НЕ ВЕЗЕТ МНЕ В СМЕРТИ

Зарема Мужахоева — о себе, войне и чеченском характере

В июле прошлого года в российский речевой обиход вошло выражение «смертница-неудачница». В чеченском терроризме смешного мало, но это словосочетание, ей-богу, отдавало гротеском в не меньшей степени, чем другие перлы среднепутинской эпохи типа «оборотней в погонах». Смертница — неудачница по определению, хотя бы потому, что мучительным образом убивает себя; если же она при этом еще и умудрилась проштрафиться — это предел воинской невезучести

Всякий, кто достиг этого предела, может ничего не бояться в будущем — падать некуда, дальше только вверх. Про это была хорошая восточная сказка. Сидит голый лишайный нищий в предбаннике и хохочет-заливается. «Чего смеешься, старик?» — «Да вот, пока мылся, суму украли. Несчастья мои достигли предела, Аллах больше не гневается на меня». И точно, на следующий день он — в прошлом могущественный султан, свергнутый изменниками, — был возвращен на трон раскаявшимся народом.

Мне очень хочется верить, что дальше у Заремы Мужахоевой все будет по-человечески. Потому что в первые двадцать три года ее жизни на нее сыпалось все, что может измыслить самое садистское воображение, и в довершение всего вокруг нее наворочено сейчас столько лжи, что разглядеть истинный контур ее истории очень трудно. Даже фамилия ее регулярно перевирается — «Мужихоева», как бы от слова «мужих». Мужахоева прилетела в Москву НЕ из Назрани. Ее НЕ встречала во Внукове женщина по имени Люба или Лида (о происхождении этой дезы она сама расскажет ниже). Она НЕ заходила в ресторан «Имбирь» (он находится рядом с Mon Cafe, где ее арестовали) и НЕ кричала там на смеси русского и чеченского: «Я сейчас вас всех тут взорву!» — после чего загадочный чеченец, случайно оказавшийся по соседству, НЕ выгонял ее на улицу с криком: «Не позорь народ!» Подходя к Mon Cafе на Тверской-Ямской, она НЕ держала одну руку в своей шахидской сумке, где лежало взрывное устройство. На ней НЕ было в тот момент ни платка-хиджры, ни черной юбки. Она НЕ нажимала на кнопку взрывного устройства, и пружина в этом устройстве НЕ залипла, потому что пружины там не было. Тридцатилетний взрывотехник Трофимов погиб в ту ночь при разминировании устройства НЕ по ее вине.

Между тем эти версии продолжают гулять по интернету, газетам и даже по книжке Юлии Юзик «Невесты Аллаха», которая только что издана моим любимым издательством «Ультра. Культура». Очень слезливая книжка, прямо Чарская, «Княжна Джаваха». Ну а как говорить о смертницах? Палку слишком долго перегибали в другую сторону. Они взрывают наших людей. Наших. При этом мало кого волнует, что они взрываются и сами, а вся предыдущая их жизнь была, по сути, целенаправленным и планомерным доведением до самоубийства. Язык не поворачивается называть их «девушками», «девчонками». Они — смертницы, шахидки, черные Фатимы. Фанатички. Никакой пощады. Я могу понять тех, кто так думает. И не сказать, чтобы я сам жалел их по-настоящему. Я жалею одну Мужахоеву, у которой не получилось никого убить. И очень может быть, что это стало ее первой в жизни удачей.

Ужасны правозащитные журналисты, рассказывающие о хороших чеченцах, которые делятся с русскими пленными последней лепешкой и кротко глядят на федералов большими черными глазами во время зачисток. Я презираю книги, в которых звероподобные русские солдаты насилуют, оскорбляют и грабят добрый, трудолюбивый народ, чьи мужчины горды, а женщины прекрасны, а лепешки так необыкновенно вкусны, что русские пленные добровольно остаются у чеченцев в рабах, лишь бы не возвращаться к своим пьяным командирам. Вряд ли мне когда-нибудь обломится европейская премия за смелость и принципиальность.

Но нам пора освобождаться от гипнозов последнего времени. Надо пытаться понять, с кем мы воюем и что с этим делать. Если случай Мужахоевой заставит нас об этом задуматься — это действительно ее первая удача. А вторая — в том, что в ночь с 9 на 10 июля 2003 года защитницей к ней вызвали Наталью Евлапову, собиравшуюся уже ложиться спать. Евлапова срочно приехала в ГУБОП и попала на первый допрос смертницы-неудачницы. А в канун Нового года она сама пришла в редакцию, потому что ей захотелось разобраться с некоторыми мифами о подзащитной. Адвокату свойственно если не влюбляться в подзащитного, то по крайней мере относиться к нему пристрастно. Иначе фиг защитишь. Но я такое отношение могу понять и отчасти разделяю. Зарема Мужахоева — первая шахидка, которая не то что не смогла, а не захотела взрывать москвичей. И добровольно сдалась. И дала показания, благодаря которым раскрыли базу в Толстопальцеве, что и стало главной сенсацией конца июля.

Это заставляет меня надеяться, что у нее есть будущее.

Она родилась 9 февраля 1980 года. Наполовину (по отцу) ингушка. Когда ей было восемь месяцев, ее мать Мадаш Джаколаева бросила отца и ушла к другому. Она и сейчас живет в Чечне, в станице Асиновская, но о дочери говорить не хочет и фактически никогда с ней не общалась, если не считать нескольких кратких встреч на праздниках. Отец Заремы Мусса Мужахоев, в чьей семье она воспитывалась, регулярно уезжал на север на заработки и погиб в 1990 году в Красноярске. Его зарезал другой чеченец, как говорит сама Зарема, он был в тот момент под действием наркотиков, а отец его устыжал. Всю свою жизнь Зарема жила с бабушкой Забухан Дудаевой и дедом Хамзатом Мужахоевым. В Бамуте она окончила восемь классов (а не семь, как пишет Юзик, и трудным ребенком сроду не была и из дому не убегала). После начала войны семья переехала в Ингушетию, в станицу Троицкое. Когда был подписан Хасавъюртский мир, они вернулись в Чечню и поселились в Асиновской. Девятнадцати лет от роду Зарема Мужахоева вышла замуж за Хасана Хашиева и переехала к нему в Ингушетию, в станицу Слепцовскую. Ее сорокалетний муж занимался бизнесом, торговал металлом и погиб в стычке с конкурентом-земляком, когда она была на третьем месяце беременности. Так по крайней мере выглядит вся история в ее изложении.

1 января 2001 года Зарема родила дочь и назвала ее Рашаной. Родственники мужа, у которых она жила, позволили ей воспитывать девочку до семимесячного возраста, а потом забрали себе. Сама Зарема должна была вернуться к родне и искать себе нового мужа — «такие наши обычаи». Родственники мужа не разрешали ей общаться с ребенком: «Не надо, чтобы девочка к тебе привыкала. Ты выйдешь замуж, она тебе будет помехой». Как-то по телевизору показывали фильм о похищении ребенка, Зарема в Асиновской его посмотрела и загорелась этой идеей. Она решила похитить дочь и уехать с ней в Москву, там у нее, она знала, живет тетка по матери. Адреса тетки она не знала, но надеялась ее найти. Работы в Чечне не было, денег на побег тоже. Зарема знала, что дома в сундуке хранятся драгоценности бабушкиной родни. Зарема взяла это золото, добавила все, что у нее было — «серьги и три колечка», — и поехала к родне мужа. Как честная девушка она оставила родне записку, что уезжает с дочерью и что искать ее не надо. В Слепцовской она соврала, что уезжает к тетке в Волгоград и хочет в последний раз погулять с Рашаной. После долгих уговоров ей это разрешили, она взяла дочь и отправилась с ней на рынок. Там она за шестьсот долларов продала золото, купила дочери несколько новых одежек, помчалась с ней в аэропорт «Магас» и со стодолларовой переплатой взяла билет на Москву. Тут-то ее и настигли родственники из Асиновской, прочитавшие записку. Ребенка вернули Хашиевым, а разоблаченную Зарему покрыли всяческим позором за кражу и обман. «Это у нас считается позор». Если читатель проследит истории большинства шахидок, он выяснит, что всех их за что-нибудь «покрыли позором»: скажем, Зулихан Элихаджиева — младшая из тушинских смертниц — встречалась с близким родственником. И хотя в маленькой Чечне чуть ли не все друг другу родственники, ее опять-таки назвали позором семьи. Иной раз кажется, что покрывать молодых женщин позором — что-то вроде национального спорта, особенно в последнее время: то ли из них так растят образцово покорных жен, то ли идеальных смертниц.

Трогательной сцены — Мужахоева едет в автобусе, рыдает, к ней подсаживается ваххабитка, начинает утешать и незаметно вербует — в действительности тоже не было. Мужахоева знала — и все знали, — что семья Ганиевых, живущая в Асиновской, имеет отношение к ваххабитам. К Раисе Ганиевой Зарема подошла сама. Она надеялась, что Ганиева поможет ей погасить долг перед родственниками — золото ведь пропало, и деньги потрачены. Ганиева свела ее со своим братом, а тот в марте 2003 года переправил Мужахоеву в горы к боевикам. В их лагере она прожила месяц, видела там Шамиля Басаева — он сказал ей, что жертвовать собой надо не за деньги, а во имя Аллаха. Он предложил ей остаться в лагере, выйти замуж за боевика, а родственникам Мужахоевой обещал заплатить, чтобы искупить ее позорную кражу. Она отказалась — оставаться в лагере ей не хотелось, и вообще идея покончить с собой нравилась ей больше. В голове у нее в самом деле фантастически романтическая каша из сериалов, ваххабитских лозунгов и суннитской книги «Предсмертный миг», которую ей давала читать Ганиева.

Подчеркиваю: все, что здесь рассказано, известно со слов самой смертницы-неудачницы. Но ее показания по большей части проверены запросами следствия и подтверждаются. В апреле 2003 года боевики переправили ее в Моздок, где она должна была на остановке взорвать автобус с русскими летчиками. Смертниц было две — она и еще одна девушка, которой предстояло затаиться метрах в двухстах от места взрыва и взорваться, когда к остаткам автобуса съедутся федералы и милиционеры. Это обычная тактика, в Тушине осуществлялся именно такой парный вариант. Взрывное устройство крепилось на спине, пульт с кнопкой помещался в кармане. Механизм был плотно обмотан черным скотчем. К месту взрыва Мужахоеву вез организатор теракта, чью фамилию мы в интересах следствия разглашать не можем, а вот тот факт, что он на всех блокпостах показывал какую-то красную книжечку и был беспрепятственно пропускаем, упомянуть следует. На остановке Мужахоевой сказали, что второй смертнице спрятаться негде, и ее высадили из машины одну. (Тут вообще все неясно: они что, не могли до этого осмотреть место будущего теракта? Может, вторая смертница вообще была «для виду», чтоб Мужахоева не робела?)

На допросе после своей второй, уже московской, неудачи она скажет, что взорваться ей «не хватило духу». Она пропустила автобус и не нажала кнопку. Это был совсем уж позор — позорней некуда. Долго шаталась по Моздоку без цели. Подошел солдат: «Вам плохо?» — «Нет-нет, хорошо!» С переговорного пункта позвонила Ганиеву. Сказала, что автобус не пришел. На переговорном пункте было много русских военных, она подумала: может, тут рвануть? Нащупала кнопку. Нажать не смогла. Позор, позор. Разламывалась голова, все плыло в глазах. Ганиев приехал, забрал ее, отобрал устройство. Она все жаловалась на головную боль, теряла сознание. Ее под чужим именем отвезли в больницу, оказался тяжелый гайморит, сделали прокол.

А 3 июля прошлого года ее отправили в Москву. Здесь ее никто не встречал. Все руки по локоть у нее были исписаны телефонами, по которым следовало звонить в столице, если сорвутся встречи. Но встреча не сорвалась — сразу после приземления ей надлежало явиться в кафе на Павелецкой, где ее уже ждал белокурый, очень русский на вид чеченец. Он-то и отправил ее в Толстопальцево, где она два дня прожила вместе с Зулихан Элихаджиевой и Мариам Шариповой — тушинскими смертницами. 5 июля их увезли. Она ничего не знала об их судьбе. Заметила только, что старшая — Мариам — более убежденная, а младшая — Зулихан — совсем наивная, ребенок. 9 июля ее посадили в машину и повезли в Москву. Высадили в незнакомой местности. На следствии показала, что там была зеленая лужайка и красный забор. Ее попросили нарисовать забор. Оказалось — кремлевская стена. Это был Васильевский спуск. Я видел этот рисунок. В общем, «там дерево, а рядом мужик в пиджаке» — трагифарс по полной программе.

Сопровождал ли ее кто издали, как это обычно делается при отправлении шахидок «на дело», она не знает. Она побродила у гостиницы «Россия», поймала такси и поехала по Тверской. Дошла до Mon Cafе — Тверская-Ямская, 4. Стала ходить вдоль него, надеясь, что на нее обратят внимание. На ней были джинсы, бежевая кофта типа кардиган и бейсболка козырьком назад. Плюс черные очки. Она делала знаки охране. Охрана игнорировала. Наконец один охранник сказал, чтобы она уходила. «У меня в сумке взрывчатка», — объяснила она. Сумка была тяжелая, она поддерживала ее спереди. Внутри лежало взрывное устройство с включателем типа on-off, заклеенным пластырем. Пластырь она отклеила, включить устройство не решилась.

— Я, когда приехала в Москву, увидела, как здесь люди живут, поняла, что никогда не взорвусь, — объяснит она потом. — У меня никогда таких вещей не было. Ни у кого из наших девчонок не было. Если бы они увидели, какие бывают магазины, никто бы не взрывался.

Охрана вызвала милицию. Милиция приехала почти сразу. Зарема Мужахоева сняла сумку и поставила ее на асфальт. Улицу перекрыли, на смертницу-неудачницу надели наручники, сковав ей руки сзади, и пихнули в милицейскую машину. Там к ней быстро повернулся водитель и обыскал. Она честно предупредила, что все в сумке. Водитель ее тем не менее обшарил и обнаружил тысячу рублей. Тысячу он изъял — вероятно, чтобы не взорвалась.

О дальнейшем тоже много наврано — никаких истерик в машине Мужахоева не закатывала и никаких фраз о том, что «убьет русских собак», в зомбированном состоянии не произносила. Зомбированного состояния тоже не было, и никакими опиатами, как показала экспертиза, ее не опаивали. Она начала давать показания в первую же ночь, но выдавала, само собой, ложную версию — на случай, если попадется и будет хорошо врать, ей пообещали спасение: «Вытащим отовсюду, наймем хорошего адвоката... Если расколешься — везде достанем и убьем». Ей важно было дать понять хозяевам толстопальцевской базы, что она выдает дезу — и в СМИ действительно немедленно попала версия о том, что ее якобы встретила в Москве какая-то женщина Лидия и отвезла на московскую съемную квартиру. Только через неделю Мужахоева почувствовала себя в безопасности и начала рассказывать все, как было. С помощью расспросов — откуда светило солнце, мимо каких памятников проезжали, — следователи и адвокат вместе сумели вычислить район, где находилась база. Вот все ругают Церетели, а памятники ставить надо. Такие вещи привлекают внимание и потрясают воображение — она их запомнила. И арку на повороте в Одинцово, и Триумфальную арку, и Поклонную гору — тоже. Так и вышли на Толстопальцево. Конечно, там никого уже не было. Но тот дом и склад взрывчатки нашли. Там было шесть шахидских поясов, готовых к употреблению.

Зарема Мужахоева — высокая (170 см) стройная девушка, похожая, по словам своего пристрастного адвоката, на певицу Жасмин. У нее идеально ровный, бисерный почерк. Она хорошо говорит по-русски, только все время вставляет «короче» и «все такое». Сейчас она находится в Лефортове, вместе с ней в камере еще одна женщина, этой второй инкриминируется мошенничество.

Мы передали смертнице-неудачнице несколько вопросов, на которые она согласилась ответить. Наверное, нет нужды предупреждать читателя о том, что отвечать ей приходится крайне осторожно — она ждет суда, каждое слово может обернуться против нее. Но вообще, судя по тону этих ответов, особенно лукавить ей не хочется. Да и какой смысл? Ведь она рассказала все, что знала, и судьба ее теперь зависит не от нее. Экспертиза, которую она прошла в Институте Сербского, показала полную психическую адекватность, некоторый инфантилизм и большую любовь к жизни.

— Как ты думаешь, война с Чечней когда-нибудь кончится?

— Не раньше, чем лет через десять. Почти сто процентов. Но все равно кончится, потому что если ваххабисты победят, там совсем жизни не будет. Ничего нельзя будет.

— Чеченцы смогут жить в мире с русскими?

— Чеченцы разные. Большинство не хочет воевать, просто боятся. Боевиков. Боевики, даже которые вернулись домой, — они все равно боятся. Когда те, которые остались в горах, чего-то потребуют, они всегда все сделают. А есть в селах обычные люди, которым эта война вообще пофиг. Они живут, как будто и нет ее, не чувствуют ничего.

— Что должна сделать Россия, чтобы прекратилась война?

— Надо сделать так, чтобы боевиков не финансировали. Если их перестанут финансировать, они две недели не продержатся. Это точно. Надо перестать ловить пацанов и начать ловить боевиков. Надо уничтожить Басаева, Гелаева, Масхадова. Если русские могут наши села бомбить, почему они не могут все в горах разбомбить, где эти сидят? Боевика же видно. Почему боевиков не зачищают, а мирных зачищают? У нас в марте была зачистка, незадолго перед тем, как я ушла. Соседи донесли, что у нас будто бывают боевики. Приехало семнадцать человек, всех поставили к стене, все ковры вынесли. Зачем?

Сейчас у нас девчонки, может быть, и могли бы с русскими... хоть поговорить. Потому что очень скучно. Раньше хоть гость из Грозного приедет, соберемся... гармошка... Сейчас просто так в парке сидят. Поговорить совсем не с кем. С русскими нельзя — будет позор. Однажды мимо нас солдат русский шел, спрашивает: «Девчонки, хотите семечек?» — и показывает семечки, очень крупные. Я никогда таких не видела. Говорит: «Давай, подставляй руку, отсыплю». Я подставила, но низко, чтобы он руки не коснулся. У нас это нельзя, если коснется, будет позор. Но он именно коснуться хотел, а я ладонь все ниже опускаю, и он тоже. И у него автомат упал с плеча и выстрелил. Бабушка выбежала, увидела, бить меня хотела, дедушка ее удержал.

— Тебе снятся сны?

— Снятся. Особенно первое время. Страшные. Девочки снились. Эти, с которыми я ночевала на базе. Снилось, что им плохо... там. Я здесь, а они... там. Иногда дом, дочь.

— Тебе хочется чего-нибудь? Не обязательно что-нибудь глобальное, можно просто, что-нибудь из еды.

— Домой хочется. Из еды — ничего... Наверное... лепешку, как бабушка пекла. Из белой муки с картошкой. С маслом.

— Когда тебя готовили к взрыву, тебе объясняли как-то... как это будет?

— Говорили, что боли никакой не будет. Будет всего только, как комарик укусил. И сразу в рай, а в раю такой запах, какого на земле вообще не бывает. И встретят два строгих ангела. Они спросят: «Что ты делала на земле? Может быть, ничего?» А я отвечу: «Как же ничего, я погибла за Аллаха!» Тогда я попаду в рай, и меня там встретят все воины, а я стану гурией. Гурия, знаете кто? Это самая красивая девушка, и она обслуживает воинов, которые погибли за Аллаха. Это большая честь.

(Помнится, военный корреспондент и многолетний мой сосед по кабинету Володька Воронов всерьез задавался вопросом: ну хорошо, шахиды попадают в рай, и их там обслуживают гурии. А шахидки? Их кто обслуживает? Какие райские варианты им должны рисоваться? Оказывается, они и после смерти обслуживают воинов Аллаха, и это по-прежнему большая честь. — Д Б.)

А еще они говорили, что если за меня дома будут молиться, я по четвергам смогу посещать дочь. Четверг у нас считается священный день, надо обязательно чего-нибудь дать соседям — лепешку, пирожок. И вот я смогу ночью по четвергам спускаться к Рашане. Я когда это поняла, то впервые им не поверила. Я поняла, что они ловят меня на том, что у меня болит. А потом я внимательнее прочла Коран и увидела, что там ничего нет про запах в раю. Никто ничего не знает, потому что живым там же не был никто. А мертвые никогда не возвращались. Так что я сначала верила, а потом перестала. И вели себя они не так, как правильно. Те, которые под Москвой, они пиво пили. А в горах у боевиков я видела — готовили в шахидки женщину, которая раньше вообще проституткой была. У них считалось, что это большая честь, вот такую перевоспитать.

— Ты представляешь, что сможешь когда-нибудь вернуться?

— Нет.

— Почему? Сама не хочешь или нельзя?

— Я бы хотела... Но для бабушки и дедушки я как умерла. И девчонки скажут: позор. Какая ты была и какая стала! Я, когда стала к ваххабитам ходить, книжки читать, начала носить хиджаб. И они меня уважали, спрашивали даже, если был теракт, не знаю ли я, кто погиб, как было... А теперь, если я вернусь, будет позор. Или устроят испытание и заставят убивать людей.

— Есть ли какой-то особенный чеченский характер? Женский, например?

— Чеченский характер разный. Он вообще спокойный. Женский характер покорный.

— Что для тебя оказалось самой большой неожиданностью на следствии, в общении с русскими?

— Что отношение хорошее. Мне на базе говорили, что укол такой сделают и я все буду говорить, что им нужно. Говорили, что в камеру к крысам посадят. А со мной хорошо говорили. Только я ночью не поверила, что из-за меня человек взорвался. Я думала, это они давят на меня. А мне потом женщина в камере сказала, что из-за меня человек погиб. Я все время плакала. Она мне сказала: «Не плачь, тебе ничего не сделают». А я думала — мне теперь все.

— Что бы ты сказала сейчас русским, если бы знала, что они все тебя услышат?

— Я не хотела никого убивать. Наши мирной жизни не видели, не знают. Если бы знали, они бы тоже не убивали. Если бы не зачистки, давно бы негде было брать новых смертников. Ваххабисты же пользуются тем, что зачистки. Я никого убивать не могу.

— Но если ты не можешь убивать, что же ты в шахидки пошла?

Молчит.

Эти ответы нам записала адвокат Евлапова, которой большое спасибо. Добавить к ним нечего. Вся история Заремы Мужахоевой теперь перед вами, и каждый сам может решить, чего она заслуживает. Таких историй много, потому что и девочек таких много. Считай, вся Чечня.

Говорят, чеченцы всегда врут. Даже друг другу, а русским и подавно. Про цыган тоже так говорят, но цыгане не взрываются... Вернемся к нашей героине. Нет никакой гарантии, что все сказанное ею здесь — сказано искренне. И что в руках боевиков Зарема Мужахоева вдруг не стала бы говорить ровно противоположные вещи. О том, как ее били и мучили русские, и о том, как она снова хочет отдать жизнь делу джихада. Я думаю, что в этой ситуации — то есть в руках чеченских боевиков — не только за нее, но и за себя никто бы не поручился.

.. Понимаю тех, кто после этой публикации скажет: «Вот подойдет к тебе такая, красивая и стройная, с бисерным почерком, с несчастной жизнью, — нажмет на кнопку, и где твоя собственная жизнь? Так что нечего нюни разводить!».

Я и не призываю разводить нюни. Я просто думаю, что если их и дальше позорить — неважно, там или у нас, — они так и будут взрываться, и никто с этим ничего не сделает. Тот, кто не видит никакой жизни, обязательно полюбит смерть. Я пойму и тех, кто скажет: «Да она ведь не людей пожалела! Она себя пожалела!». Это тоже верно. Но и это, знаете, немало. Потому что еще Самойлов в сорок первом году сформулировал: «Когда себя не пожалели — планету нечего жалеть». С жалости к себе многое начинается. Если б она сказала, что пожалела людей в кафе, — я бы не поверил. А когда она говорит, что передумала взрываться при виде московских магазинов, — верю. Убедительный мотив, хоть и шкурный с точки зрения патриота. Но я не очень люблю патриотов, для которых героическая смерть — единственная добродетель. Мне кажется естественным, что девочкам нравятся наряды. Если бы Бараеву понравились московские магазины — это было бы подозрительно. А ей — нормально.

Что будет дальше с Заремой Мужахоевой и ее дочерью Рашаной, не знает никто.

Я только знаю, что обслуживать воинов Аллаха — ни на том свете, ни на этом — ей теперь, скорее всего, не придется. И не сказать, чтобы это казалось мне самой большой неудачей смертницы-неудачницы, которой через две недели исполнится двадцать четыре года.

Дмитрий БЫКОВ

На фотографиях:

• ДОСТАТЬ ХОРОШЕЕ ФОТО МУЖАХОЕВОЙ НАМ НЕ УДАЛОСЬ. ПРИШЛОСЬ ЗАКАЗАТЬ ЕЕ ПОРТРЕТ ХУДОЖНИКУ, В ТРАДИЦИЯХ АМЕРИКАНСКОГО СУДЕБНОГО РЕПОРТАЖА
• 9 ИЮЛЯ 2003 ГОДА В 22.30 НА 1-Й ТВЕРСКОЙ-ЯМСКОЙ СОТРУДНИКИ ОХРАНЫ ЗАДЕРЖАЛИ ЖЕНЩИНУ, КОТОРАЯ СООБЩИЛА, ЧТО У НЕЕ В СУМКЕ ВЗРЫВНОЕ УСТРОЙСТВО
• СНАЧАЛА «НАХОДКУ» ИССЛЕДОВАЛИ ПРИ ПОМОЩИ РОБОТА, ПОТОМ ТУДА ОТПРАВИЛСЯ ВЗРЫВОТЕХНИК
• ВСЯ ЖИЗНЬ СМЕРТНИЦ — ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОЕ И УМЕЛОЕ ДОВЕДЕНИЕ ИХ ДО САМОУБИЙСТВА