Люди больше не верят фантастам. Это стало понятно с выходом «Войны миров» — самой ожидаемой и дорогой кинопремьеры этого лета. Поставленный Стивеном Спилбергом фильм обещал напугать или воодушевить.
Но вышло наоборот: пока пришельцы топчут США, зрители в залах смеются
На московской премьере «Войны миров» публика не молчит ни минуты. Диктор читает новость про обесточенную пришельцами Украину — в зале хохот, вспоминают Чубайса. Изрядных размеров робот ломает клешнями асфальт — зрители одобрительно хлопают. Пришельцы разносят полгорода — в зале слышен ободряющий свист. Напуганная бледная девочка просит папу спеть колыбельную — смех вперемежку с хлопками; глупый голос в партере орет: «Парень, «Мурку» давай!»
На экране меж тем ужасное. Над мирным американским Нью-Джерси сгущаются черные тучи, и молнии бьют из небес точнехонько в центральную площадь. Из клубящейся над городом пыли поднимается трехногий титан и хлыстом синего пламени охаживает горожан. Люди жалко взмахивают руками и тут же рассыпаются в пыль. Сотни гибнут почти мгновенно: хлыст бьет по толпе, и она превращается в пепел. И только одежда еще какое-то время медленно кружится в воздухе, как выброшенные писателем-неудачником листы забракованной рукописи.
Чуть позже за пару секунд сгорает целый жилой квартал. Течение пасторальной реки проносит дюжину человеческих тел. Чьи-то слабые пальцы ломают лобовое стекло автомобиля: отчаяние в этом аду сильнее, чем даже чувство самосохранения.
«Война миров» гиперреалистична: режиссер фильма Стивен Спилберг на полном серьезе раскручивает свой вариант Апокалипсиса. Нагнетает жуть сцена за сценой — все масштабнее разрушения, все больше человеческих жертв. По путям несутся объятые огнем поезда. Набитый людьми паром переворачивается, как большое корыто. Боевые машины пришельцев прочесывают береговую линию, вылавливая выживших человечков и засасывая их в механическое нутро. Нет особых сомнений, что конфликт с инопланетной цивилизацией может выглядеть именно так. Сперва — неуемное любопытство и попытки заснять пришельцев на домашнее видео. Потом — агрессия, паника, вопли; кто-то мечется, кто-то сходит с ума. Наконец, наступает хаос и цивилизация гибнет в дыму. Города выгорают дотла, будто жару поддает костровой, а по дорогам нестройной цепочкой плетутся чумазые беженцы.
Видя эти невеселые кадры, зал довольно гогочет. Когда главный герой картины замахивается на пришельца топором, девочки с соседнего ряда подбадривают его, как умеют: они несколько раз очень громко повторяют неприличный глагол.
ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА
Опубликованная еще в XIX веке, «Война миров» британца Герберта Уэллса была написана в модном тогда жанре фиктивного репортажа. Такое или примерно такое сочинительство практиковали, к примеру, Жюль Верн и целый ворох романистов помельче. Под одну-единственную звонкую идею (скажем, с неба упали уроды и давай палить по Британии) подбивался солидный фундамент из свидетельств очевидца событий. Его байкам было сложно поверить, если бы он просто чесал языком. Но он ясно описывал захватчиков («сероватая круглая туша, величиной, пожалуй, с медведя») и подкидывал достоверных деталей («Он безнадежно махнул рукой. — Они смели нас, просто смели!»). Тем не менее такие сюжеты были не слишком подробными — они оставляли простор для читателя, чтобы тот мог додумывать сам.
Неизвестно, как реагировали на роман современники Уэллса, но, видимо, достаточно живо — за следующие четверть века «Война миров» обросла продолжениями (действие написанных фанатами книг разворачивалось в Техасе, Китае и др.). Когда же в 1938 году американец Орсон Уэллс переделал роман в радиоспектакль и стал зачитывать текст в эфире станции CBS, США охватила паника. Послушав мрачную, чуть нервную сводку о высадившихся в окрестностях Нью-Джерси марсианах (рассказ перебивался прогнозом погоды, комментариями чиновников и загадочными помехами), граждане спешно собирали пожитки и отправлялись куда подальше. Трассы были забиты беглецами, а многострадальный Нью-Джерси вымер за считанные часы.
Если предложить ребенку положить руку в огонь — он положит, поскольку не помнит ожогов. Радиоверсия «Войны миров» шокировала не потому, что американцы были такими уж впечатлительными. Просто для многих в те годы радио оставалось единственным СМИ. Слушателям не с чем было сопоставить информацию, а главное, не было причин в ней сомневаться: озвученные транзистором ужасы сразу принимались на веру.
Через несколько лет CBS передало сводки из разбомбленного японцами Перл-Харбора. Американцы, которые в страхе перед пришельцами набивали бельем вещмешки, посчитали эти сводки за розыгрыш.
ПЫЛЬ МИРОВ НА ДОМАШНЕМ СКАФАНДРЕ
Примерно таким же образом в США 1960-х расцвела научная фантастика. Десятки специализированных журналов печатали рассказы и романы разбросанных по стране фантазеров. Их машинки стучали без остановки: гонорары были копеечные и, чтобы свести концы с концами, каждый день приходилось строчить по сотне страниц. Тем самым они подкидывали читателю все новые и новые идеи — иногда обоснованные логически, а иногда выхваченные из воздуха. 1960-е стали золотой порой научно-бытовой фантастики: ее герой, рассудительный провинциал, с утра до ночи тянул лямку на ферме и знать не знал ни о каких чудесах, пока вдруг — в каком-нибудь поле — нос к носу не сталкивался с неожиданным. Пришельцев, путешествия во времени, а то и просто вмешательство высших сил — все эти удивительные события описывали Рей Брэдбери, Клиффорд Саймак, Айзек Азимов, Роберт Шекли, Филип Дик; назвать их беллетристами трудно, скорее — профессиональными мечтателями.
Журналы выходили на газетной бумаге, без иллюстраций, но спрос на них был. В 1960-е их звонкие (пусть порой и абсурдные) выдумки больше неоткуда было черпать. Купив журнал, можно было заглотить наживку и примерить фантастику на себя — почувствовать солнечный ветер, пройтись по неизвестной планете; тем более что временами фантасты попадали в яблочко (например, высадка на Луне была вполне точно описана лет за пять до американского старта). До СССР эти новые сказки добрались значительно позже — как переводные, собранные в антологии, так и собственного производства — вроде книг братьев Стругацких. Но «забирали» они все так же надежно. Пионеры, под одеялом, с фонариком, запоем читали «Марсианские хроники» Брэдбери или новеллы Саймака. И плакали, бывало, в подушку — притчи про людей и про не людей были необыкновенно хороши.
В США профессиональные фантазеры пробивали новые ниши: в 1966-м вышел телесериал «Звездный путь» о команде космических миротворцев, которые еженедельно налаживали контакты с иными мирами. И хотя снят был сериал небогато (черно-белый, почти без эффектов), современникам он показался едва ли не документальным. Например, военным конструкторам был заказан плавно открывающийся шлюз, как в космическом корабле из фильма. Конструкторы обратились к киношникам с просьбой поделиться секретом, но те только пожали плечами: двери на съемках вручную раздвигали двое рабочих.
СМЕРТЕЛЬНЫЕ ОБЪЯТИЯ
Фантастика погибла нелепо: ее задушили поклонники. Те самые, что скупали в 1960-х журналы, а после записывались в фан-клубы «Звездных войн» или «Звездного пути». Часть их, трудившаяся в Голливуде, спешила отдать дань кумирам молодости. Они скупали права на экранизации (писатели, всю жизнь строчившие за гроши, отдавали тексты по цене путевки в Европу) и обращались с ними по-всякому: иногда спустя рукава (как Дэвид Линч, снявший по саге Френка Герберта неповоротливую «Дюну»), а иногда очень умно («Бегущий по лезвию» Ридли Скотта — образцовая переделка Филипа Дика). И все шло замечательно, пока ностальгирующих по фантастике не стало вдруг слишком много. А вместе с ними — слишком много туристов во времени, пришельцев, далеких планет. К тому же книги не просто транспортировали на экраны, а причесывали в соответствии с художественными нормами коммерческого кино. А они, как известно, просты: чтобы не слишком печально, с хеппи-эндом и про любовь.
Фантасты до экранизаций романов в массе своей не доживали (Филип Дик умер за три месяца до американской премьеры «Бегущего по лезвию»), но за них можно только порадоваться. Романтика космоса выветрилась, а мечты, будучи зафиксированными на пленке, полопались как мыльные пузыри. Их подменили спецэффекты и точное объяснение всего и вся. Сочувствовать научной фантастике стало невыносимо — и потому, что ленты были плохо пошиты, и потому, что началось затоваривание. «Космические» мыльные оперы десятками запускались по ТВ, а на год приходилось пять — восемь крупных фантастических кинопремьер. В 1990-х Землю захватывали не менее дюжины раз («День независимости», «Марс атакует!», «Люди в черном», «Поле битвы: Земля» и др.), но переживать за землян не хотелось. Киношники не учли самого главного: что научная фантастика требует одиночества. Мечтать сложно даже вдвоем. И почти невозможно, когда вокруг тебя целый зал — шумный, гудящий, расфокусирующий.
Самое обидное в том, что кино походя уничтожило литературу. После фильмов — быстроусвояемого искусства — книги тоже потеряли остроту. «Бумажная» научная фантастика стала бульварным чтивом: таким же, как детективы или романы про любовь. Ее пишут традиционно простым языком (знакомые студенты Литинститута, прочтя по программе Уэллса, жаловались на вселенскую скуку) не слишком разборчивые люди. В их работе нет больше полета. Только расчет: сколько надо страниц протянуть, чтобы издатель выплатил гонорар?
Последними профессиональными мечтателями были тридцатилетние бессребреники, писавшие для себя, прямо в стол (или, чуть позже, в интернет). В России таким стал Сергей Лукьяненко — большой добродушный психиатр, прославившийся опубликованной в интернете повестью «Лабиринт отражений». Но, прогремев, они легли на коммерческий курс и тоже в конечном счете стали поставлять киносценарии. Тот же Лукьяненко в последнее время почти ничего не пишет, а адаптирует готовые книги к нуждам кинематографа.
И поэтому на «Войне миров» молчат, к сожалению, немногие. Этим людям чуть за 30, они выросли в другую эпоху и помнят, почем фунт мечты. И они, эти тихие зрители, в отличие от всеядных тинейджеров приходят в зал с конкретными целями. Не за зрелищем и не ругнуться на Чубайса. А чтобы поучаствовать в конце света. И, может, в последний раз получить от вторжения на Землю тонкое, прочувствованное удовольствие.