где горбился его верстак». Вот он правильно написал, он чувствовал себя ремесленником, и его верстак горбился от труда повседневного.

АКТЕРСКАЯ ПСИХОХИМИЯ

— Вот мы всегда говорим, что плохо, когда «видны нитки», видны старания актера.

— Все равно пытаешься проникнуть в ошибки или почему он такой трогательный. Ведь актерская профессия — это особая психофизика и психохимия. Думаешь, почему Господь подарил ему такую улыбку, вот как у Баталова, например. Почему такие глаза, как у Луспекаева. Какие руки были у Даля! При наличии дарования важна еще и психофизика, каким тебя создала природа. Это очень существенно — твоя конструкция. Можно быть маленького роста, как Чаплин, но обыгрывать это. Он сыграл Гамлета через что-то другое. Он придумал свою маску маленького человечка, и трагизм жизни выразил через свою палитру. Он гений. Вот Луспекаев всегда говорил: Смотри, «личит» тебе эта роль или нет. Переиграть свою природу чрезвычайно трудно. Ты внутри, может быть, чувствуешь себя Ильей Муромцем, а подходишь к зеркалу и говоришь себе: «Ну какой из меня Муромец?» Это категорически тебе не подходит, не те глаза, не то выражение, не тот нос. Есть вещи, ограничивающие даже великих актеров. Согласитесь, что было бы странно, если бы Раневская захотела сыграть Джульетту. Она, может быть, и смогла бы ее сыграть по внутренним данным, будучи молодой актрисой. Но она же не играла это.

— Вот почему, наверное, вы так любите чтецкую работу?

— Да. Все-таки она шире. Я в своем возрасте уже не могу играть про любовь молодого человека. Но я могу взять, предположим, прозу, где рассказывается о любви молодого человека или даже девушки, и через это выразить себя. И то я смотрю, не староват ли, может, лучше на радио, где не видно, голосом только это сделать. Вот я недавно фильм снял по «Свадьбе Кречинского». Кречинский — это стопроцентно моя роль, я давно мечтал о ней. Но вовремя не сыграл, и теперь пришлось искать другого актера. В фильме «Джокер» у меня его сыграл Миша Ефремов. Мы разные совсем, но я ему отдал свое понимание роли. Он, конечно, ее под себя переработал, но и я как-то самовыразился.

— Значит, возможна некая сублимация?

— Не все, конечно, удается, но за это борешься. Вообще я много об этом думал — о несовпадении внутренних и внешних данных. Вот я ставил «Безымянную звезду», и мне казалось, что я в жизни больше подходил к роли Мирою-учителя, чем к Григу, которого я сыграл. Я подумал, а почему бы не попробовать? И пошел на хитрость: я кому-то помогал на пробах и подыграл учителя. Потом посмотрел себя на экране и сказал: «О Боже! Забудь думать даже об этой роли!» Ну хорошо, что я мог поставить этот фильм и сыграть другую роль. А представляете, как быть актеру, который не может сыграть то, о чем он мечтает? Вот такое расхождение не позволяет. Если не дано ни через режиссуру, ни через стихи, ни через бумагу выразить то, что ты хочешь?

— Что с ним происходит?

— Трудно. Очень трудно. Вообще умному человеку труднее в любой профессии. Знания порождают скорби. Актер, какой бы он ни был — маленький, хроменький, лысый, толстый, — неважно какой! Он себе должен нравиться. Да, я такой маленький, а какой у меня юмор! Я лысый, а зато какой я сильный, и т.д. Если он себя не будет любить постоянно и будет в себе сомневаться — эти сомнения потом передадутся публике. Потому что в профессию входит и элемент гипноза.

— Ну какой же умный человек может себе всегда нравиться? Некоторые и по праздникам-то, как говорится, не очень. Как быть?

— Всякие способы есть. И первый, беда это или не беда — это водка. Ты выпил и уже кажешься себе красивее, умнее, сильнее, талантливее. Но тут палка о двух концах. Потому что эта привычка — это допинг, он может действовать разрушительно. А с питьем очень сложные отношения — трудно вовремя остановиться. И это я тоже знаю по себе. Тут баланс надо держать. Или еще один, для меня тоже трудноразрешимый вопрос: женщины. Они помогают самоутвердиться и поддержать самого себя. Но тут так трудно отличать истинное от надуманного.

— Не может быть у вас проблем с женщинами!

— Но я их действительно не понимаю. Ведь не секрет, что любая женщина рядом, как бы ни любила тебя как актера, творческую личность, рано или поздно захочет ответной любви. А я уверен, главная страсть в моей жизни — ремесло. Именно ради него, служа этой любви, я рассчитываю все: выпить или не выпить, похудеть или отрастить бороду, и многое другое. Если бы я так любил женщин, как я люблю искусство, никаких проблем с ними бы не было. Но я хочу ежесекундного растворения женщины во мне. Женился не раз, потому что стремился к дому. Конечно, я пытаюсь понять и принять позицию женщины, но хочу, чтобы и меня понимали. Или не надо выходить замуж за такого человека, как я, или принимай меня целиком! Я, наверное, не имею права вслух рассуждать на эту тему. Это разговор с самим собой для тайного того самого дневника.

— Вы чувствуете себя недолюбленным или недолюбившим?

— Я не вправе так говорить. Беду надо искать в себе. Я иногда под горячую руку вспылю, обвиняя кого-то. Но на самом деле появляется раскаяние, может быть, и запоздалое во всех отношениях, не только с женщинами, иногда с друзьями, порой с родными. Я вспоминаю, что маме не отдал того, что должен был отдать. Мы вообще любим людей, которым что-то отдаем. Есть молитва: «Простите обиды вольные и невольные». И себя все чаще грызешь, и грехи твои по ночам встают, как черные горы, может быть, даже преувеличенные. Но это характер. А характер — это судьба, как говорят. И постоянно ищешь ответа в ролях, в спектаклях поставленных, в музыке, в случайном собеседнике, в водке, в чем угодно. Человек одинок по своей природе, он пытается преодолеть это одиночество. И ты выговариваешься через роли, и тебе кажется, что возникает контакт с публикой. И тогда ты счастлив.

— Значит, лучшая любовница — это публика?

— Да, да! Но все равно мы все люди, и нам нужна ласка, чтобы тебя кто-то единственный погладил и сказал, какой ты хороший, и даже притворился. Вот тут начинаются у каждого из нас свои отношения с женами, любовницами, любимыми, даже с детьми. Ничего нового я тут не скажу. Но вот поэтому я продолжаю так любить свое ремесло. И для меня нет ничего дороже театрального процесса. Ты боишься спектакля, вдруг публика тебя не захочет, а ты очень хочешь ей понравиться. Не потому, что ты ищешь славы. А на самом деле, что такое слава? Это когда тебя все любят. Слово-то какое: «любят», не «уважают», именно «любят». Только любовь движет миром. И еще очень важно, чтобы были люди, готовые тебя выслушать. Но нельзя быть эгоистом, нужно и самому выслушивать кого-то. Я старался и с женами и с любимыми женщинами. Вот разговорился с вами, меня занесло немного. Но «мысль изреченная есть ложь». Когда говоришь, вроде все складно, а прочитаешь на бумаге, нет, все не то! А потом и за это надо платить, когда ты остаешься один на один с собой. Так устроен человек, и я не исключение.

Елена ТРИШИНА