Он, как всегда, ставит то, что нельзя поставить. Он ставил, причем успешно, прозу и поэзию Даниила Хармса, черновики Юрия Олеши, повесть Маркеса, куплеты Юлия Кима, роман Юрия Коваля, любовную лирику Владимира Маяковского и даже протоколы следствия по делу о гибели поэта. Он первый и единственный режиссер Жванецкого в драматическом театре и первый на эстраде: в Одессе, откуда они родом, ставил номера Карцеву и Ильченко. Из шестидесяти его спектаклей больше сорока — по произведениям, которых не найдешь в афишах других театров. Как-то в одной телевизионной программе о нем сказали: «Вот режиссер, который поставит даже записную книжку». И попросили — он поставил кусочек записной книжки, какие-то буквы.
Сейчас Михаил Левитин будет ставить буквы, которые мы знаем наизусть, — роман Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Насколько это ему близко, можно судить хотя бы по одному факту: дом в Одессе, в котором жил Левитин, — то самое здание, где располагался знаменитый «Геркулес».
О «Золотом теленке» и других своих работах художественный руководитель театра «Эрмитаж», народный артист России, режиссер и писатель Михаил ЛЕВИТИН рассказал обозревателю «Огонька». А началось интервью с простого… С простого карандаша. Стол режиссера завален деревянными карандашами разных форм и размеров:
— Эту экзотику лесную я терпеть не могу, но мне ее, как борзых щенков, приносят. Я люблю обычные карандаши — лучше немецкие, мохнатенькие, не лакированные. Обязательно с гранями, чтобы я ощущал их в руке. В сумке у меня с десяток карандашей. Вот красавец, я купил его несколько дней назад. Но он, к сожалению, гладкий, скользкий, такой самодовольный немецкий карандаш. И на нем мало граней. Писать им невозможно. Слова не пишутся, а ложатся, понимаете? Человек состоит в большой степени из воды и суеты. Суета — не самое плохое в человеке. В ней есть какая-то прелесть. Если принять, что суета — прелесть, то моя суета — отношение с карандашом. С восьми лет у меня в руках карандаш. Это моя самая большая привязанность. Пишу только простыми карандашами. У меня их тысяча штук. Чем карандаши вычурнее, тем они мне безразличнее. Есть с малахитовыми камнями на просвет. Можно по праздникам для пижонства взять в руки красивейший карандаш — и в твоем облике сразу возникает изыск. Иногда я это делаю, но в такой момент себя не очень уважаю. Когда-то я сочинил стихи: «Карандаши, карандаши/ Посыпались с горы. / Такое счастье одному/ Не может быть, увы». Я их иногда теряю. И, как в сказках Андерсена, переживаю из-за того, что потерял карандаш. Иногда ломаю в сердцах. И все это во мне отзывается болезненно. Часто мне снится страшный сон: я в пустыне и последний карандаш ушел в песок. То, что я сейчас говорю, есть сокровенное.
Все начиналось в Одессе — с любви к бамбуковой палочке (вероятно, мама задергивала этой палочкой шторы). Он стал ее подбрасывать. Играть с палочкой и с деревянными катушками из-под ниток ему было интереснее, чем с пистолетами и машинками. К карандашам перешел, начав писать, — а случилось это рано: его пьесу ставила пионервожатая, когда он учился всего лишь в первом классе.
А бумага играет роль?
Да. Трудновато даются блокноты. Когда-то мне казалось, что для меня важны «Книги для записей». Первую мне подарил Михаил Жванецкий много лет назад. Толстущая книга. В ней заполнена мной одна страничка. Больше я не смог в ней писать. Она как бы закончена. Отсюда пришло желание оставлять в своих писаниях пустые страницы. Я сейчас пишу книгу о Таирове для серии «ЖЗЛ». Я ничего не знаю про целые периоды его жизни — про детство, гимназию. То есть я не знаю ничего ДЛЯ СЕБЯ — другим хватило бы на сто романов. Но с моим уважением к некоторым жизням (не ко всем, конечно, — ко многим даже интереса нет) я должен знать все. А так как не знаю, думаю, дай-ка я пропущу и те, кто будет в дальнейшем писать о Таирове, пусть заполнят эти места.
Сейчас Михаил Левитин простым карандашом на обычной бумаге пишет пьесу по роману «Золотой теленок» — вместе с редактором журнала «Театр» Валерием Семеновским. За постановку «Золотого теленка» он долго боялся браться. Чтобы легче было понять почему, надо начать с других примеров. У «Эрмитажа» есть почетное звание — театр Латинской Америки. Актеры объездили ее почти всю, потому что их главный режиссер мечтал жить и умереть в Латинской Америке. Но там, в Боготе, умер художник Давид Боровский, с которым Левитин поставил немало спектаклей и которого любил безмерно. Тогда он объявил труппе: «В Латинскую Америку мы больше не поедем, поскольку там умер Давид». Ему сказали: «Но континент же не виноват». Он ответил: «Континент лично передо мной виноват...» Точно так же он переносит вину отдельных людей на произведения близких им авторов. Так, из-за конфликта с человеком, помогавшим в работе над главным спектаклем его жизни — «Нищий, или Смерть Занда», — он перестал читать любимейшего Олешу. С Ильфом и Петровым — похожая история… Но потом он все-таки преодолевал себя.
«Золотой теленок» для вас — это из одесского детства?
«Золотой теленок», как и «Похождения бравого солдата Швейка», — любимые книги. У меня была еще третья любимая книга — «Трилогия желания» Драйзера («Финансист», «Титан» и «Стоик»). Я читал ее примерно с пяти лет. Это привело к тому, что я ничего не понимаю в банковских делах и абсолютно не готов к сегодняшнему времени. Книга возбуждала аппетит — я очень много ел, когда ее читал. Вероятно, акулы капитализма, жадно живущие люди, пожиратели, вызывали у меня какие-то вкусовые ощущения.
Эту книгу вы тоже будете ставить?
Нет, не буду. А «Золотого теленка» поставлю. Книга хранится у меня с детства. Ее внешний вид уму непостижим! Каждая страница — это минута, часы, годы моей жизни. Это мое настроение, мои влюбленности — энергетика бралась оттуда. Я поставлю спектакль не об Остапе Бендере, а о романе. Остапа будет играть Арсений Ковальский. Арсений уже пытался сам ставить этот спектакль. Это сложно. А мне приснилось пространство спектакля. В очень странном состоянии. Приснилось раз. Второй раз через день опять приснилось. Я поделился с главным художником театра Гарри Гуммелем. Оно его увлекло. Это пространство заставит зрителя иначе видеть известное. Ракурс очень важен в театре: смотреть оттуда, откуда не догадывались смотреть. В моем пространстве возникла возможность поставить любовного «Золотого теленка». В книге ложный финал, когда Бендер перебирается через границу, — замысел был, что он женится. Скромно, по-мещански и идеально. Вообще, вдохновение Бендера объяснено любовным мотивом. Саша Ильф, дочка писателя, издала переписку отца и матери. Чудесно! Все, как у всех, но чуть-чуть «страньше». Что-то индивидуальное, единственное. Переписка повлияет и на спектакль. Но главным в нем все-таки будет пространство, которое Гарри воплощает очень необычно. Зрители окажутся в странном, но приятном положении, актеры тоже. Эти два пространства будут соединены реалиями нашей одесской юности. Реалиями Черноморска.
Вы не первый, кто пытается ставить в театре «Золотого теленка». Предыдущие попытки вы видели?
Видел, в частности, в Театре сатиры. Бендера играл Спартак Мишулин. Все было неплохо. Но спектакль не выдерживал конкуренции с книжкой, поэтому ставить это, возможно, и не надо. Но там был народный артист Лепко, доказывающий, что это можно играть. Лепко в роли Фунта молча, в течение небывалого для театра времени (минуты четыре) усаживал зад в кресло под гомерический хохот зала. Вероятно, он пытался сесть так, чтобы не было больно. И я понял, что там есть какие-то интересные возможности поведения людей. Меня всегда интересовали трогательные необычности в людях. Меня в театре и в жизни волнуют сильные страсти, известные не только мне, и чудны’е проявления, которые могу заметить я один.
В молодости Михаил Левитин совершенно серьезно думал поставить «Материализм и эмпириокритицизм». Так он во всяком случае говорит. Он прочитал работу Ленина и страшно увлекся: это, по его словам, эйзенштейновская традиция восприятия фраз как номеров, как гэгов. Позже он собрался съездить за рубеж, и на вопрос выездной комиссии: «Что вам хочется поставить?» — беспартийный Левитин честно ответил: «Материализм и эмпириокритицизм». Бумаги для выезда подписали моментально.
В вашей книге «Меня не было» я прочитала, что вы даже собирались ставить лекции по математике. Что это за история?
Мой ближайший друг — очень талантливый математик. Он повел меня в МГУ на лекцию своего кумира. Я увидел придурковатых математиков и этого человека, крупного ученого, — такого похожего на биндюжника, прилично одетого, гордого собой. Он замечательно шел вдоль гигантского экрана доски. А задача была, если я не ошибаюсь, положить точку на точку. Для меня все слилось: задача, он… Это можно было поставить. Когда ты во всем видишь поведение и композицию, ты даже не вникаешь в суть. Надо ставить дырку от бублика, пустоту. Мне не додали поставить, и начались трагедии на сцене: содержательные спектакли. А зритель всегда любил мою чушь. Давид Боровский, после того как мы впервые поставили Хармса с Любой Полищук, Романом Карцевым, мне сказал: «Возьмите на это патент и всю жизнь это делайте. Вы один такое умеете». Я не стал из-за духа противоречия и начал ставить другое: «Живой труп», «Женитьбу».
Спектакль «Женитьба Н В. Гоголя» Михаил Левитин посвятил режиссеру 20-х годов Игорю Терентьеву — человеку, которого он считает главным в своей литературной жизни. «Я его обнаружил, и я открыл новый характер, которого не было в литературе», — говорит он. Вообще Левитин часто выпускает спектакли и книги с посвящениями. Так, в книге «Еврейский Бог в Париже» было, в частности, и такое: «Посвящаю придаточным предложениям, не позволившим ясно и точно изложить мысль».
Посвящение в книгах — дело обычное. Для спектаклей это редкость. Важно, кому посвящен спектакль?
Да. В 20-е годы это было нормальным явлением. Мейерхольд особенно много посвящал. Троцкому, например. Забытая культура. Спектакль «Белая овца» по Хармсу я посвятил Олегу Ефремову. Для меня сегодняшний театр — абсолютно бабское проявление постановщиков-мужчин. Постоянное самовыражение, кокетство замыслами… А Ефремов был мужчина. Крайне консервативный в своих убеждениях, тертый мужик. Ну не сломать. И в ошибках тоже. Он посмотрел у нас «Нищий, или Смерть Занда», пришел на другой день на репетицию в свой театр и говорит актерам: «Вот вчера смотрел «Занда» у Миши Левитина. Кстати, наша пьеса. Олеша для МХАТа ее писал. Играют — как на премьере. Я ему говорю: «Как же они так играют — семь лет прошло?» А он мне отвечает: «Любят они меня, Олег Николаевич». А вы меня не любите, что ли?» Когда я поставил спектакль «Белая овца», это совпало со смертью Ефремова. Спектакль получился, надеюсь, очень мужской… Еще одно посвящение — веселое: Пете Фоменко. Мы дружим с ним 40 лет. Насколько режиссеры могут быть друзьями, настолько мы близкие люди. Это был спектакль «Суер-Выер» по Юрию Ковалю. Юра — из компании Пети Фоменко. Захотелось театр его прошлой жизни посвятить именно ему.
Отношение со зрителем у Михаила Левитина сложное. Он считает, что все воспринимает и ставит буквально, как оно есть. А люди порой не хотят видеть себя такими, какие они есть. «Люди любят, чтобы их преподносили, как они это называют, объективно: отражали их привычное, пиджачное поведение, — говорит Левитин, — либо идеализировали». А он видит их только смешными и трогательными.
Вы пишете простым карандашом достаточно непростые для восприятия книги и ставите непростые спектакли…
Я не понимаю, что такое «мое непростое». Мне кажется, это проще пареной репы. Всю жизнь я нахожусь в недоумении, если вдруг какими-то спектаклями не совпадаю со зрительным залом. Бывает, ставишь обычную вещь, а это становится такой сложностью. Хотя вот сейчас поставил спектакль «О сущности любви». Маяковского пятьдесят лет практически не ставили. Спектакль смотрят как зачарованные, но устают страшно. От страстей. Эти страсти население пугают. Как пугали страсти Маяковского всех его дам.
В театр сейчас ходят, чтобы отдохнуть от сложной жизни…
А я, наоборот, устаю от того, от чего люди отдыхают. От инфляции любимых пьес, адаптированных к современности.
Но ведь театру надо и зарабатывать.
Трудность заключается в том, что я об этом никогда не думаю, а все остальные думают обо мне. Актеры зарабатывают где-то, но театром они не заработают. У Табакова заработают. У Захарова заработают. Здесь они не для денег. Конечно, стараюсь, чтобы они что-то имели. Но ставлю то, что хочу. И так, как хочу. И приучил к этому всех.
Фото: ЕВГЕНИЙ ЛЮЛЮКИН; ЕЛЕНА САЛЬТЕВСКАЯ; ВИТАЛИЙ ПИСКУНОВ