Чтобы потрясти мир, иногда хватает десяти дней. Чтобы завоевать сотни тысяч поклонников, иногда нужны десять голосов. Михаил Турецкий — о новом амплуа своего хора
ТУРЕЦКИЙ НА МАРШЕ
По канве их творческой биографии можно написать книгу «Как добиться успеха».
— Михаил, в иудаизме есть понятие «Книга жизни». На какой странице судьба откроет, от того все и зависит. Было из чего выбирать, прежде чем ваша судьба остановилась на Хоре Турецкого?
— Я не особенно выбирал, кем стать. Знаете, каждый с детства чем-то одержим. Я был одержим пением. Года в два-три уже интонировал. Пел песни. Остановить этот поток было невозможно. Так всегда бывает. Тебя накрывает волной судьбы, и ты попадаешь куда надо. Но это в идеале. А на практике меня отдали учиться играть на флейте. Хотя у меня был голос. И я учился играть на флейте, пока двоюродный брат моего отца, создатель Московского камерного оркестра, не спросил, почему мальчик учится дудеть, когда ему надо петь. Все зависит от того, на какой странице Книги жизни шевельнется судьба. В итоге он помог мне поступить в знаменитое музыкальное училище им. Свешникова. Сразу в пятый класс. А моя семья даже не знала, что есть такое училище...
— А дядя чем занимался?
— Дядя был выдающийся дирижер Рудольф Баршай. Знаменитый альтист. Знаменитый также своим аморальным образом жизни. С точки зрения советского образа жизни. Три раза был женат. И третья жена — японка. Это было возмутительно. От каждой жены по сыну. Делать карьеру в СССР с таким послужным списком было бессмысленно. Он не мог получить здесь звания и в результате уехал из страны. Когда он приехал в Израиль, его встречала Голда Меир.
— А что в это время делали вы?
— Я был крепким парнем, когда пришел в Свешниковское училище. Потом из меня все это ушло, потому что приходилось находить время для того, чтобы наверстывать упущенное. Это судьба всех музыкальных детей. Они становятся бледными и сутулыми. Так что моя музыкальная стезя была предопределена. После училища — либо консерватория, либо Институт Гнесиных, либо Институт культуры. Я решил пойти в Гнесинку. Мне говорили — ты не поступишь. И потому, что еврей, и потому, что олимпийский год, сроки экзаменов в творческие вузы сдвинуты, и если не поступаешь, то тебя заберут в армию, хотя армии я как раз не боялся. И я подал документы в Гнесинку. Тогда стоило учиться именно там. Сильнее хорового отделения не было нигде. Пусть я лучше пойду в армию, думал я, чем в Горьковскую консерваторию, чтобы получить неизвестно какое образование. В общем, я поступил в Гнесинку.
— Бог помог или дядя?
— А сами как думаете?
— Жили плохо?
— Нет. Иногда мне приходилось работать в разных, как теперь говорят, структурах. В 21 год я работал ночным грузчиком. У нас, в универсаме в Строгино, грузчики приезжали на своих машинах. Грузчики были отборные. Интеллектуалы. Чтобы разобраться ночью в бумагах, что они грузят, надо было иметь голову на плечах. У меня была зарплата 180 рублей. Лучшие продукты. Большая ответственность. Все, кто тогда в том магазине работал грузчиком, сегодня занимают солидные посты. Я был еврейский грузчик. Прямо из магазина я приезжал к мальчикам. Потому что работал еще и в детской капелле. Мне гаишники отдавали честь на трассе. Это мне двадцать один, двадцать два года было. Мне это нравилось. Потому что я им иногда привозил ящик гречки и ящик чая. У Гнесинки я прятал свою машину «жигули». Мне было стыдно кичиться машиной перед теми, кто добирался до института на метро. Я педагогов имею в виду. Если у человека есть мозги, он не будет мозолить людям глаза некоторыми вещами. В общем, я с отличием окончил институт, и надо было выбирать, чем дальше заниматься.
— А было из чего?
— Грузчик, детская капелла, а еще ВИА такой, политический, мы пели песни. Моя юность была озарена ансамблем политической песни.
— Предусмотрительно...
— А я за этим не вижу негатива. Я вижу молодых людей, которым радостно от того, что они молодые и яркие... Меня до сих пор заводит политическая песня. И замечательные песни Серафима Туликова. И «Наш паровоз вперед летит...» хватает за душу. Это наша жизнь. Мы такие. Никто не знает, как было бы лучше. Это наша судьба — нашей земли, нашего народа.
— По поводу судьбы... Как это все так вышло: от детской капеллы к мужскому хору?..
— Я ходил в синагогу на праздники. Тогда это называлась Горка, в Китай-городе. Это была середина 80-х. Все собирались на улице. А в самой синагоге старики пели. Но я угадывал в их пении гениальную музыку. Пели они старческими голосами, а я чувствовал мощь. Как-то мысль промелькнула — хорошо бы восстановить традицию. Публика была точеная. Интеллигенты. Здесь именно то место, где должна звучать роскошная, божественная музыка. Я просто накликал на себя эту идею. В рамках той эпохи, когда стало все можно.
Есть такой Джойнт — еврейский благотворительный фонд. Они профинансировали открытие хора. Они хотели восстановить еврейские традиции через школу, через библиотеку и через хор в том числе. Возможно, они хотели, чтобы евреи могли почувствовать себя евреями и потом двигались бы в сторону Израиля. Это я так понимаю их политику. Они дали нам какие-то деньги, и мы начали создавать хор... Потому что музыка божественная. Я работал в театре Шерлинга. Это магически талантливый человек.
— Я тоже так думаю.
— Вообще мне везло на талантливых людей. Иосиф Давыдович Кобзон. Геннадий Викторович Хазанов... Это звезды. Мне бывает с ними тяжело. Но когда я смотрю на них со стороны, я их обожаю. Балдею. По-человечески с ними бывает сложно. Если твой интерес не совпал с их интересом, они тебя перестают понимать. Но на то они и звезды. Они знают, чего хотят.
В 1989 году мы собрали хор — человек шестнадцать. У меня только погибла жена. В августе. А хор я собрал в сентябре. Я не знаю, откуда на это взялись силы. Если бы не хор, может быть, я не выбрался из своей трагедии.
Я восстанавливал традицию еврейского духовного пения. Захлебываясь от восторга. Это были прекрасные времена. Я поехал в Нью-Йорк, взял там несколько уроков, две недели ковырялся в библиотеке. Открыл для себя древнее, могучее искусство, которое дает колоссальную силу. За два года мы сделали программу, с которой уже выступали в Англии, Франции, Израиле, Америке, Канаде и консерватории. Это все шло по линии Джойнт. Но в какой-то момент мы пошли вопреки их политики. Я думаю, что собирать деньги на нищую голодную Россию с помощью красивых молодых ребят им было сложно. Как только мы занялись светским искусством, у них пропало желание поддерживать нас. Мне помогали мои друзья из США. Это была очень сложная задача — заниматься раскручиванием бренда: еврейский хор в России. Потому что всем казалось, что наш хор только для евреев. Но это же не так. Я был первопроходцем.
— И что дальше?..
— В общем, история не умирала, но и не процветала. Кто попадал на наши концерты в Америке, те понимали, мы — это уровень. Но у нас не было ни ТВ, ни денег. Ничего. Только строчка в «Нью-Йорк таймс». Я понимал, на голом энтузиазме не происходит ничего, кроме чуда. Но это чудо не делает тебя известным. С тобой никто не вступает в контакт.
— Я помню ваше выступление в БЗК.
— Вы тоже. Да, евреи говорили: смотрите, ими можно гордиться. Но нам этого было мало. Зрители говорили: Хор Турецкого дает сумасшедший драйв, дает ощущение праздника. А мы хотели развиваться.
— И как вы развивались?
— В 1995 году в синагоге появился Борис Березовский. Пришел, сказал: «У меня есть двадцать минут». Послушал. Потом сказал, что будет нам помогать. Так оно вроде поначалу и было. Он звонил Эрнсту, просил, чтобы мы были на ТВ. Но что-то не сошлось. Не соединилось. Начинались очередные президентские выборы. Березовский с головой ушел в эту тему. Ему стало не до нас. Доставать его по телефону стало все труднее и труднее. А Эрнсту, видимо, было не очень интересно поддерживать нас без Березовского. В результате и эта помощь как-то сошла на нет. Мы обращались к Айзеншпису. Он сказал: «Мне нужно полтора миллиона долларов от «ЛогоВАЗа», и тогда страна будет засыпать и просыпаться с именем «еврейский хор». Естественно, это не сложилось. Тогда я разделил хор на две части. Одна осталась в Москве, другая поехала в Майами, где с нами заключили контракт. Я мотался между Россией и Америкой 16 раз в год.
Я не хотел уезжать туда навсегда. Мы не американцы, хотя любим и уважаем ценности западного мира. А еще Большой театр, каток и летнее небо в пять часов утра, и водку выпить с друзьями. Я хочу жить здесь. Но я решил, если не получу поддержки, то я навсегда распрощаюсь с идеей еврейского хора в России и останусь в Америке. Дам себе последний шанс.
И тогда я атаковал офис Иосифа Давыдовича Кобзона с просьбой обратить на нас внимание. Я просил его, чтобы он помог нам с господдержкой. И тут все совпало. Полторы тысячи раз я позвонил в офис Кобзона из Америки. Это считая все звонки: и те, что прошли, и те, что не прошли, и когда было занято. Однажды на бензоколонке оставляю машину, а сам бегу звонить в автомат, Кобзону, и в это время злоумышленники разбивают стекло машины, крадут портфель, деньги, паспорт, часы, я добираюсь домой по справке, выданной в полиции, что у меня все украли. Но в конечном итоге я добился поддержки Кобзона.
Они — я звезд имею в виду — все лица самодостаточные. Им надо доказать или навязать, что они должны обратить на тебя внимание. Иосиф Давыдович тоже сначала не знал, зачем нас с собой брать в прощальный тур по России. А в конечном итоге остался доволен работой с нами. Мы даже в Чечню ездили. Эмоций море. Но мы своего добились.
— Вы кому-нибудь подражаете?
— Начиная с 20 лет я занят только тем, что сам в себе раскручиваю себя.
— Выражаясь гастрономическим языком, вы чей продукт?
— Мы — продукт русской музыкальной школы. Мы восстановили репертуар еврейской духовной музыки. Это все так. У нас есть фирменное блюдо — наши еврейские песнопения. Но у нас есть и все остальное. Мы очень любим петь по-английски, по-французски, на иврите. Наконец, по-русски, потому что это здорово петь на своем родном языке. Европейская музыкальная критика называет нас: десять голосов, которые потрясли мир. Мы не стесняемся называть себя лучшими. Мы — Хор Турецкого.
— Это не в честь марша Турецкого?
— Мой папа приехал в Белоруссию за десять месяцев до войны. Увидел маму, влюбился и увез прямо к себе в Москву. А потом началась война, в Белоруссию пришли фашисты и всех ее родственников, всех до одного, уничтожили. Заставили вырыть себе могилы и расстреляли. Так Турецких не стало. Мама попросила отца сохранить ее фамилию. Папа — Эпштейн, но чтобы мамина фамилия не исчезла, меня записали Турецким. Так что к Турции это не имеет никакого отношения. Скорее — к городку Турец.
— Сила судьбы. Вы мистик?
— Нет. Но мы все учимся по дороге. Я, конечно, не атеист, но и не верующий ортодокс. Я не понимаю, как кто-то может расписать нашу жизнь.
В этот момент позвонили. Звонил Киркоров. Когда разговор закончился, Михаил пояснил:
— Филипп выступает в нашем концерте в концертном зале «Россия» 31 января и 1 февраля. Мы с ним поем Show must go on. Да-да, мы отважились и на это! Китч для шоу-бизнеса — это атрибут. Это незыблемый ингредиент в блюде. А если серьезно, мы разделим ответственность. Мы придумали новый драйв, новую музыкальную идею. Придумали новую фишку — а-ля грегорианское мужское пение. Порог ранимости шлягера снизился. Потому что это римейк с новым мироощущением. С Филиппом у нас равная музыкальная ответственность. Show must go on мы поем классическим вокалом. В чем-то это будет сильнее, чем Queen. Потому что есть Хор Турецкого, который дает мощную оригинальную вокальную краску.
— Если бы вам надо было позвать на ваш концерт Господа Бога, что бы вы выдвинули в качестве двух аргументов, из-за которых ему необходимо бросить все свои дела и пойти к вам?
— Мы единственный в мире танцующий хор. Это целая наука. Движение мешает пению. Мы научились с этим бороться. Хотя как балет «Тодес», мы танцевать не будем.
Во-вторых, нас только десять. И это все — штучные голоса. Вы слышали когда-нибудь, как ревет бык? У него гениальный голос. Бык тембрит серебром. Но в нем нет интеллекта. Это очень важно, чтобы в человеческом голосе был интеллект. Наши артисты этим отличаются.
— Так что же вас сделало? Полторы тысячи звонков Кобзону или что-то другое? Как надо добиваться своей цели?
— Вы знаете, в иудаизме ковыряться в прошлом запрещено, залезать в будущее, мечтать впустую — опасно. Избавь себя от корыстного желания попасть в цель. Вы ведь знаете, евреи особые фанаты в своем деле. В любом. Я стараюсь избавиться от этого фанатизма.
Я слушал и смотрел на Хор Турецкого. В их голосах — восемь пудов ангельского пения. Они поют так, чтобы наглядно продемонстрировать публике, что музыку легко исполнять. Может быть, они специально стараются присыпать свои раны солью, выпаренной из слез зрителей. И правильно делают. Зачем людям предлагать всегда только пресное?
Дмитрий МИНЧЕНОК
На фотографиях:
- АРТУР КЕЙШ
- ОЛЕГ БЛЯХОРЧУК
- ВАЛЕНТИН СУХОДОЛЕЦ
- ЕВГЕНИЙ ТУЛИНОВ
- ЕВГЕНИЙ КУЛЬМИС
- БОРИС ХОТМАН
- МИХАИЛ КУЗНЕЦОВ
- ИГОРЬ ЗВЕРЬ
- АЛЕКС АЛЕКСАНДРОВ
- МИХАИЛ ТУРЕЦКИЙ ЗНАЕТ, КАК ПРЕВРАТИТЬ МУЖСКОЙ ВОКАЛ В ГОРЯЧЕЕ ШОУ. ЗАЧЕМ ЛЮДЯМ ПРЕДЛАГАТЬ ТОЛЬКО ПРЕСНОЕ?